Алые росы
Шрифт:
Тогда она думала, что деревенские ребятишки, как обычно, травят какого-нибудь дурачка. Но Вася не дурачок.
Пока думала Ксюша, пока собиралась спросить его, кто он такой, где живет, и торопливо укладывала дрова в поленницу, Вася неожиданно вогнал колун в полено, перекрестился широко, быстро доел кашу, хлеб сунул за пазуху и поклонился низко.
— Спаси тебя бог за хлеб, добрая девушка, — и ушел на огород за банешку.
Накинув на плечи коромысло, подцепив деревянные ведра-ушаты, Ксюша вышла на зеленую травянистую улицу, повернула к колодцу. Думы о Васе не оставляли ее.
Кто он? Сильный, не глупый — а ребятишки травят
У колодца сегодня не было судачащих баб. Ксюша не спеша начерпала воды, привычно тряхнула плечами, чтоб поудобнее село коромысло и, шлепая босыми, ногами по приколодезной луже, вышла на тропу. И тут ее будто кто-то под бок толкнул. Посмотрела направо — парень стоит. Невысокий, но статный, пригожий. Желтая сатиновая рубаха с голубыми васильками, подпоясанная плетеным ремешком, ладно сидела на широких плечах. И вспомнила Ксюша степь, всадника, догнавшего ее на дороге. Тогда смеялся, а сейчас стоит, глаза выпучил, будто пряник печатный увидел.
Ксюша ускорила шаг. Спиной ощутила — следом идет.
«Бесстыжий. Понужнуть бы его коромыслом…»
Сердце девичье! Бестолковое, глупое, сколько несуразностей ты натворишь, сколько горя натерпишься, пока поумнеешь. Но ты и самое лучшее, самое чуткое, и самое хитрое сердце в мире. Сто парней пройдет мимо — и все девицу осмотрят, оценят и уйдут, не оставив следочка. И вдруг среди сотен глаз увидит девка глаза, вроде бы ничем не приметные. Но девичье сердце чутко и сразу выделит их. И приосанится девка, вроде бы ненароком сарафан на боках оправит, косу положит приглядней. Пусть горе в душе, пусть думы заняты и времени нет, и парень-то низковат, да еще веснушчатый, неприглядный. А все же на сердце зарубка: приметил.
До ворот проводил Ксюшу парень. И чудной, хоть бы слово сказал. На слово можно ответить, обругать, отшутиться, а чем ответишь на молчанье?
4.
Борис Лукич остался доволен поездкой в город. Евгении Грюн, правда, он не застал, она была в отъезде на приисках. Да обошлось без нее.
Председатель губернского комитета партии социалистов-революционеров как услышал о проигрыше Ксюши, так обоими кулаками ударил по столешнице.
— Какой кошмар, дорогой Лукич. Вас не обманули? Не разыграли? Это не первоапрельская шутка?
— Даю честное слово члена партии, я передал только голую правду — и ничего, кроме правды.
Сухощавый председатель заходил по кабинету, как на ходулях.
— Та-ак. Представляете, каа-кой это материал для предстоящей избирательной кампании. Лукич, дорогой, сядьте за стол, немедленно опишите все, не упуская ни малейшей детали. И никому ни полслова. Чтоб не пронюхали большевики. В газету я дам статью сам, с Евгенией Грюн. Подсунем такую бомбочку! Через центральные газеты ударим. Прокурора можно подключить. Он человек вполне наш. Но его сейчас тоже нет в городе. Оставьте ему письмецо, не раскрывая ни имен, ни событий, ни адреса. Заинтригуйте, и пусть он получит информацию у меня. А с рыбаками, друг мой, разберемся. Немедленно.
Приказал подать к крыльцу пару серых, в яблоках, рысаков, заложенных в лакированный, на резиновых шинах, подрессоренный экипаж.
— Прошу, —
…Архиерей принял в саду, где под тенью огромных лип, над столом с медом, вареньем и пирогами вились рои пчел. Поскольку пришедшие не подошли для благословения и лобызания руки, то и владыка, нарушив этикет, не только не пригласил гостей к столу разделить с ним трапезу, но даже и вообще не пригласил их сесть. И гости, потолкавшись на аллейке, сами устроились на лавочке под липой.
Откашлявшись, председатель решил сразу взять быка за рога и пространно рассказал о самоуправстве отца Константина.
Архиерей, полузакрыв глаза, скрестив на груди руки, внимательно слушал. А выслушав до конца, ответил медленно, по-прежнему не открывая глаз:
— Обо всем изреченном мне ведомо со слов моих верных помощников.
Долго ждал председатель продолжения речи архиерея и, не дождавшись, сам решил закончить.
— Не желая неприятности церкви, не желая вмешивать в это дело светскую власть — прокурора, милицию, мы приехали с предложением закончить этот эпизод с наименьшим ущербом для церкви. Дайте бумагу с приказанием отцу Константину немедленно отпустить крестьян, частично возместить понесенный ими ущерб — и делу конец. Мой товарищ Борис Лукич отвезет бумагу. Он, между прочим, друг отца Константина.
Помолчал владыка. Осторожно сдул севшую на усы пчелу и, открыв глаза, как бы удивился, что гости все еще здесь.
— Паки вам молвлю: мне ведомо все. Мир вам, господин председатель.
— Владыка, нам нужно ваше решение.
— Оно будет, сын мой, своевременно. Сказано в писании: «Не вступай на путь, не спросив отца твоего». А мой отец там, — показал глазами на небо.
— Владыка, неужели вам не все еще ясно!
— Сын мой, не в многословии истина. Идите с миром. Бог не допустит решения поспешного.
— Заупрямился чертов петух, — ругался председатель, отъезжая от дачи архиерея. — Сегодня же пошлю подробнейшую телеграмму Керенскому.
В это время архиерей позвал своего секретаря и спросил:
— Ты, отче, должно внимал словам председателя? Так составь новую телеграмму министру Керенскому, потверже и пообширнее.
5.
Во дворе Бориса Лукича жизнь текла как в родном Рогачеве до находки золота в Безымянке, будто революция, пасека дедушки Саввы, Сысой были сном. Рассвет прогонял сновидения и оставались те же коровы, стирка белья, колка дров, тасканье воды для поливки огорода, и еще — тоска ожидания: где же Борис Лукич? Что ж он не едет?
Вчера отпросилась у Клавдии Петровны и сбегала в село Луговое. Нашла амбар, где сидели рыбаки.
— Сестричка? Здорово живешь! — узнал ее рыжий. — Устроилась как?
— Спасибо всем вам, живу хорошо. Вот гостинец вам от меня. — Просунула сквозь узкое слуховое окошко две лепешки и кусочек свиного сала да щавеля молодого, что нарвала по дороге. — А как вы живете?
Конечно, какой гостинец — две лепешки на шесть мужиков. Но это забота, внимание. Пятнадцать верст прошла Ксюша, чтоб гостинец вручить. И надо понять — откуда беглой девке взять гостинец побогаче.