Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Галинка внимательно, слушала, склонив голову. Когда Володя окончил, она, ничего не сказав, пожала ему руку.
Они поднимались по узкой тропинке на ту самую гору, где когда-то — сейчас это казалось давным-давно — Ковалев и Семен давали клятву
Они остановились у обрыва. Внизу, по реке, скользили огни барж, тихо плескалась о берег речная волна, в вечерней прохладе чувствовалась осень.
Девушка доверчиво оперлась на руку Володи. Волосы ее касались его щеки. Они долго стояли молча, ничего иного не желая, полные веры в будущие встречи и счастье.
И такой еще более близкой стала Галинка для Володи. Все, все было в ней особенное, дорогое: и тонкая, нежная шея с завитком волос, и голубоватые белки чистых глаз, и это платье с белым трогательным воротничком, и маленькие чуткие руки.
Пригородный поезд прибыл в лагеря рано утром. Здесь должен быть выпуск.
В десять часов училище выстроилось на празднично украшенном плацу: трепещут на вышках флаги, блестят серебряные трубы оркестра, цветы обрамляют портрет Генералиссимуса Сталина, трибуну, портреты маршалов. Осенняя желтизна уже слегка тронула деревья. По тихой, спокойной реке скользят негреющие лучи солнца.
Вокруг плаца плотная стена гостей — это жители ближних колхозов, рабочие, студенты, вольнонаемные работники училища — сторожа, монтеры, повара, портные. Выпускники стоят отдельной группой, впереди рот.
Предприимчивые колхозные ребята облепили верхушки деревьев на пригорке. Отсюда они видят все как на ладони. Вот вдали показалась машина генерала, остановилась у опушки. Вынесли знамя. Послышалась громкая команда:
— Училище, смирно! Для встречи справа под знамя…
Руки в белых перчатках застыли у козырьков фуражек.
Замерли ряды. Генерал Полуэктов, оставив машину, принял парад у полковника Белова и прошел, здороваясь, вдоль фронта:
— Здравствуйте, товарищи выпускники!
— Здравия желаем, товарищ генерал! — громко раздается в ответ.
Полуэктов поднимается на трибуну к микрофону, читает приказ:
— «…Имена Ковалева Владимира, Суркова Андрея, закончивших училище с золотой медалью, Пашкова Геннадия, закончившего с серебряной медалью, занести на мраморную доску в актовом зале…»
В торжественной тишине выпускники принимают военную присягу — святую клятву верности. К небольшому, покрытому красным сукном столу посередине плаца подходит Савва Братушкии. Он бледен от волнения.
— Я клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным воином, —
Семен Гербов принимает присягу вторично в своей жизни. Первый раз это было в тылу врага, в партизанском отряде.
Над застывшими рядами рот несется величавое, идущее из глубины сердец:
— Клянусь… до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству… не щадя своей крови и самой жизни.
Присяга принята, теперь они настоящие армейцы. Генерал поздравляет их.
Перекатами — от басовитых нот до дискантов малышей — несется извечное, как русская слава, «ура».
У всех торжественное, приподнятое настроение.
Праздничный обед после парада устроили на высокой открытой террасе, выдающейся мысом над рекой.
Юноши пригласили учителей, Зорина, воспитателей, усадили генерала за свой стол. За столом тесновато, но царит сердечность, какая бывает в большой дружной семье, устраивающей сыновьям проводы в дальний путь.
И, как обычно в таких случаях бывает, начались откровения, признания, «разоблачения».
— А помните, — обратился Семен Герасимович к Володе, поглаживая бороду, — я однажды пришел в класс, а на доске написано: «Дано, что Сема лезет в окно. Доказать, долго ли он будет влезать»?
— Это мы… Это мы… — захлебываясь от хохота, объяснял Володя, — не успели стереть…
— А помните, — спрашивает своих соседей немолодой худощавый географ, с высоким шишковатым лбом, — помните, года два назад, перед моим уроком на классной доске кто-то нарисовал ряд пробирок. Каждую из них назвал предметом: одну — физикой, другую — литературой, третью — математикой. Над рисунком общая надпись: «Процент воды». И в каждой из пробирок показан разный уровень этой воды. Выше всех была линия воды у пробирки с надписью «География». Я сделал вид, что не понял рисунка, но критику, признаюсь, принял.
— Увы, рисовал это я, — смиренно признался Павлик Снопков. — Вы простите, по молодости лет. — Павлик скорчил покаянную физиономию.
— Ничего, ничего, — не обижаясь, ответил географ, — зато и ваши ответы, сударь, не лишены были порой одного существенного недостатка. — Учитель многозначительно приподнял бровь. — Когда нетвердо знали урок, вы вдруг вспоминали, что приехали с Украины, и начинали ввертывать «нехай», «мабуть», рассчитывая на снисходительность.
Уличенный Павлик с комическим вздохом сожаления признался и в этом маневре.
Виктор Николаевич Веденкин извлек из полевой сумки тетрадь в слегка пожелтевшей обложке. Передавая Ковалеву, сказал:
— Это ваша работа по истории. Четыре года назад писали. Сохраните как документ роста…
Володя с любопытством стал перелистывать тетрадь.
— Неужели это я писал? — поражаясь, спрашивал он у Веденкина. — Да неужели я?
Ребята начали вспоминать, какими они приехали в училище, свой самый первый день, проведенный здесь.