Алтайские сказки
Шрифт:
Стрела была прямая и светлая, как солнечный луч.
Подошла лодка к берегу. Прыгнул Тас-таракай на каменную россыпь и обернулся Алып-манашем. Рядом с ним грызёт удила бело-серый счастливец конь.
Увидав богатыря, старпк перевозчик упал на дно лодки, лицом вниз:
— Огонь моих глаз, свет моей груди, Алып-манаш-дитя! Твой друг Ак-кобен сегодня свадьбу справляет. Он Чистую жемчужх1ну в жёны берёт.
Глаза Алып-манаша гневом налились. Снова обернулся он
горбуном Тас-таракаем. Конь опять худым жеребёнком стал. Верхом на этом
На широкой поляне, где в зелёной траве золотом горят весенние тюльпаны, услыхал позади себя Тас-таракай топот копыт. Обернулся и увидел — это скачет на своём игреневом коне молодой красавец каан Чурекей, родной брат Чистой жемчужины.
— Куда спешишь, Тас? — крикнул каан Чурекей, поравнявшись с худым жеребёнком.
— На великий пир в стойбище Байбарака-богатыря.
— Эйт! — крикнул каан Чурекей.— Погиб мой шурин, славный Алып-манаш. Теперь великого ничего больше не увидим.
Тас-таракай голову опустил, слёзы косматыми косицами утирает.
— О чём плачешь, Тас?
— Себя оплакиваю. Был бы я не таков, как есть, мог бы поглядеть на сестру твою Кюмюшек-аару.
— Если моего коня догонишь, сестру мою увидишь, Тас-таракай! Если вместе на пир приедем, на одну кошму с тобой сядем, Тас-таракай! Из одного котла мясо будем есть, из одной чаши араку пить, Тас-таракай! Когда Кюмюжек-аару из аила выйдет Ак-кобенова коня седлать, мы с тобой вместе, Тас-таракай, поглядим на её белое лицо, на её чёрный чегедёк, семью шелками расшитый. Этот чегедек надела она в день свадьбы с Алып-манашем. Этот чегедек и теперь не сняла.
Широкой, лёгкой переступью бежит игреневый конь каана Чурекея, вёрсты копытами меряя. Худой жеребёнок тоже спе-шат-торопится, на ходу спотыкается. Горбатый Тас жеребёнка
прутиком подстёгивает, ношками-коротышками по ребрам стучит, поторапливает.
Девятилетний игреневый конь каана Чурекея далеко вперед улетел! Крупной рысью он ровно-красиво неутомимо бежит. Однако тогций лохматый жеребёнок-малыш, хромая да спотыкаясь, борзого коня обогнал, впереди на версту скачет. Каан Чурекей своего скакуна плетью огрел. Игреневый конь, словно беркут, взвился, побежал-полетел, Тас-таракаева жеребёнка стороной обошёл, обогнал, далеко позади себя оставил и всё так же неутомимо впереди бежит.
?Керебёнок кое-как, вприпрыжку, трусит-хромает, головой мотает, ушами перебирает, куцым хвостом оводов отгоняет. Тас-таракай тонкий берёзовый прутик поднял, замахпулся, худой жеребёнок встрепенулся, и вот он опять впереди девятилетнего игреневого коня бежит, копытцами постукивает.
Так, забавляясь, резвостью коней своих похваляясь, прибыли в одно время каан Чурекей и Тас-таракай на стойбище Бан-барака-богатыря.
На стойбище людей — как деревьев в тайге, как Муравьёв в муравейнике. В котлах лошади, быки и бараны, дикие козлы и олени целыми тушами варятся. Кайчи на дудках-шоорах, на двухструнных топшуурах, на сладкозвучных камысах играют, густым голосом они громкие песни поют,
Женщины в круг встали — хороводы водят. Бегуны в быстроте бега соревнуются, борцы силой меряются, всадники конями похваляются. Юноши играми молодецкими гостей радуют. Во-п-ками и лошадьми нарядившись, удаль свою показывают. Волк норовит лошадь из табуна угнать, жеребец должен эту лошадь у волка отбить, обратно в табун невредимой пригнать.
А кайчи-песельники горловым суровым голосом петь не устают, о былых временах, былых героев величают, об Алып-манаше они поют: «Никто в беге, бывало, не обгонит его, никто в борьбе, бывало, не осмит его. Ак-кобен — волк, бы-
вало, у Алып-манаша-богатыря никогда лошади угнать не мог…»
Эти песни слушая, Тас-таракай ещё ниже голову опустил. Он мяса жирного не ест, сала тёплого не пьёт, курута копчёного не пробует, мягкой араки не отведывает.
Милая Кюмюжек-аару в бе-чом шестигранном аиле сидит. Волосы её, как жемчуг, поседевшие, сиянием серебристым юное лицо озаряют. Её длинные волосы шесть женщин в шесть кос заплетают, красоту невесты песней красивой славят.
Тас-таракай тихо дверь отворил и, стоя на пороге, протяжно-жалобно запел:
Жемчужные косы
В два ряда заплетаешь, Кюмюжек-аару.
Молодого друга
Давно ль ты нашла, Кюмюжек-аару?
Со слезами, чуть слышно, она ответила:
В два ряда косы Не я плету. Друга милого Не я покинула…
Ак-кобен услыхал эти песни, вошёл в белый аил, закричал:
— Голову я твою, Тас-таракай, отрежу, к ногам приставлю, ноги оторву, к голове положу! Уходи, пока цел.
Схватил Тас-таракая за шиворот и перебросил через семь гор, за семь морей. Но поднятая рука Ак-кобена ещё не опустилась, а Тас-таракай уже опять здесь, снова он свою песнь густым голосом ведёт:
Из казапа с семью ушками Ак-кобен будет есть,
На постели с шестью полостялш Ак-кобен будет почивать. Из любимой чашки Алып-манашу чая не пить. На белой постели Алып-манашу места нет.
Кюмюжек-аару ответила:
Из золотого казана Буду добрых людей кормить. Белая постель с шестью полостями Для Алып-манаша постлана.
Оттолкнув женщин, Кюмюжек-аару встала, выпрямилась. Её волосы рассыпались, вниз потекли, как жемчужные струи, как светлая вода, лицо заалело, как лесной весенний цветок-огонёк. Тас-таракай спрашивает:
Если бело-серый копь жив,
Что будет? Если Алып-маиаш жив. Что случится?
Кюмюжек-аару, глаз не смея поднять, отвечает:
Бело-серому коню Золотую шерсть приглажу. Алып-манаша милого Обниму и поцелую…
Тас-таракай рваную шубёнку с плеч сбросил, плечи распрямил, и вот, рядом с Чистой жемчужиной, сам Алып-манаш-богатырь встал.
Ак-кобен посерел от злости, обернулся серым журавлём и улетел.
Альш-манаш пустил ему вслед быструю стрелу. Стрела не убила журавля, только по темени его скользнула и след там свой навсегда оставила.