Алый чиж

Анисимов Андрей Юрьевич

– Во дают! – пробурчал Дыркин. – Ладно, ты мне про конюшни поясни. Почему лошадей в Сучарах держат, а конюшни под Жопловкой построили?

– Это долго объяснять. Вот и город.

Гаврила Михеич глянул в окно и снова открыл рот. Обомлел Дыркин по причине увиденного. Раньше город со стороны Жопловки начинался большой зловонной лужей красноватого цвета. Машины, чтобы не закиснуть в вонючей каше, объезжали лужу с разных сторон, образовывая новые колеи. Во время дождей колеи соединялись с лужей, с каждым годом увеличивая ее объем и глубину. В конце концов автомобилисты стали рулить в объезд. Лужа зацвела хилой осокой, развела головастиков и пиявок и превратилась в грязный

пруд. Обрадовавшись новому водоему, хрюхрюпинские хозяйки из ближайших домов наловчились сливать туда нечистоты и топить ненужные и отслужившие свой срок вещи. Когда в засушливые летние времена лужа-пруд мелела, глазу открывались дырявые резиновые сапоги и опорки, остовы детских колясок и кроватей, прохудившиеся кастрюли. Кто-то даже умудрился скинуть туда ржавый кузов «запорожца». Когда же вонючая красная вода скрывала дары горожан, хрюхрюпинцы по выходным любили посидеть на берегу, выпить водочки и испечь картохи, а иногда баловались шашлыком. Поэтому бережок нового водоема вскоре покрылся битым бутылочным стеклом, ржавой консервной тарой и газетами чуть поодаль. Газетами пользовались вместо туалетной бумаги, облегчаясь невдалеке от места отдыха.

Сам Дыркин, слезая тут с велосипеда и осторожно обходя лужу по дороге на Кочкодром, часто задерживался, справляя прозаическую людскую нужду, поэтому въезд со стороны Жопловки в город ему был хорошо знаком. Понятно, что теперь Гаврила Михеич поразился. На месте лужи раскинулась площадь, уложенная полированными каменными плитами. Справа стекло и металл мотеля «Привет». Крытые стоянки машин, скорее смахивающие на зимний сад, чем на гараж. В глубине двухэтажный отель с крышей красной черепицы. Везде розы и тюльпаны. Слева десятиэтажный супермаркет. Сквозь витрины Дыркин успел разглядеть лестницы эскалатора.

– Притормози. Я на магазинчик погляжу. Тебе чего принести? Может, бутылку с дороги пригубим?

– На работе не пью, – ответил водитель. – Но глоток тоника или херши с удовольствием.

Гаврила Михеич осторожно раскрыл дверцу и трясущейся ногой коснулся полированной поверхности плиты. Камень был твердым и нескользким. Дыркин осмелел и сделал первый шаг в сторону супермаркета. Гаврила Михеич сразу отправился по самодвижущейся лестнице наверх, решив начать обзор с верхнего этажа. Но выскочил на втором, завидев знакомый агрегат в витрине. В отделе хозяйственных товаров за прозрачным стеклом, подсвеченный с разных сторон маленькими латунными прожекторами, красовался его комбайн – посудомоечная «Жизель». Та, что он волок в коробке из далекого французского Бреста. Быстро пересчитав рубли на доллары, Дыркин чуть не заплакал. Чудо зарубежной техники в Хрюхрюпинске стоило вполовину дешевле.

Дыркин глядел на витрину, и по его щеке покатилась скупая мужская слеза. Гаврила Михеич плакал не по денежному убытку. Дыркин легко мог пропить последний рубль, без разницы – свой или чужой, не печалясь и не думая о завтрашнем дне. Обида, породившая слезу, возникла совершенно не от скупости. Дыркину жгла сердце досада, что заморская диковина обыденно торчит в хрюхрюпинской витрине. Как после этого он поразит земляков, запустив в работу заморский агрегат? На самом въезде в город новый Хрюхрюпинск уже успел разбить мечту Дыркина.

Кинув водителю банку «Спрайта», Гаврила Михеич обиженно устроился на заднем сиденье. Улицы, по которым медленно пробиралось такси – скорость в черте города ограничивалась знаками до пятидесяти километров в час, Гаврила Михеич не узнавал. Вроде дома те же, виденные с детства, да все не так. Все другое, не хрюхрюпинское. Во-первых, поражало обилие новых чистых автомобилей. Грузовики и самосвалы в город

не допускались. Встречались небольшие фургоны неизвестной Дыркину марки. Несмотря на дневное время, машины передвигались с включенными фарами.

– Что они со светом днем херачут? – поинтересовался Гаврила Михеич.

– Машину с зажженными фарами лучше видно. Это правило снизило травматизм в городе, особенно среди детей, – ответил таксист. Ничего нового в таком порядке не было. Во многих европейских странах подобное правило давно имело место, и Дыркин это знал. Но в родном Хрюхрюпинске машины с зажженными фарами днем выглядели фантастически.

– Видите микрофургон для городского снабжения? – спросил таксист. – Эту машину делают теперь на нашем Хрюхрюпинском заводе, и ее назвали «Хрюпа». Хрюпу даже японцы для больших городов у нас закупили…

Гаврила Михеич крутил головой и думал, почему не узнает знакомые места. С детства знакомые купеческие домики превратились в маленькие замки. Восстановленная лепнина фасадов, аккуратно покрашенные рамы и чистые стекла окон делали каждый домик похожим на маленький музей.

– Что, бля, с домами сделали? Ни одного дома не узнать! – проворчал Гаврила Михеич.

– Ничего с домами не делали, – ответил водитель. – Просто отремонтировали и восстановили так, как наши деды строили. Наши русские предки понимали толк в красоте. Это мы все за два-три поколения умудрились загадить…

Но не только дома до неузнаваемости преобразили город. Дыркин видел вместо битых шершавых дорог в ямах и ухабинах прекрасный асфальт, ровные, сверкающие чистотой тротуары. Цветники и маленькие травяные газоны перед парадными. Резные двери и карнизы, восстановленные и свежеокрашенные, дополняли картину. Вот и церковь.

– Господи, неужели это наша, хрюхрюпинская! – выпучил глаза Гаврила Михеич. – Что с церковью натворили? Церковь, и ту не узнать! – Дыркин хотел матюгнуться, но, как всякий русский, подспудно верующий человек, промолчал.

– Церковь армяне восстановили. У нас умельцев не нашлось. Теперь своих выучили. Фирма реставрации архитектурных памятников Хрюхрюпинска в этом году приглашена в Венецию по контракту. Наши все могут, если захотят, – с гордостью сообщил водитель.

Раньше за церковью лежало хрюхрюпинское кладбище. Там покоились предки Дыркина. Гаврила Михеич раз в год отправлялся на кривую могилу деда Дыркина с бутылкой белого и тихо выпивал ее, оставляя четверть стакана на покосившемся холмике для предка. Через пятнадцать минут после того, как он, просветленный и с чувством исполненного долга, покачиваясь, покидал кладбище, стакан вместе с содержимым исчезал. Дыркин знал и не сердился. Он даже замечал жадные глаза, напряженно следящие из небритого овала за его поминальным пиром… Сейчас Дыркин кладбища не увидел. Исчезли тесные ограды, крашенные голубой, одной на всю Русь, краской. Не возвышалась в углу куча с вялыми цветами и жухлой бумагой искусственных венков.

– Что с кладбищем сотворили, гады!? – закричал Дыркин, переполняясь первородным гневом. Водитель не понял и затормозил:

– Как, что сотворили? Кладбище на месте.

– Не вижу! Там деда могила! Там все наши Дыркины лежали! На святое, гады, руку подняли!

Таксист не выдержал, остановил машину, вышел, взял за руку Гаврилу Михеича и повел за собой. Дыркин мычал, упирался, но шел.

– Где могила вашего деда? – спросил водитель, продолжая тянуть Дыркина.

– За мусорной кучей пятая справа, – промычал Дыркин, уже ступив на дорожку красного песка. Вычищенные плиты и памятники с обновленными надписями оказались на своих местах. Только они тонули в свежей зелени газонной травы.