Амазонка пустыни
Шрифт:
Собраться сибирскому казаку в поход, в пустыню, хотя бы на месяц, — полчаса, не больше. Едва только Иван Павлович объявил на посту содержание гелиограммы и отделил сорок казаков на лучших лошадях, которые должны были идти с ним в набег, как уже казаки повели поить ло-шадей в Кольджатке, стали набирать ячмень в саквы и выносить всегда уложенные по-походному вьюки.
Фанни увидала эту суматоху и подошла к Ивану Павловичу, укладывавшему во вьюки консервы, чай, са-хар, сухари и разную мелочь.
— Вы куда-нибудь уезжаете, дядя Ваня?
— Да.
— Куда?
— Принужден ответить
— Вы правы. Мне до этого нет никакого дела. Но так как я могу быть вам полезной, то я и спрашиваю вас об этом.
— Вы мне полезной в моей поездке быть не можете, а мешать будете.
Фанни надула губы.
— Кажется, я вам не мешала до сих пор.
Иван Павлович не ответил. «Действительно, — поду-мал он, — мешала она мне или нет? Стала с ее приездом моя жизнь лучше и уютнее или хуже? То стеснение, кото-рое она делала, не окупалось ли оно ее хозяйственными способностями, а главное, ее милым, веселым характе-ром?» Было бы жестокой несправедливостью сказать, что она ему мешала.
— Нет, не мешали. И я вам скажу: мы едем в военную экспедицию, в набег, в котором для женщины нет места.
— Почему?.. Нет, дядя Ваня, вы возьмете меня с со-бой.
И она бросилась переодеваться и приказала Царан-ке седлать и вьючить лошадь.
Она явилась на дворе, где уже строились казаки во всеоружии: в кабардинской шапке, лихо заломленной набок, с винтовкой за плечами, с ножом и патронташами на поясе.
— Фанни, — строго сказал ей Иван Павлович. — Вы не поедете с нами. Я вам это запрещаю.
— Я умоляю вас взять меня. Помилуйте. Военная эк-спедиция. Такой редкий случай. Дядя Ваня!
— Ни за что. И думать не смейте. Я не хочу риско-вать вами… Да и своей служебной карьерой тоже.
— Дядя Ваня, я не стесню вас.
— И думать не смейте. Ни за что!
— Я сама поеду.
— Вы заставите меня употребить насилие. Я окружу вас казаками и со скандалом верну вас на пост. Она заплакала.
— Дядя Ваня, это жестоко! За что вы со мною так поступаете?
Он молчал.
— Дядя Ваня, я все для вас сделаю, что вы ни, по-просите, только возьмите меня с собою.
— Я уже сказал вам, что не возьму. Потрудитесь ид-ти в дом, переодеться в свое платье, расседлать ваших ло-шадей и терпеливо ожидать нас на посту, не смея никуда без меня отлучаться, так как неизвестно, куда бросятся разбойники, когда мы их нажмем.
— Вы гонитесь за разбойниками. И не берете ме-ня, — простонала в отчаянии Фанни.
— Не беру-с!.. Потрудитесь идти в дом и переодеться… Фанни знала характер Ивана Павловича и поняла, что дальнейшие разговоры бесполезны. Она замолчала.
Но она не пошла в дом и не переоделась, а решила ожи-дать во всеоружии на посту возвращения «счастливого» дяди Вани.
— Вахмистр, готовы люди? — крикнул Иван Павлович.
— Готовы, ваше благородие, — отвечал молодой, черноусый урядник Порох, бывший на посту за вахмистра.
— Носилки забраны?
— Забраны.
— Фельдшера и кузнец есть?
— Однако, есть.
— Господи, благослови! Айда, ребята, с Богом. Иван Павлович сел на Красавчика и тронул его от поста. За ним стали вытягиваться казаки. Остающиеся де-сять казаков с пожеланиями счастливого
Темная тихая ночь без луны незаметно надвинулась над пустыней. Загорелись яркие звезды и стали перешеп-тываться между собой лучами, плетя бесконечную сказку мира. Фанни уселась у ворот на камни, поставила винтов-ку подле себя и стала внимать ночным шорохам земли: неумолчному шуму Кольджатки, тихому шепоту веками скользящих ледников и неуловимо тихому шелесту песков пустыни.
И волшебная темная ночь у подножия Божьего тро-на заколдовала ее.
Иван Павлович шел на соединение с Аничковым «ла-вой». Этот чисто восточный способ передвижения заклю-чался в том, что шли, не останавливаясь, шагом, рысью и наметом до тех пор, пока хватало сил у лошадей. Потом отыскивали в степи табун, отбирали в нем лучших лоша-дей, переседлывали, своих, усталых, пускали в табун, а на свежих гнали дальше.
Переседлавши в предрассветном сумраке, Иван Пав-лович за ночь сделал восемьдесят верст, спустился в пус-тыню и около восьми часов в ярком блеске солнца и пес-ков увидал глинобитные стены и низкие длинные по-стройки с плоскими соломенными, облепленными землей, крышами маленького полуразрушенного кишлака у стан-ции Менде-Кара, где, по его расчету, должен был ожи-дать Аничков.
И действительно, под навесами стояли оседланные лошади, а между ними крепким дневным сном спали ка-заки. Ружья лежали подле них.
Маленький приземистый казак с винтовкой на плече вытянулся перед Иваном Павловичем.
— Хорунжий Аничков здесь? — спросил у него Иван Павлович.
— У хате, — коротко ответил казак.
— Давно приехали?
— Да часа два как тут, ваше благородие.
— Ну, ребята, — сказал Иван Павлович уже слезшим казакам, — живо чаю, вари себе плов, отдохни мало-ма-ло, после полудня и дальше.
— Понимаем, ваше благородие.
Не прошло и получаса, как на дворе горели костры из саксаула, в нанизанных на прутья котелках кипела вода и варился рис под наблюдением «очередных», лоша-ди жевали сено, а казаки, разметавшись в самых невероятных позах, храпели на все лады «в солкынчике» длин-ного пустого навеса.
Аничков сидел в хате на соломенной циновке подле низкого, в пол-аршина, квадратного желтого полирован-ного стола, на котором были дунганские лепешки из полусырого теста, круглые низкие фарфоровые чашки без ручек и без блюдечек и два котелка: один — с кипятком, другой — с заваренным чаем.
Против Аничкова, поджав ноги, сидел худой желтый дунганин в грязно-серой длинной рубахе, маленькими ко-сыми глазками поблескивал на офицера и отвечал короткими гортанными звуками. Говорили по-киргизски.