Америка
Шрифт:
Хана-Лея с больным Иоселе на руках дошла до водостока, желая найти в воздухе хоть глоток свежести, чтобы дать вдохнуть своему бедному мальчику. Однако Иоселе уже не двигался, он видел картины совсем иного мира…
Перед его взором расстилается широкая и светлая дорога, а по ней и прилегающим полям, таким же ярким и залитым сиянием неба, идут евреи со всего света и всех поколений. Все они воскресли из мертвых и собрались здесь, потому что ждут прихода Мессии. Вот он появляется, в просторном талесе с широкой каймой, накрывающем голову; рядом с ним стоят патриархи и пророки. Мессию окружают раввины; среди них и раввин из Лешно, который не так
Иоселе видит, как люди приветствуют почтенного старца с длинной белой бородой и посохом в руке — это знаменитый комментатор Раши. У него под мышкой огромная Тора.
Впереди шествует Мессия, который ведет за собой похоронную процессию, указывая ей путь. Дорога предстоит неблизкая, и чем дальше, тем лучезарнее она становится, заканчиваясь уже на сияющих небесах, похожих на море. Там начинается новая жизнь, небесная. Там так светло, что смотреть невозможно, а в сиянии видны ангелы в белых одеяниях, ожидающие прибытия похоронной процессии, и чем пристальнее всматриваешься, тем больше ангелов можно различить в глубинах неба.
Вдруг Иоселе понимает, что покойник, которого несут на небо, — он сам, и чем дальше они идут, чем ближе оказываются к цели, тем светлее становится путь. Огромные куски небесной тверди плывут навстречу, вот-вот все войдут прямо на небо, но пока они еще в пути. Песнопение постепенно затихает, в глазах рябит от сильного света, голова кружится. Мессия уже вступает в небесные чертоги. Здесь ослепительно светло, так, что в глазах темнеет. Входят и те, кто держит на руках носилки. Небо раскалывается, и все погружаются в раскрывшуюся пропасть…
Иоселе скончался на руках у матери.
Когда Хана-Лея возвращалась домой с похорон, она испытывала то же чувство, что и в Лешно, покидая кладбище, на котором лежали ее дети. Мальчика похоронили на участке, принадлежавшем лешновскому землячеству, и сейчас Хана-Лея думала о том, как же она сможет уехать отсюда и покинуть могилку Иоселе.
Она понимала, что теперь придется оставаться на этой земле, ведь здесь у нее родная могилка.
ПАРЕНЬ С РЕБЕНКОМ
Боруха Колака пробудил плач лежавшего рядом ребенка. Еще не очнувшись, с закрытыми глазами, он несколько раз кликнул:
— Голда, байстрюк плачет!
Голда не отзывалась. Борух огляделся по сторонам — Голды нигде не было.
Это его немного удивило. К речке пошла умываться, решил он. Отыскал где-то лоскуток полотна и сунул его ребенку в рот, чтоб перестал хныкать.
Борух начал одеваться, обдумывая, сколько можно будет хапануть за серебряные подсвечники, которые они ночью
— Сбежала, ну и черт с тобой! Нужна ты мне больно!.. Сломай себе руки и ноги! К чертям собачьим! — проговорил он, притворно усмехаясь и плюя на стены. — Велика беда. Подумаешь! Хе-хе-хе…
Он взглянул на ребенка.
— Да, но что же делать с байстрюком? Как быть с этим выродком?
С минуту он размышлял, разговаривая с самим собой:
— Знал бы я, где она, подкинул бы ей ребятенка под дверь: на, мол, тебе твое сокровище!..
Скверная мысль пришла в голову Боруху. Он крепко закусил верхнюю губу. Нос его побледнел, руки задрожали… Он подошел к ребенку. Мальчишка лежал, скинув с себя ножкой грязную тряпку, засунув ручонку в рот. Его глаза кому-то улыбались, а складки у губ кого-то напоминали, какого-то давнишнего знакомого, которого Борух, несомненно, видел, но не помнит, когда и где.
Он отвернулся от ребенка, кое-как напялил шапку и вышел на улицу, заперев за собою дверь.
Едва он отошел несколько шагов, как почувствовал беспокойство. Ему казалось, что он слышит плач ребенка, виделось, как тот сучит ножками и о чем-то просит… Борух не мог идти дальше, сплюнул…
— Эх, поймать бы ее… Взял бы эту стерву за глотку и душил бы, душил до тех пор, пока язык не высунет!..
Он зашел в лавчонку, купил какое-то печенье и вернулся домой.
Мальчик лежал, как прежде, скинув с себя тряпку, все с той же ясной улыбкой на губах, напоминавшей Боруху мать ребенка…
— Ах ты, чтоб тебя!.. Ничего ему не сделается, выродку ее!
Он снова вышел из дому. Но далеко отойти не мог: его все время преследовал плач ребенка. Несколько раз повторял он себе: «Ничего с ним не станется, с ее байстрюком!» Но шагнуть вперед не мог, сердце ныло, ныло. Он стиснул кулаки и опять вошел в дом.
На этот раз мальчик плакал громко, затяжным детским плачем и звал: «Мам-ма, мам-ма, мам-м-м-ма!»
— Маму еще зовет! Иди ищи свою маму, шлюху! Холера ее побери, где она там!.. Ищи ее, свищи!..
Борух взял ребенка на руки.
Мальчик доверчиво прильнул к нему и ртом что-то искал… К лицу, к рукам припадал… пытался сосать…
— Ах, чтоб ее холера забрала! — проклинал Бо-рух и гладил щечки и спинку ребенка. — Помолчи, Шлоймочка, тише, прошу тебя… Ну, пожалуйста!..
Но мальчик, не переставая, искал губами, размахивал ручонками, качал головой, точно силясь что-то сказать… Отец еще крепче прижал его к себе, нашел на печке немного холодного молока, накрошил в него печенье и стал кормить малыша из ложечки. Шлоймочка ел, а Борух говорил ему:
— Кушай на здоровье, прошу тебя… Мама твоя, черт бы ее взял, бросила тебя… Собака и та щенят не бросает, а эта хуже собаки… Кошка и та не покидает своих котят, а эта хуже кошки… Молчи… Я тебя не брошу, чтоб я так жил!..
Когда ребенок успокоился, Борух завернул его в платок и вышел с ним на улицу.
Пришел на базар, к рундуку Крадника. Там подняли шум: «Колак ходит с ребятенком!»
Крадник подозвал его:
— Где это ты парнишку подцепил? Крадничиха вскочила, подбежала к Боруху, несколько раз вытерла фартуком лицо, рассмеялась и стала похлопывать мальчонку по пухлой ножке: