Алые росы
Шрифт:
— Колючая ты какая-то, Ксюша, стала.
— Эх, кресна, знать, ты еще не видала колючих. В начале б зимы меня повстречала, когда с голоду пухла, тогда вот колючей была. Хоть доброе слово скажи мне, хоть што, все одно озлюсь и ужалю, да как можно больней. Посля сама себя укоряю, зарок даю при людях молчать. А ежели спросят, так отвечать, как положено девке. Куда там зарок. Только голос услышу, всю затрясет: ты сыт ходишь, а мне подыхать!
— Ксюшенька, бедная ты моя…
— Перестань, кресна, ныть, до смертушки не люблю, когда живого жалеют да ноют, как по покойнику. Было худо, да кончилось. После родов мы с Филей
— Это хороший-то человек из тюрьмы? Кстись, Ксюха, кстись. Слышать и то морозно становится.
— Эх, кресна, да, может, хорошие люди больше в тюрьме. Ивана Иваныча помнишь? Вавилу? Тюремники все. И этот… Если б не он, так, может, я сгинула б вовсе. Вышел он из тюрьмы — хлеба нет. Коровенку продали, а семью кормить надо. Он и пошел в тайгу копать белую глину. Накопает. Положит кули на санки и везет на себе верст за сто, меняет на хлеб тем, кто хочет избу белить. И я с ним возила глину, а Филю нянчила его баба. Вот и вся моя жизнь. Ты о себе расскажи. Соскучилась я по селу, тайге, по тебе…
Крикнуть хочется: сказывай, сказывай, крестная…
Сотни верст измерила, шла, чтоб Ванюшку увидеть, узнать про него, а ты все молчишь. Может, женился… Красиву, поди, девку взял, белолицу, голубоглазу. Милуется с ней… Друг на друга не наглядятся…
Становилось все тяжелее. Шла сюда, говорила себе: только бы Ваню увидеть разок, а теперь поняла, что увидеть мало.
Резко встала из-за стола. Голову б прохладить. Шагнула к двери, да Филя заплакал надрывно. Вернулась к нему, взяла на руки.
— Филенька, милый… — целовала сына порывисто, сильно. Он один у нее. Баюкая Филю, заходила по тесной избе Арины. Странно чужой показалась изба. Печка не с той стороны, что в прежней. Оконца поменьше. На припечке чугун стоит. Ксюша узнала щербинку на кромке. Из этого чугунка она Ване чай наливала.
— Кресна, хоть ты не молчи. Как… в селе-то живут?
Стемнело — а гостья, видать, пришла издалека.
— Отдохнуть, может, ляжешь?
— Сказывай, кресна.
— Што сказывать, Ксюша? Одна я. Пришла ты, и, кажется, солнышко встало, есть с кем слово сказать, а то, слышь, осенним вечером как завоет в трубе, сидишь у окна, слушаешь вой, и такая тоска нападет, што хоть в петлю, хоть в омут. Уронишь голову во што ни попало и зальешься слезами. А другой раз, — помолчала, всхлипнула, — другой раз поставлю, Ксюша, бутылку на стол, два стакана поставлю, две ложки, хлеб разложу на оба конца, будто вдвоем сидим. В два стакана и самогонки налью. Чокнусь. Выпью. И грезится, будто я не одна. Ксюшенька, родная, одинокая бабья жизнь хуже волчачьей.
Утаила Арина, что порой второй стакан поднимает другая рука, да душа все одно одинока.
— Сказывай, кресна, еще про село. Как другие живут?
— Да што сказывать? Твои приискатели коммунию делать зачали. Вместе собираются и пахать. Егор с Аграфеной там. Лушка с Вавилой. Они к себе всех зовут. И прозывается прииск теперь Народным. К ним из города девка приехала — Верой Кондратьевной кличут. Не очень штоб видная, малость курноса, но бабы сказывают — невеста Валерия Аркадьевича Ваницкого. А тут закрутила… Может, тебе пойти к ним?
— Мне, кресна, в селе надо пожить. Должна кое-кому, так надо должок отдать.
— Какой должок? Што ты удумала?
Нестройные звуки гармошки раздались во дворе, она то захлебывалась
Кто-то торкнулся в дверь — раз, другой. В сенях зазвучала нескладная песнь:
Эх, Матаня, где кровать, я с Матаней буду спать.Слова непривычно грубы, голос хриплый, но Ксюша сразу узнала его.
— Он! — побледнела и отступила к стенке.
Распахнулась дверь.
— Арина! Огонь запали.
— Ванька, паскудыш, опять ноне пьян? Пшел домой!
Да шел я улкой, да притуаром.— Арина, огонь запали не то… Забыла, видать, как избу твою подожгли. Слышь…
Ворча и уговаривая гостя катиться, откуда пришел, достала Арина из загнетки углей, раздула их, и когда затеплился огонек, вновь попросила Ванюшку уйти.
— А ну тя к лешему, — беззлобно ругнулся Ванюшка, и гармония снова завыла. — Ставь самогонку, я к тебе с Машкой пришел. — Ма-ашка, иди сюда, стерва!
Огонек разгорался, и Ксюша увидела Ванюшку. Он стоял посередине избы, расставив ноги, как на плоту на порогах. Непривычен пьяный Ванюшка в расхристанной атласной косоворотке, в заляпанных грязью синих суконных брюках. Рядом с ним испуганная девчонка в стареньких опорках, в залатанном ситцевом сарафане. На ее веснушчатом лице безоглядная влюбленность ребенка и ненасытность только что пробудившейся женщины. Алым маком цвела в длинной рыжей косе новая лента.
— Ванечка, родненький, может, уйдем отсюда? Пойдем, Христа ради.
— Цыц, Машка!
— Марфутка я.
— Все вы Машки. — Сел на лавку, упер по-отцовски ладони в колени. — С-сымай с-сапоги…
Нет, не было у Ванюшки белокурой, голубоглазой жены, не ласкала она его по ночам, а в мутных глазах его не видно того безмятежного счастья, что Ксюша ждала и боялась увидеть.
Девчонка склонилась к его ногам, хотела снять сапоги, а он ее пнул, перемазал грязью.
— Манька… ха-ха… — продолжал куражиться Ванюшка. Болтал ногами, мешая Марфутке снять с него грязные сапоги. Доволен забавой и хохочет. Так, хохоча и толкая Марфутку, все больше и больше пачкая ее сарафан, он поднял голову, увидел стоявшею перед ним Ксюшу и ноги его сразу же опустились на пол. Он отшатнулся, привстал да так и остался полусидеть-полустоять, упершись в печку спиной, прикрывая лицо растопыренной пятерней.
— Сызнова грезишься? Сызнова? — глаза Ванюшки круглились и быстро яснели. Одутловатое лицо становилось осмысленным.
«Сызнова? Значит, грезилась раньше? Значит, помнит…»
Ванюшка протер кулаками глаза и, оттолкнув Марфутку, встал косолапя, как косолапил в минуту волненья Устин.
— Живая? Не чаял увидеть. — Он протянул вперед руки, как протягивал в детстве к гостинцу. Шагнул. И Ксюша шагнула к нему.
— Боль моя сладкая… Ва-аня, все отдам за улыбку твою, за прядь волос твоих русых, за голос твой милый… Улыбаешься, руки мне протянул… — и небылью, наваждением показался последний год ее жизни. Проигрывал ли ее Устин в карты, если рядом стоит улыбающийся Ваня? Был ли Сысой?