Амазонка пустыни
Шрифт:
— Вы правы… Я согласна. Это Царанка его так на-звал. У нас на зимовнике была собака Мурзик, и Царан-ка ее очень любил. Но я буду ездить на Аксае. Он сильнее и наряднее. Вы посмотрите, какой узор у него на крупе. Точно леопард, а не лошадь. И пятна, как от тени листьев. Отчего это так? Но очень красиво. Вы знаете, когда он наестся овса и вычистится, у него рубашка будет замеча-тельно красива.
— Да, добрая лошадь, — сказал Иван Павлович, не-сколько обиженный замечанием насчет Красавчика.
— А вы все-таки бука, — кокетливо сказала Фан-ни. —
— Торгаутские лошади считаются в китайском Туркестане лучшими лошадьми, — сказал наставительно Иван Павлович.
— Ах, дядя Ваня, я хотела бы достать отличного турк-мена. Говорят, они рослы и резвы, как чистокровная ан-глийская, а нарядны, как араб. Ах, если я разбогатею, я заведу себе завод, где будут самые лучшие в мире лоша-ди. И сама буду скакать на них. Я слыхала, что в Ташкен-те скачет одна барышня и берет призы. Правда?
— Да. Это Елена Петровна Петракова, дочь генерала. — Завидую ей. — Ну, вам-то нечему завидовать.
— Почему?
— Да делаете все, что хотите.
— И отравляю вам жизнь, наслаждаясь своей волей. — Нет. Но я ужасно за вас волновался.
— Милый дядя Ваня. Помните о равноправии.
— Но я мог бояться и за товарища.
Они перевели лошадей на шаг и въезжали на пост, где казаки с нетерпением ожидали возвращения лихой девушки.
Фанни, перед тем как слезать, повернулась к Ивану Павловичу и сказала, мило улыбаясь: «Спасибо, дядя Ваня, на добром слове…»
И это ласковое слово точно солнечным теплом согре-ло одинокую душу Ивана Павловича.
VIII
Фанни каждое утро уезжала вдвоем с Царанкой. Она ездила на Аксае, на котором красиво сидела в полной гар-монии с лошадью. Куда она ездила, она не говорила. Но пропадала надолго, до самого обеда.
На вопрос Ивана Павловича, куда она ездит, она ответила: «На Кудыкину гору», — а потом, точно стыд-но ей стало грубого ответа, добавила: «Тренирую ло-шадь».
Ее лошади от работы, корма и заботливого ухода, которым их окружил Царанка, стали блестящими, стат-ными и красивыми. Им завидовали казаки поста.
Но она не тренировкой лошадей была занята. Она ез-дила с какой-то определенной целью, она что-то делала, потому что ездила с сумами на седле, и эти сумы Царан-ка таинственно приносил в ее комнату. Сумы были тяже-лые.
По ее подвижному живому лицу Иван Павлович все-гда знал, что у нее — была удача или нет. Но она ревни-во берегла свои секреты. А он не допытывался. Да и какое ему дело!? Он так был рад, что установились до некото-рой степени товарищеские отношения, и ему казалось, что им обоим удалось взять верный тон во время обедов, ужинов и бесед. Мучило только одно. Что «говорят» те-перь и в Джаркенте, и на Тышкане, и в Хоргосе, и в Суй-дуне, словом, везде. Ничего не было. Жил в одном доме с ним сорванец-мальчишка, но говорили, должно быть, черт знает что. И Ивану Павловичу
Так прошло две недели. Создалась привычка, и, ког-да Фанни опаздывала к обеду, Ивану Павловичу было беспокойно и скучно и он ходил взад и вперед по веран-де, мурлыкал какую-то песню и все посматривал на горы, ожидая увидеть ее серый кафтан и папаху…
В комнату ее он никогда не входил. Она прибирала ее сама.
— Я еду на четыре дня, — сказала ему однажды Фанни.
— Ваше дело, — сухо сказал Иван Павлович.
— Да. Но говорю, чтобы вы не беспокоились.
— Я не беспокоюсь. У меня на это права нет. — Будто?
Он не допытывал, куда она едет. Почему-то решил, что в Джаркент за покупками.
Ему было скучно эти четыре дня. Недоставало тем-ных от загара маленьких ручек, наливавших ему его боль-шую чашку чаем и подававших ром, недоставало ее маль-чишеской усмешки, ее легких движений и аромата ее во-лос. Вечера казались скучными, и не тянуло смотреть с веранды на темное небо и яркие звезды. Даже по ее ка-бардинской шапке и винтовке, исчезнувшим на эти дни с гвоздя в его кабинете, он скучал.
Да, — стыдно было Ивану Павловичу в этом со-знаться, — но он хандрил в отсутствие Фанни…
Она приехала еще более загоревшая. Ее волосы ста-ли светлее и больше отдавали в золото, чем в каштан. Солнце пустыни не шутит. Она была пыльная, усталая, но по сверкающим глазам Иван Павлович заметил, что сча-стливая.
Она пошла купаться в Кольджатку, захвативши с со-бою тонкий шелковый халат и туфельки, и через час воз-вратилась, сверкающая свежестью, неся в руках кафтан, шаровары и сапоги.
— Ну и прожарилась я в этом костюме, — восклик-нула она, поднимаясь на балкон. — Что же, вы недоволь-ны, что я вернулась?
— Нет, Фанни… — он ее первый раз так назвал.
— Будто? — с сомнением покачивая головой с мок-рыми волосами, небрежно скрученными большим узлом, сказала Фанни.
Они пообедали молча. После обеда она сказала:
— Дядя Ваня, я хочу с вами посоветоваться. Пойдем-те ко мне.
Он не узнал теперь убогую комнату для приезжаю-щих.
Ковры и вышивки, кисейные занавески, бриз-бизы на окнах, роскошное покрывало на одеяле и на подуш-ках — это все было женское. Но стол и ящики подле сто-ла и полки в углу, заваленные книгами и кусками камен-ных пород, — это уже было от того самоуверенного «мальчишки», который непрошеным гостем явился к не-му на пост.
Большой букет альпийских горных цветов, на-бранный на плоскогорьях, стоял в глиняном дунганс-ком кувшине, а рядом лежали молотки, маленькие кирки и ломики заправского минералога или золото-искателя.
Стоя у окна, освещенная яркими лучами, она брала куски камней со стола и подавала их один за другим Ива-ну Павловичу.
— Что вы скажете насчет этого? — протягивая боль-шой полупрозрачный кусок нежного розового цвета, ска-зала она.
— Это розовый кварц.
— А это? — и она протянула ему кусок почти черно-го минерала, похожего на стекло.