Алые росы
Шрифт:
Возле собора уже шло молебствие, и рослый дьякон, сжав кулаки от натуги и приподнявшись на носки, басил на всю соборную площадь:
— Ми-ро-лю-би-во-му-у чешскому воинству сла-а-ва-в-а-а.
— Аминь, — подхватил хор.
С окраины вновь донеслись одиночные выстрелы.
Валерий пошел прочь. Опустошенный, без цели.
На улицах появились прохожие. Одни с умилением глядели на статного офицера, другие с ненавистью.
Впереди показалась толпа в шляпах и картузах, старенький чиновник судебного ведомства, в парадном мундире, при шпаге, нес небольшую икону и пел «Боже царя храни».
А
— Я иду к тем, кто с Верой, — сказал себе твердо Валерий. — Они настоящие русские… Я не первый. Софья Перовская, Герцен, Николай Морозов, Вера Фигнер, князь Кропоткин. Честные люди собираются на той стороне…
Валерий поднялся в гору, дошел до знакомого дома. Калитка открыта. Нежилью пахнуло на Валерия от затворенных ставней, от заросшего травой двора. Сосед, увидев во дворе офицера, шмыгнул было в сени, но Валерий остановил его.
— Стойте! Где Вера Кондратьевна?
— Вера Кондратьевна? Э-э, зимой вместе с отцом уехали куда-то.
Рвалась нитка, ведущая к Вере. Валерий был в отчаянии.
«Я решительно не могу жить без Веры. Я должен как можно скорее увидеть ее…»
Добравшись до реки, он сел на лавочку и, сняв фуражку, подставил ветру разгоряченную голову. Давал о себе знать голод. Стало прохладно. Где ночевать сегодня? Надо было взять из дому хоть хлеба…
И Валерий побрел по улицам города. Казалось, вся русская армия собрала сегодня сюда своих офицеров. В погонах, с аксельбантами, с орденами. Одни, торжествуя, ходили по улицам с дамами и глазели, как штатские и юнкера сдирали с домов большевистские вывески и красные флаги, другие торопились куда-то, третьи качались, как былинки от ветра, и пели «Боже, царя храни» или «Шумел камыш».
По мостовой три офицера и пять юнкеров вели арестованных депутатов городского Совета. Они шли в разорванной одежде. Руки связаны за спиной. Лица в крови. Раньше конвоировали арестованных полицейские из низших чинов, теперь это делали полковники и, не стесняясь, прямо на улице, били связанных людей по лицу.
— Ур-р-ра христолюбивому воинству, — гаркнул какой-то подвыпивший купчик.
— Какие храбрые мальчики, Серж, — сказала пышная дама под розовым зонтиком. — Спасители России…
Валерия преследовала неотвязная мысль: «Я должен быть с ними… Сейчас, быть может, по соседней улице так же ведут избитую Веру».
Он все больше проникался сознанием особой трагичности своей судьбы. Пройдут годы, а имя его не умрет в памяти благодарного народа и будет вдохновлять людей, как вдохновляют их имена Спартака или Брута.
Наступила ночь. Замерзший и голодный Валерий сунулся в гостиницу.
— Пожалуйсте, деньги вперед бы-с, — попросил половой.
Сегодня, в день восстания, все лезут в гостиницы. Валерий пошарил в карманах и, ничего не найдя, вышел на улицу. Долго плутал по темным переулкам, пока не нашел дом товарища офицера. Из-за неплотно прикрытой двери вырывались тонкие струйки света и пьяные голоса.
— Выпьем за н-н-наших освободителей, д-д-доблест-ных чехословаков.
— Н-Николаю Второму,
Валерий решительно повернул назад. Ночевал на бульваре. Днем сидел в городском саду, с жадностью принюхивался к запахам свежеиспеченного хлеба, что доносился из недалекой пекарни. В родном городе знакомых много, все, наверно, поют славу чехословацкому воинству. Тяга к подвигу слабела, заменялась желанием поесть.
Вторую ночь ночевал на вокзале. Рядом крестьянская семья с аппетитом пила горячий морковный чаи и ломала душистые калачи. Они одуряюще пахли… Никогда прежде Валерий не встречал ничего, что бы пахло так вкусно, как эти подгоревшие калачи.
— Господин офицер! Пожалте в первый класс. Обо-рудовали-с, как прежде. Ресторан-с.
Кто это сказал? Глаза прикованы к калачу.
— Пожалте в залу первого класса, господин офицер, — напомнил швейцар.
— Спасибо.
Утром его разбудил дежурный прапорщик.
— Поезд отправляется. Не проспите, господин поручик. Вы получили назначение в часть?
Назначение в часть?! Там будет койка, обед! Только временно, отоспаться… поесть… Потом найти путь к Вере.
Дорога до городской комендатуры была самой тяжелой в жизни Валерия. Казалось, булыжники на мостовой выросли за ночь и стали огромными, скользкими. На улице у прохожих омерзительно сытые рожи.
В комендатуре какой-то юнкер, исполняющий роль писца, долго выписывал документы стоявшему впёреди Валерия подполковнику. Потом, дохнув спиртным перегаром, обратился к Валерию:
— Чем могу служить, господин поручик?
— Хочу получить назначение в какую-нибудь часть.
— Ваша фамилия, господин поручик?
— Ваницкий Валерий Аркадьевич.
— Ваницкий? — юнкер приподнялся. — Вас просит к себе комендант.
— Вы ошибаетесь. Я не просил приема у коменданта, и он не знает о том, что я здесь.
— Но он ждет вас. Разрешите, я вас провожу.
Пошел впереди Валерия по длинному коридору и открыл массивную дверь.
— Приказано без доклада…
Валерий вошел. Комендант поднялся навстречу.
— Дорогой! Мы тебя ждем третий день! Ты куда запропастился? Идем по начальству.
«Не хватало напороться на бывшего командира. Э, все равно. Это же временно… временно… Куда мы идем? К какому еще начальству?»
Полковник почтительно постучал, потом приоткрыл массивную дверь и втолкнул Валерия в большой кабинет, длинный и светлый, с огромным письменным столом у противоположной стены. За столом Валерий увидел отца. Аркадий Илларионович привстал навстречу сыну.
— Благодарю вас, полковник, за вашу заботу. Можете быть свободны. — Проводив полковника до двери, Ваницкий показал Валерию на кресло возле стола — Ты пришел очень вовремя, в городе производят облавы на дезертиров и пощады не дают никому.
9.
В веселом месте расположилась усадьба коммуны. По ту сторону быстрой речушки стеной поднимаются темные горы. В урожайные годы там тучи кедровок кочуют по кедрачам, прячут добычу под камни и в мох, белки тащат орехи в защечных мешках, шишкари из окрестных сел бьют шишку с утра до вечера, а орехов не убывает. Сказочной скатертью-самобранкой стоит высокий темно-синий хребет Кедровая Синюха.