Алые погоны. Книга вторая
Шрифт:
Новорожденная хорошая традиция должна бережно охраняться всем коллективом.
Беседа вспомнил день рождения одной такой традиции. Это было три года тому назад. Они приехали на первомайский парад в большой, празднично убранный город. Вместе с войсками проходят они церемониальным маршем по просторной нарядной площади. Неожиданно начался ливень. Косые струи остервенело хлещут лица. Но суворовцы идут так же браво, молодцевато вздернули головы, их лица раскраснелись, глаза задорно блестят.
Они идут главной улицей. Потоки воды достигают щиколоток, мундиры, рубашки насквозь промокли. Но суворовцы продолжают идти с высоко поднятыми головами, веселые и бодрые.
В казарме военного городка, где остановились на время приезда, начали выливать воду из обуви, сушить одежду. Ни звука жалоб, ни одной кислой физиономии:
— Надо привыкать!
— Не сахарные…
— Еще и не так придется…
Через несколько дней, на вечерней поверке генерал Полуэктов прочитал перед строем приказ командующего округом, объявившего благодарность личному составу училища за безупречную строевую подготовку. С тех пор так и повелось — на параде должны пройти лучше всех, поддержать марку училища.
Рождалась эстетика военной жизни с ее здоровьем, стройностью, опрятностью, святостью строя и уклада. Отливалась в красивые формы система воспитания. И все это — ежегодное празднование дня открытия училища, выезд в летние лагери, единый тон, стиль, ясность цели, сознание слитности с Советской Армией, преемственности ее устоев, — все это создавало дорогие сердцу суворовца традиции, роднило и сплачивало.
Делом чести коллектива стало отлично учиться, побеждать во всех юношеских состязаниях, задавать в городе хороший тон почтительного отношения к взрослым, опекать малышей, умножать славу училища и в неписанную историю его вносить страницы, которыми гордились бы те, кто придут на смену.
На пятом году существования училища в роту Тутукина был принят новый воспитанник-отличник шестого класса школы Министерства просвещения Витя Полозов.
Роты имели постоянный состав, не изменяющийся все семь лет обучения в училище. Полозова же приняли потому, что выбыл по болезни один суворовец.
Витя оказался скромным, дисциплинированным подростком, лет четырнадцати. Но как разительно отличался он от «ветеранов»! Вот когда офицеры убедились, так сказать воочию, что и в смысле военного воспитания ребят сделано изрядно: их вояки были уже армейцами, это чувствовалось в каждом движении, в облике и привычках.
Офицеры настолько пригляделись к своим питомцам, что не замечали так отчетливо, как теперь, при сравнении этой бравости, выправки, безупречного поворота, смелого взгляда. Им казались совершенно естественной, само собой разумеющейся тактичность обращения к старшим, аккуратность и точность. Жизнь в суворовском, его честь, имя — стали жизнью, честью и именем самих воспитанников. Свои успехи и благополучие они неотделимо связывали с успехами и благополучием родного училища. Дети уже успели оценить красоту военной жизни, полюбили самых строгих воспитателей («Ух и жмет! Вот это — да!»), им нравилось преодолевать трудности.
Привычки перерастали в качества характера. Рождался стиль — вестник зрелости коллектива. Он сказывался в «мелочах»: белоснежной скатерти на обеденном столе, великолепно отточенном карандаше, сияющих пуговицах мундира, неписаном правиле для малышей — в столовой не уходить раньше старших, провожать их стоя. Определился тон коллектива — бодрость, энергичность, выносливость.
Уму непостижимо было бы появление в таком содружестве мрачного мизантропа или человека, скулящего о том,
… Вновь прибывший Витя Полозов оказался спокойным, кроткого, веселого нрава подростком. Но, сам того не замечая, он совершал чудовищные, с точки зрения военных людей, преступления. Уходя из канцелярии, забывал спросить разрешение у офицера, когда же ему указывали на это, он в ответ бормотал что-то оправдательное, беспомощно переминаясь с ноги на ногу.
Был он весь какой-то обмякший, неуклюжий. За партой сидел, подперев подбородок рукой; выходя к учителю отвечать, держался за доску, будто не надеялся устоять без подпорки, а, докладывая офицеру, при входе его в класс, старательно мотал головой и не умел смотреть прямо в глаза.
Даже Самсонов, которого и офицеры и товарищи вечно «цукали» за недостаточную подтянутость, был в сравнении с Полозовым бравым гвардейцем.
За военное воспитание новичка принялось все отделение, к Виктор ускоренно наверстывал пробелы.
«Через три года мои окончат училище, — продолжал размышлять Алексей Николаевич, — какими они будут? Конечно, большевиками в военном мундире, воспитанными на традициях Великой Отечественной войны, сформированными Советской Армией и для армии, но и больше, чем только для армии — это вообще передовые люди страны социализма. Они в Суворовском училище уже ясно самоопределились, избрали жизненный путь, выработали твердые убеждения и характер. Таким не страшны толчки и ушибы; смелые, жизнедеятельные, с пламенной верой в сердце, они будут неустрашимо идти вперед, и никакие трудности и невзгоды не лишат их оптимизма, не обезволят… И — если в будущем смогут они снять военный мундир, то сразу найдут свое место в строю граждан. А до тех пор — воины-граждане, военачальники, для которых высшая цель — служение трудящимся оружием. Но сейчас надо очень и очень много работать», — вспомнил слова Зорина капитан. И тут же возникла неприятная мысль: «Ох, Авилкин, Авилкин, не таким он должен быть… Нечего сказать, подготовил к коммунизму!»
В это время до Беседы донесся страшный шум и аплодисменты. Алексей Николаевич увидел, как зеленое поле заполнили ребята, кого-то в алой майке качали. «Значит, наша взяла!» — улыбнулся он и отошел от окна.
ГЛАВА XXIII
В ПАРНЕ ЕСТЬ ЖЕЛЕЗО
Алексей Николаевич напускал на себя строгость в оценке Авилкина. Сам же прекрасно видел, что Павлик заметно изменился к лучшему, особенно за последние месяцы: сыграли свою роль и воспитатели, и комсомольцы, и товарищи по учебе.
Алексей Николаевич старался как можно чаще упражнять Павлика в нравственных поступках: советовал ему поделиться с друзьями тем, что прислала бабушка, учил тихо пройти по коридору в час занятий, при всех в отделении признать свою ошибку, помочь по русскому языку Дадико, написать письмо больному товарищу…
Все эти усилия воспитателя подготовляли где-то внутри характера Павлика изменения, накапливали их для перехода в новое качество. Под влиянием разумного воздействия происходило непрерывное нарастание положительного, приводящее, в конце концов, к подобного рода переходу. Для неискушенных это — было «вдруг», для воспитателя — предвиденный результат.