Алтайские сказки
Шрифт:
Метнулась туда, сюда и попала на муравьиную тропу.
Муравьи десятками вскочили ей на спину, сотнями вцепились в живот.
— Ква-а,— заплакала лягушка,— кво-о… Ка-ак не стыдно заблудившегося обижать, голодного кусать?
Муравьям стало совестно. Спрыгнули они на землю, низко лягушке поклонились:
— Уважаемая тётушка! Пожалуйте к нам в гости — пищу нашу отведайте, питьё наше пригубьте.
Пришла лягушка к муравьям, села на почётное место. Ела и пила, песни пела и беседу вела, о чём говорила, сама не поняла — так
Кто постель стелил, она не знает, на чём спала — не ведает.
Проснулась лягушка, когда солнце высоко поднялось. Муравьи давным-давно на работу ушли, только один муравьишка замешкался — он после вчерашнего пира чашки-ложки убирал.
— Пожалуйста, влезь на эту лиственницу,— попросила лягушка,— кругом посмотри. Не увидишь ли ты, в какой стороне мой дом, моё кр^тлое озеро…
Муравей влез на дерево, во все стороны посмотрел и говорит:
— Вон там, на западе, блестит ваше озеро. Если хотите, провожу вас туда самой короткой дорогой.
— Ка-какой ты добрый! — обрадовалась лягушка.— Пойдём, пойдём скорее. Дома я тэбя хорошо угощу.
— Дорогу показать могу,— ответил муравьишка,— но угощаться не стану. Мы, муравьи, ни работать, ни отдыхать поврозь не умеем.
— Ладно, ладно, пусть все идут ко мне в гости. Только бы домой засветло добраться.
Муравей спустился с дерева и побежал к озеру. Лягушка прыг-прыг, скок-скок за ним, а за лягушкой муравьи как ручьём потекли — все-все, сколько их было в этом муравейнике, и в соседних, и в дальних. Со всего леса собрались к лягушке в гости.
Вот пришли к озеру. Обернулась лягушка, а на берегу чер-ным-черно. Столько Муравьёв, что и травы не видно!
У лягушки глаза выпучились:
«Что теперь делать? Сама же всех позвала…»
— Ква-а, какая честь, ка-ак я рада! Подождите меня здесь па берегу, а я насчёт угощенья распоряжусь.
И бултых в воду!
Муравьи день стоят ждут, два дня ждут, а лягушки и не видно.
На седьмой день рассердилась муравьиная матка.
— Ну,— говорит,— лягушкнного угощенья ждать — с голоду умрёшь.
Затянула она потуже пояс на пустом брюшке и пошла домой.
Все муравьи тоже пояса подтянули и разбрелись по своим муравейникам.
С тех пор и поныне ходят муравьи перетянутые туго-натуго.
А глаза у лягушки так и остались выпученные.
ОБИДА МАРАЛА*
Прибежала красная лиса с зелёных холмов в чёрный лес. Она в лесу себе норы ещё не вырыла, а новости лесные ей уже известны: стал медведь стар.
И пошла лиса на весь лес причитать:
— Ай-яй-ян, горе-беда! Наш старейшина, бурый медведь, умирает. Его золотистая шуба поблёкла, острые зубы притупились, в лапах силы былой нет. Скорее, скорей давайте соберёмся, подумаем: кто в нашем лесу всех умнее, всех краше, кому хвалу споём, кого на медведево место посадим.
Где девять рек соединились, у подножия девяти гор, над быстрым
лись звери из чёрного леса. Друг другу шубы свои кажут, умом, силой, красой похваляются.
Старик медведь тоже сюда пригаёл:
— Что шумите? О чём споритс?
Притихли звери, а лиса острую морду подняла и заверещала;
— Ах, почтенный медведь, нестареющим, крепким будьте, сто лет живите! Мы тут спорим-ссоримся, а дела решить без вас не можем: кто достойнее, кто красивее всех?
— Всяк по-своему хорош,— проворчал старик.
— Ах, мудрейший, всё же мы хотим ваше слово услышать. На кого укажете, тому хвалу споём, па почётное место посадим.
А сама свой красный хвост распушила, золотую шерсть языком охорашивает, белую грудку приглаживает.
И тут звери вдруг увидели бегущего вдали марала: тонкими, сильными ногами он вершину горы попирал, ветвистые рога по дну неба след вели.
Лиса ещё рта закрыть не успела, а марал уже здесь. Не вспотела от быстрого бега его гладкая шерсть, не заходили чаще его тонкие рёбра, не вскипела в тугих жилах тёплая кровь. Сердце спокойно, ровно бьётся, тихо сияют большир глаза. Розовым языком коричневую губу чешет, зубы белеют, смеются.
Медленно встал старый медведь, папу к маралу протянул:
— Вот кто всех краше!
От зависти лиса за хвост себя укусила.
— Хорошо ли живёте, благородный олень? — спросила.— Видно, ослабели ваши стройные ноги, в широкой груди дыхание сиёрло. Ничтожные белки опередили вас, кривоногая росомаха давно уже здесь, даже медлительный барсук и гот успел сюда раньше вас прийти.
Опустил марал свою ветвисторогую голову, колыхнулась его мохнатая грудь, и зазвенел го.лос, как тростниковая свирель:
— Уважаемая лиса! Белки на этом кедре живут, росомаха па соседнем дереве спала, у барсука дом здесь, под этим холмом. А я девять долин миновал, девять рек переплыл, через девять гор перевалил…
Поднял голову марал — уши его подобны лепесткам цветов. Рога, тонким ворсом одетые, прозрачны, словно майским мёдом налиты.
— О чём, лиса, ты хлопочешь? — рассердился медведь,— Сама, что ли, старейшиной стать задумала?
Отшвырнул он лису, глянул на марала и молвил:
— Прошу вас, благородный марал, займите почётное место.
А лиса уже опять здесь:
— 0-ха-ха! Бурого марала старейшиной выбрать хотят, петь хвалу ему собираются. Ха-ха-ха! Сейчас-то он красив, а посмотрите на него зимой — голова безрогая, шея тонкая, шерсть висит клочьями, сам от ветра шатается.
Марал в ответ слов не нашёл. Звери тоже молчат. Даже медведь не вспомнил, что каждую весну отрастают у марала новые рога, каждый год прибавляется на рогах по новой веточке, и год от года рога ветвистее, а марал чем старше, тем прекраснее.
От горькой обиды упали из глаз марала жгучие слёзы, прожгли они щёки до костей, и кости погнулись.