Альтеpнатива (Весна 1941)

Семенов Юлиан

– Только ли посошок?
– спросил Штирлиц, помедлив.

Чем дольше он слушал Родыгина, тем непонятнее был ему этот странный человек, который словно бы жонглировал идеями, словами, понятиями.

"Он хочет казаться блаженным, - подумал Штирлиц, - и ему это удается, но он похож на актера, который так вжился в роль, что сам не отличает, где игра, а где жизнь".

– Современный католический интеллигент стремится понять Эйнштейна, Жолио, Фому Аквинского, - продолжал между тем Родыгин, - а униат скользит по касательной. У них не тот католицизм, который рождает религиозный дух. Это не католицизм Франциска,

Доминика, Бонавентуры. Униаты никогда не выдвигали новых идей.

– Если мне не изменяет память, украинцы дали миру великого философа. У него очень трудная, странная фамилия... Ско...

– Сковорода, - подсказал Родыгин и настороженно глянул на Штирлица. Вы имеете в виду Сковороду?

– Именно.

– Так ведь Сковорода был материалистом - не униатом и не католиком. Вообще украинцы - это люди, мыслящие очень реально: они мыслят не вверх, а вокруг себя, вширь, точнее говоря. Для них католицизм не органичен, поверьте мне. Карта в игре, именно карта в игре.

– А униатские пастыри понимают это?

– Конечно. Они великолепно понимают, что католицизм на Украине явление искусственное, форма драки за уголь и марганец. Поляки - те другое дело. У них есть душевная склонность к католицизму, потому что польская душа более вертикальна, она постоянно воспалена, утонченна. А украинцы по характеру ближе нам, русским; православию они ближе. Они ведь братья наши: они и поэтичны вроде нас, они больше язычники, они склонны обожествлять вещи, природу, мать. У них нет того, что создает великую теорию классического католицизма - Данте, например, - надменности. Они люди крепкие, земные, им понятно православие с его лоном, с материнской его укрытостью, с близостью к земле. Ведь Ярослав Мудрый не был ни русским, ни украинцем. Это все азиаты нас расшибли. Не погрязни в распрях орда с туретчиной, не испугайся они прогресса, не цепляйся за свои допотопные завоевательные догмы, глядишь, юг России остался бы под ними. Ан нет, здравый смысл подсказал: "Европа вперед ушла, она технику чтит, на нее и равняйтесь". И появился католицизм. А потом большевики Днепрогэс построили - и россы и хохлы к коммунистам откачнулись...

– Вот моя визитная карточка, - сказал Штирлиц, - тут берлинский номер, но я и здешний напишу. Позвоните, пожалуйста, господин Родыгин.

– Спасибо, будет время - непременно позвоню.

– Позвольте мне записать ваш телефон...

– Так у меня его нет, милостивый государь. Откуда же у русского эмигранта телефон?! Я не Манташев какой или Юсупов-Эльстон! Я снимаю квартиры без телефона, какие подешевле...

– Василий Платонович, - окликнул Родыгина высокий, наголо бритый старик с пышными седыми усами, - пойдемте отсюда скорее, меня стыд жжет.

– Познакомьтесь, господин Штирлиц, - сказал Родыгин, - это профессор Ивановский.

Ивановский руки Штирлицу не протянул, только поклонился, но повторил на великолепном немецком:

– Мне совестно за некоторых соплеменников моих. И вас жаль: собираете в Германии злобных неудачников.

– Мы бы с радостью собирали в Германии наиболее достойных, профессор, - сказал Штирлиц, - но без вашей помощи трудно отличить белое от черного.

– Это вы в порту себе поищите, - брезгливо осветил Ивановский, - там много потаскух, они вам помогут.

Ивановский был бледен, на висках его серебрился пот, глаза

лихорадочные.

– Вы должны понять профессора, - пояснил Родыгин, - все происходящее здесь напоминает аукцион. Наиболее уважаемые люди из русской эмиграции не пришли к нам и не придут.

– Мы думали и мечтали об обновлении России, - добавил Ивановский, это наше дело и наш долг, но служить на потребу иностранной державе мы не станем. Возможен союз равных, мы не против союза России и Германии, как и не против союза России с Францией или Америкой. Но то, на кого вы собираетесь опираться в вашей деятельности, ставит под сомнение искренность Германии в отношении нашей родины.

– Вы имеете в виду Россию?

– Я имею в виду Советскую Россию, вы совершенно правы.

– Почему бы вам не вернуться в Москву?
– спросил -Штирлиц, и глаза его сузились.

– Если бы меня пустили, я бы вернулся, господин Штирлиц, я бы вернулся. Я готов отдать знания родине, но торговать моими знаниями я считаю ниже моего достоинства. Вехи сменятся сами по себе, евразийское изначалие России - гарантия тому.

– Профессор, мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня слепым чиновником. Ваша точка зрения представляется мне благородной. Я не стану оспаривать вас не потому, что не хочу, а оттого, что невозможно...

Ивановский и Родыгин переглянулись, и в глазах профессора Штирлиц заметил недоумение.

– Сколько я помню, - сказал Штирлиц, - евразийство не предполагало национального примата русских над немцами, да и вообще к вопросам крови относились как к вопросам третьего или пятого порядка. Лично меня привлекло в евразийстве отношение к культуре мира - уважительное отношение.

– Привлекает всегда то, чего лишен, - не удержался Родыгин.

– Если я сейчас лишен Томаса Манна, то, право, меня лично это огорчает, - сказал Штирлиц. (Его счетный мозговой центр сразу же разработал оправдание этой крамольной фразе, допусти он, что один из двух его собеседников - осведомитель гестапо: "Я говорил с врагом, и я должен был предложить ту игру, которая его увлечет. Если армия побеждает врага в схватке, то разведка может победить лишь в том случае, когда противник стал другом".

– Уж если немец интеллигентен, то он интеллигентен до конца, - сказал Ивановский.

Штирлиц молча пожал руки Родыгину и Ивановскому и пошел в другой зал, взглянуть, чем занят Зонненброк.

"Пусть собирает подонков, - удовлетворенно подумал он, - пусть собирает старых корнетов и выживших из ума генералов. Ивановский здесь не одинок, и это замечательно, что он не одинок. Очень будет обидно, если мне не поверят дома".

– Поехали к Николаенко, - Зонненброк повернулся к шоферу, - это на Медвешчаке; Слесарка, дом семь.

Шофер - немец, постоянно живущий в Югославии и завербованный СД еще в тридцать третьем году, - вертанул руль так, словно выкручивал руки врагу.

Зонненброк похлопал себя по карману, где лежал список русских эмигрантов.

– Мы неплохо поработали, Штирлиц, а? Я, признаться, не ожидал, что улов будет таким интересным.

– А что это за Николаенко? Наш человек?

– Нет. В том-то и дело, что нет. Им интересуются ученые из "седьмого института" СС. Но меня он сейчас занимает с иной точки зрения. Веезенмайер рвет и мечет, ему срочно понадобились люди из армии.