Американец
Шрифт:
— Иными словами, к новому, текущему заговору.
Рафферти пожал плечами.
— Вполне возможно опровергать конкретные специфические заговоры, но невозможно опровергать возможность каких-либо заговоров вообще.
Сначала Палмер хотел сказать что-нибудь в опровержение этого довольно туманного предположения о новом заговоре, более-менее конкретные признаки которого ни он сам, ни Рафферти, похоже, никогда не смогут описать или хотя бы отдаленно проследить, но затем махнул рукой и передумал. Ни к чему все это. И сам себе сказал: «А зачем мне, собственно, факты? Я не хочу даже слушать бредовые гипотезы такого блестящего параноика, как Джек Рафферти! Даже если он мне друг».
— Ладно, Вуди, проехали. Вон идет твоя
— Спасибо, Джек. С твоей стороны это очень любезно.
Рафферти похлопал его по плечу.
— Да, я понимаю твои чувства. Кому как не мне… — Он прервал себя и нахмурился. — И все-таки отвези свою банкирскую задницу в Нью-Йорк на ваш «пикник» в понедельник. Поверь, я бы никогда не простил себя, если бы не сказал тебе об этом.
Элеонора выглядела очень бледной, но, вернувшись к столу, вела себя вполне адекватно. Вудс помог ей сесть на стул.
— А знаешь, Джек тоже присоединился к хору желающих отправить меня в Нью-Йорк.
— Ты решил поехать? — слабым голосом спросила она.
— Но у меня в понедельник назначена важная встреча в Бонне.
— Отложи ее на несколько дней, — предложил Рафферти. — Не бойся, от этого никто не умрет.
Девушка взглянула на него снизу вверх, и в ее карих глазах можно было заметить явное беспокойство.
— Он твой друг, — сказала она. — Его следует послушать.
— Господи, вокруг только мои друзья. — Палмер сел на свой стул. — Похоже, у меня нет ни одного врага в этом чертовом перекошенном мире.
Глава 30
Палмер знал, что ему снится сон. Иначе было бы просто немыслимо, чтобы бригадный генерал в отставке Эдвард X. Хейген (Эдди), председатель Совета директоров компании «Массачусетс аэроспейс» и член Совета директоров «Юнайтед бэнк энд траст компании» (ЮБТК) расхаживал в двубортном белом пиджаке, белоснежной рубашке, белом галстуке, широкополой белой фетровой шляпе и шикарных черно-белых кожаных туфлях. Он только что закурил длинную толстую сигару, сделал страшное лицо и злобно прищурился, стараясь как можно больше походить на Эдварда Г. Робинсона. [56]
56
Эдвард Голденберг Робинсон, американский актер (1893–1973).
Вудс отодвинулся от девушки и сразу же проснулся. Потное тело стало холодным, как только он потерял контакт с животным теплом, которое они вместе создавали, лежа под одеялом прижавшись друг к другу. Какое-то время он неподвижно лежал, пытаясь подумать.
Скоро его тело охладилось настолько, что он начал дрожать — ведь в комнате работал кондиционер, и было совсем не жарко. Палмер сполз с постели и заковылял в ванную комнату, прихватив по дороге свои наручные часы. Они показывали либо шесть утра, либо двенадцать тридцать дня. От выпитого накануне вина глаза буквально слипались. Он сел на крышку унитаза и задумался, пытаясь использовать логику как единственное оставшееся у него оружие.
Итак, Джек Рафферти довез их до отеля где-то часа в три утра; ведь если бы сейчас было двенадцать тридцать, яркие лучи полуденного солнца уже вовсю пробивались бы через оконные шторы. Но поскольку этого, как ни странно, не происходило, Палмер сделал вывод, что проспал не более трех часов, когда этот чертов Эдди Хейген, в образе крутого мафиози, не вырвал его из объятий сладкого сна.
Решив это, то есть вопрос о времени, он понял, что уже полностью проснулся. Ему было хорошо известно, что у Элеоноры есть снотворные таблетки или транквилизаторы, но все они в ее комнате на другой стороне холла. Короче говоря, нравится ему это или нет, остаток ночи в любом случае придется провести в бессонной скуке и серой унылости.
Он молча прошлепал через спальню в гостиную и тихо закрыл за собой дверь. Сел в глубокое кожаное кресло и начал бегло просматривать один из тех гламурных журналов, которые отели охотно предоставляют своим посетителям. Помимо красочных картинок, они обычно изобилуют деталями того, куда надо пойти, что посмотреть, где побывать и вообще — что делать в городе, в котором туристу или командировочному практически нечего делать, кроме как глазеть на девушек в кабаре, на их вихляющие зады и прыгающие груди, бегать по магазинам в поисках дорогих побрякушек, фотоаппаратов, наручных часов, сувениров и духов.
Скоро Палмеру это надоело, и он, отбросив журнал, задумался о том, что же ему теперь делать со своей жизнью. За последние несколько лет ему нередко приходилось снова и снова задавать себе тот же самый вопрос, но однозначного ответа никогда не было. Более того, однажды его просто поразило открытие — уж не симптом ли это безумия, если человек в его возрасте, в его положении все еще не знает, что ему с собой делать?
Когда он был подростком, ему в принципе было незнакомо чувство нерешительности. Уже тогда ему было точно известно, не кем он станет, а кем, черт побери, он никогда не станет! Поскольку его старший брат Хэнли был первым, кому предстояло проходить обучение в чикагском банке их отца, чтобы впоследствии перенять его бизнес, Вудс был уверен — он будет кем угодно, но только не банкиром.
В самом начале войны Хэнли отправился в учебный полет, но в Пенсаколу так и не вернулся. Тела членов экипажа никогда не были найдены. Когда Вудс вернулся домой после войны, его старший брат уже не выступал чем-то вроде буфера между ним и отцом. К тому же Палмер уже был женат, поэтому единственным разумным решением было безропотно подчиниться воле властного родителя.
Сейчас, сидя в прохладном номере своего отеля и глядя, как небо на востоке становится все светлее и светлее, Палмер осознал, насколько проще делают жизнь такие вынужденные решения. Ведь если бы ему пришлось, стиснув зубы, силой пробиваться в банковский бизнес, тогда его наверняка ожидали бы долгие мучительные раздумья и вечные сомнения: а было ли его решение правильным? Зато когда тебе вручают это дело, причем весьма выгодное и доходное, так сказать, «на блюдечке», по праву рождения, это полностью меняет картину! И только теперь, спустя несколько десятилетий, похоронив отца, продав его банк и переехав в Нью-Йорк, от которого его всегда тошнило, но в котором собственно и делаются главные финансовые дела, он начал задавать себе безрадостные вопросы, ответы на которые следовало бы искать еще тогда, в самом начале пути, когда ему только предстояло принять решение.
Словно впереди еще целая жизнь, подумал он.
В этом-то все и дело. Нет у него столько времени — в соответствии с актуарными таблицами [57] ему осталось всего где-то около двадцати лет, да и то в среднем; при этом статистика включает и мужчин, которые долго живут, и тех, кто рано умирает. Более того, нет никакой гарантии, что кто-либо из них полностью проживет весь отпущенный ему срок. Он уже и так фактически профукал первые пятьдесят лет своей жизни. Конечно же, со стороны все выглядело совсем иначе. Его, по сути, скучная жизнь казалась другим интересной, на редкость увлекательной и даже достойной здоровой зависти. Как и большинство людей его возраста, он уже промотал свою молодость и теперь вполне успешно растранжиривал свои зрелые годы. У него было достаточно честности, чтобы полностью осознать это, но недостаточно проницательности для понимания того, что делать дальше.
57
Таблицы смертности.