Амелия
Шрифт:
– А я готова поклясться, – вскричала миссис Эллисон, – что он до того хорош собой – ну просто загляденье. Пожалуйста, мистер Бут, попросите его войти. Ведь сержант – гвардеец, а, стало быть, – джентльмен; я во всяком случае куда охотнее угощу чаем человека, о котором вы так отзываетесь, нежели любого из этих пустоголовых Фриблей. [151]
Бут не нуждался в долгих уговорах, если речь шла о том, чтобы выказать свое уважение к Аткинсону, которого тут же провели в гостиную, хотя и без особой охоты с его стороны. Ничто, возможно, так не сковывает человека, нежели то чувство, которое французы называют mauvaise honte, [152] и всего труднее преодолеть его; бедняга Аткинсон, я убежден, с меньшей опаской пролезал через пролом крепостной стены, нежели пересекал комнату на виду у трех дам, две из которых не скрывали своей к нему приязни.
151
Фрибль –
152
ложным стыдом (фр.).
Хоть я и не совсем согласен с ученым мнением прославленного танцмейстера покойного мистера Эссекса, [153] что умение танцевать – это основа образованности, ибо он, боюсь, готов исключить все прочие науки и искусства, но несомненным представляется, что человек, чьи ноги никогда не побывали в руках знатоков этого искусства, имеет склонность обнаруживать сей пробел в образовании каждым своим движением и даже, более того, когда просто сидит или стоит. У этих людей обычно такой вид, словно ноги и руки им в тягость и они не знают, что с ними делать; похоже на то, что после того, как Природа закончила свой труд, требуется еще и танцмейстер, дабы привести созданное ею в движение.
153
Эссекс Джон – известный танцмейстер и автор нескольких трактатов, посвященных искусству танца; кроме того, Эссекс опубликовал в 1722 г. книгу «Наставник молодых леди» (The young ladies conductor; rules for education, with instructions for dress and advice to young wives), в которой зашел так далеко, что стал утверждать, будто танец важнее всех прочих искусств и даже наук; вот почему Филдинг шутливо упоминает о нем в «Истории Тома Джонса, найденыша», говоря, что если бы Гомер, Вергилий, Аристотель, Цицерон и пр. собрались вместе и задумали бы написать трактат о танце, то едва ли могли бы тягаться в этом с Эссексом (XIV, 1).
Аткинсон являл собой в эту минуту пример истинности вышеприведенного наблюдения, говорящего в пользу профессии, к которой я питаю глубочайшее почтение. Он был хорош собой и превосходно сложен и, тем не менее, поскольку никогда не учился танцевать, выглядел в гостиной миссис Эллисон до того неуклюжим, что даже сама эта доброседречная дама, пригласившая его войти, и та, глядя на него, поначалу едва могла удержаться от смеха. Однако ему достаточно было провести в комнате совсем немного времени, чтобы восхищение его наружностью взяло верх над первоначальным комическим впечатлением. Столь уж велико преимущество красоты у мужчин, равно как и у женщин, и столь же неизбежно обладающие им люди обоего пола снискивают известное уважение со стороны каждого, кто смотрит на них.
Чрезвычайная любезность, которую выказывала гостю миссис Эллисон, а также дружеское расположение Амелии и Бута в конце концов рассеяли смущение Аткинсона и он обрел уверенность, достаточную для того, чтобы рассказать несколько известных ему забавных случаев, произошедших во время его армейской службы; они немало насмешили присутствующих, но все же не слишком существенны для нашей истории и вряд ли стоит их здесь приводить.
Миссис Эллисон так упорно упрашивала своих гостей остаться у нее на ужин, что они уступили ее настояниям. Что же касается сержанта, то его присутствие было для нее, судя по всему, не менее желанным. Его речь и внешность и в самом деле произвели на нее такое впечатление, что, придя в некоторое возбуждение от выпитого вина, ибо она отнюдь не чуралась бутылки, миссис Эллисон стала позволять себе в беседе с ним вольности, несколько покоробившие деликатность Амелии, да и второй гостье они, похоже, тоже не очень-то пришлись по вкусу; хотя я вовсе не хочу сказать, что ее поведение выходило за пределы благопристойности или что миссис Эллисон держалась свободнее, нежели позволяют себе дамы среднего возраста и особенно вдовушки.
Глава 3, в которой речь идет преимущественно о сержанте Аткинсоне
Когда на следующий день то же самое общество, за исключением одного только сержанта Аткинсона, встретилось за чаем у Амелии, миссис Эллисон тотчас завела речь о нем, прибегая при этом к выражениям, в которых звучала не только похвала, но явное неравнодушие. Она то и дело называла его «мой смышленый сержант» и «мой дорогой сержант», не раз повторяла, что он самый красивый малый во всей армии, и без устали сожалела о том, что у него нет офицерского чина, ибо, будь он офицером, то непременно, она уверена, стал бы генералом.
– Вполне с вами согласен, сударыня, – подтвердил Бут, – и к этому следует прибавить, что ему уже удалось
– Отказать мистеру Аткинсону, вот уж в самом деле! – вскричала миссис Эллисон. – Нечего сказать, хорош был бы полковник, который бы ему отказал. Что касается женщин, то, клянусь честью, если бы ему только довелось обратиться к ним, немногие, я полагаю, ответили бы ему отказом. И дамам, и полковникам куда лучше иметь дело с таким, как он, нежели с теми господчиками, что фланируют здесь по улицам, волоча свои длинные шпаги, тогда как им больше пристало волочить за собой помочи.
– Отлично сказано! – воскликнул Бут. – Сразу видно, вы – женщина смелая. Я убежден, что и те, и другие были бы им довольны.
– Верно, капитан, – ответила миссис Эллисон. – Во всяком случае, в слове джентльмен я бы скорее обошлась без первого слога, нежели без второго. [154]
– И при этом, поверьте мне, – ответил Бут, – на свете не сыскать человека более уравновешенного. Хотя этот малый храбр, как лев, он в то же время кроток, словно ягненок. Я могу рассказать вам о нем немало историй, да и моя дорогая Амелия припомнит многое, когда он был еще ребенком.
154
Это слово состоит из двух смысловых единиц: джентль (gentle) – означает по-английски благовоспитанный, благородный, но и кроткий, нежный (что, видимо, особенно не по душе миссис Эллисон), а мен (man) – мужчина.
– О, если здесь намечается брачный союз, – воскликнула Амелия, – то я никак не могу допустить, чтобы мое молчание повредило счастью Джо. Могу поручиться, что с раннего детства он был добрейшим существом на свете. Я расскажу вам о двух-трех случаях, которым я сама была свидетельницей, так что это чистейшая правда. Когда Джо минуло всего только шесть лет, мы как-то играли с ним у нас в доме, и громадный пойнтер укусил его за ногу. Так вот, несмотря на ужасную боль, бедняга объявил, что он счастлив, что это произошло с ним, а не со мной (пес сначала цапнул было меня и, если бы не юбки, мне бы не сдоб-ровать). А вот еще один пример его доброты, чрезвычайно расположивший к нему моего отца, поступок, за который и я с тех пор навсегда его полюбила: мой отец был большой любитель птиц и строго-настрого запрещал разорять их гнезда. Однажды беднягу Джо застали на дереве и, сочтя его виновным, немилосердно за это отстегали, и уж только потом выяснилось, что другой мальчишка, приятель Джо, вытащил птенцов из гнезда, а сам Джо взобрался на дерево, чтобы положить их обратно. Но, несмотря на это, он предпочел подвергнуться наказанию, лишь бы не выдать своего приятеля. Однако если эти истории кажутся детскими пустяками, то неизменная почтительность и любовь к матери должны у любого человека вызывать к нему безусловное расположение. С тех пор как ему исполнилось пятнадцать лет, он взял на себя большую часть ее расходов, и особенно мне запомнилось, что мой брат, очень любивший Джо, умирая, велел отдать ему один из своих костюмов, но Джо не воспользовался такой возможностью приодеться, и вместо него в костюме брата щеголял другой молодой человек, а моя старая кормилица в то же воскресенье появилась в новом платье, купленном ей сыном, который продал завещанный ему наряд.
– Да, что и говорить, он весьма достойный молодой человек, – отозвалась миссис Беннет.
– Да он просто душка, – воскликнула миссис Эллисон, – вот только жаль, что он всего лишь сержант, мистер Бут, и тут, как говорится в одной пьесе, меня еще раз спасает моя гордость:
Хоть мудрецы в чем только не винят гордыню — В паденьи ангелов и всех грехах доныне, Но на земле, я верю, – гордость, без сомненья, Мужчин спасет и женщин от паденья. [155]155
Миссис Эллисон не совсем точно цитирует уже упоминавшуюся выше (см. примеч. III, 1) комедию Фаркера «Уловки щеголей» (II, 2), герой которой Арчер из сословной гордости противится своему чувству к дочери трактирщика.
В этот момент чей-то лакей так заколотил в дверь, что все в комнате задрожало. Миссис Эллисон, подбежав в окну, громко воскликнула:
– Умереть мне на этом месте, если это не милорд! Как теперь быть? Я не могу не принять его; а что, если он станет справляться о вас, капитан, что мне ему ответить? Или, может быть, вы спуститесь вниз вместе со мной?
Ее слова повергли присутствующих в явное замешательство, но прежде чем они успели принять какое-то решение, в комнату вбежала маленькая дочурка Бута и сказала, что «какой-то очень уж важный джентльмен поднимается по лестнице». И вслед за ней в комнате появился сам милорд, который, зная, что Бут непременно должен быть дома, видимо, не стал утруждать себя расспросами внизу.