Амалия и Золотой век
Шрифт:
Ну что ж, спасибо, Эдди, — а он уже весело машет мне рукой, его ведут еще с кем-то знакомить. Он ведь знаменит.
Ищу глазами Матильду на краю поля. Хуан, наверное, размышляет насчет того, как японцы тянут руки к его стране, вот уже и аэроплан прилетел.
Меня никто не звал на церемонию инаугурации, но что же делать, если горны и рожки с поля Уоллеса под твоим окном будят тебя еще до шести утра?
Я подхожу к окну, распахиваю его — какой бледный свет, какой холодный ветер, как он треплет флаги повсюду, сколько же десятков тысяч
Я иду вниз завтракать, на меня странно смотрят — я что, одна в этом отеле, не считая заметно поредевшего персонала? Что они скажут, если я сейчас вернусь к себе?
Как обреченная, выхожу наружу, пробираюсь вдоль стены Интрамуроса — какое же ясное и чистое утро! — подальше, на край толпы, пытаюсь увидеть ступени здания сената.
Никакого сената больше не будет, теперь — Национальная Ассамблея, она уже избрана.
Снова трубы, крики — длинный «кадиллак» мелькает там, вдалеке, среди конного эскорта, едет слева, от реки, его скрывает толпа. Движение крошечных фигурок на ступенях под колоннами сената, там, где сюртуки и цилиндры, и еще, кажется, пара котелков и обычных шляп.
И одновременно такое же длинное авто с кавалерией проносится справа, с бульвара Дьюи, тоже делает поворот к зданию с колоннами.
По полю прокатываются волны рева и эхо от микрофонов. Они там говорят что-то, эти люди на ступенях. Говорят долго.
Я ведь так и не видела его близко, подумала я, этого загадочного человека, который судил судью с Негроса, у которого, как я понимаю, власть теперь такая, что не снилась и американскому президенту, этого Мануэля Кесона, коего чиновники в Нидерландской Индии считают более опасным, чем Маркс, Ленин, Троцкий и Сталин вместе взятые. И, кажется, сегодня не только не увижу, но и не услышу — над полем летят только обрывки слов с американским акцентом.
Звенят оркестры, большие барабаны звучат, как кажется, невпопад и заглушают всё.
Слева, где река, какие-то войска выстраиваются для парада, скоро он начнется. И вот тут от далеких ступеней звучит совсем другой голос — чуть задыхающийся, резкий, со странным акцентом. Толпа затихает. До меня долетают слова: Господь, дай мне свет, силу и храбрость.
И гремят пушки.
7. Просто ему нравится резать головы
Мир сегодня утром стал другим. А я даже не смогла догадаться об этом вовремя.
Я сидела в дальнем углу громадной залы «Манила-отеля», вдали, у входа, звенели голоса — дамы в платьях до пола со шлейфами, мужчины во фраках, мельтешащая и сверкающая толпа, но я не знала здесь никого. Официанты с сожалением смотрели на меня.
У них сегодня бал.
А я сижу и пытаюсь справиться с огромностью смысла того, что видела утром.
Толпа. Салют. Голоса, раскатывавшиеся над полем. Флаг, тихо ползший вверх.
Это — всерьез? Это и правда произошло?
Эти американцы, как им и свойственно, сошли с ума?
Сколько в нашем мире стран? Кажется, полсотни, если судить по Лиге Наций. Но зачем разбираться, где вообще находятся Сальвадор или загадочная
И никогда, никогда, никогда ни одна страна не становилась независимой от своей империи. Переходила из рук в руки — да, было. Вот эта. И еще Куба вместе с ней. И, возможно, где-то в Африке…
А что же тогда это значит — Филиппинское Содружество? Пока — без внешних сношений, пока — под военной защитой Америки… В общем, доминион, как Австралия. Но далее — всего через десять лет — совсем, вправду настоящая страна? Вот эта? С президентом и отставным американским генералом, который создаст ей армию из ничего?
Но тогда…
Ну да, есть человек, которого все боятся, — Ганди. Однако, что бы он ни говорил, где независимая Индия? Может быть, ее и не будет никогда?
Но если такая страна будет — а эта уже почти что есть, — то как насчет меня?
Значит, и то, что я сейчас называю моей страной — Британская Малайя, — там тоже когда-нибудь произойдет похожее? Да не может быть, что это за страна, если она сегодня разделена на несколько частей с разными законами, если города там принадлежат китайцам и индийцам, а деревни — местным жителям?
А главное — кто тогда буду я? Просто португалка?
А кто меня знает на родине отца, в Португалии? У меня же дом в совсем другом месте, в малайском Пенанге, где у мокрой теплой земли летает мошкара, где по стенам беззвучно перемещаются серенькие и всеми любимые чичаки, поедая комаров… где я лет тридцать назад должна была съедать весь свой рис с тарелки, помня о голодающих в Китае детях… Это моя земля и мои чичаки.
Кстати, такие же охотятся за мошками и здесь. И растут такие же манговые деревья.
Но люди здесь с сегодняшнего дня — граждане Содружества. Вроде бы каждый, кто здесь родился. Или чья мать гражданка Филиппин. А если ты, допустим, здешний китаец или японец — то можешь стать гражданином через год после достижения совершеннолетия. Или не так?
Какой странный и какой новый мир.
— Что такое? — раздался веселый голос у меня над ухом. — Вы грустите? В такой день?
Я медленно подняла голову. Хоть один человек нашелся…
— Есть такая штука, как чужой праздник, Эдди. Но и вы, я вижу, не во фраке?
Этот юноша, кажется, не просто бывает небрежен в одежде. Он всегда слегка небрежен. Это уже стиль.
Эдди медленно повернул голову с орлиным носом в сторону счастливой толпы у дверей. И постоял так с секунду.
— Я не умею танцевать королевский ригодон, — произнес он, наконец, сдержанно. — А именно это сейчас будет происходить в «Фиеста-павильоне». Я умею делать многие другие вещи. И неплохо. А знаете что!..
Его глаза бешено засверкали.
— А знаете что, Амалия! Это не чужой праздник. Он и мой тоже. И ваш! Если захотите. Пойдемте — полчаса или час, среди людей. Я не говорю, что я — из простого народа. Это не так. Но это мой народ. И у него сегодня праздник. На Эскольту и пару улиц вокруг. Там огни, там люди. Совсем другие, чем здесь. Это незабываемо. Согласны?