Американха
Шрифт:
– Суп очень славный, ма, – сказала она вежливо.
– О, это Обинзе готовил, – сказала мама. – Он тебе говорил, что умеет готовить?
– Да, но я не думала, что он способен сварить суп, ма, – отозвалась Ифемелу.
Обинзе ухмылялся.
– А ты дома готовишь? – спросила мама.
Ифемелу хотела соврать, сказать, что готовит и любит это занятие, но вспомнила слова тети Уджу.
– Нет, ма, – выговорила она. – Мне не нравится готовить. Я бы «Индоми» [57] ела круглосуточно.
57
«Indomie» (с 1972) –
Мама рассмеялась, словно очарованная прямотой Ифемелу, и, когда смеялась, походила на Обинзе, только лицом помягче. Ифемелу ела поданное медленно, размышляя, как желала бы остаться тут с ними, в этом их обаянии, навеки.
По выходным, когда мать Обинзе пекла, в их квартире пахло ванилью. На пироге поблескивали кусочки манго, маленькие бурые кексы полнились изюмом. Ифемелу разводила масло и чистила фрукты. У нее дома мама не пекла, а духовку обжили тараканы.
– Обинзе только что сказал «задок», ма. Он сказал, оно лежит в задке вашей машины, – сказала Ифемелу. В их американо-британских стычках она всегда была на стороне его мамы.
– Задок – это у тапочек, а не у автомобиля, мой дорогой сын, – отозвалась его мама. Когда Обинзе произносил «коришневый» с «ш», его мама обращалась к Ифемелу: «Ифемелунамма, прошу тебя, передай моему сыну, что я не говорю по-американски. Пусть он, пожалуйста, скажет все то же самое по-английски».
После обеда они смотрели фильмы в видеозаписи. Садились в гостиной, вперялись в экран, и Обинзе говорил:
– Мамуля, челу, [58] дай послушать, – когда его мама время от времени комментировала убедительность той или иной сцены, или предвосхищала события, или рассуждала вслух, в парике кто-нибудь или нет. Как-то в воскресенье посреди кино мама ушла в аптеку – за лекарством от аллергии.
– Я забыла, что они сегодня закрываются рано, – сказала она.
Не успел завестись ее двигатель – с глухим ревом, – как Ифемелу с Обинзе ринулись к нему в спальню и рухнули на кровать, целуясь и ласкаясь, закатывая одежду, сдвигая ее, стаскивая наполовину. Теплая кожа. Дверь и форточка открыты, оба чутко прислушивались, не возвращается ли мамина машина. Заслышав ее, оба в считанные секунды оправились, вернулись в гостиную, нажали на «воспр.» видеомагнитофона.
58
Здесь: Погоди (игбо).
Мама Обинзе вошла и глянула на экран.
– Когда я уезжала, была та же сцена, – сказала она тихо. Пала ледяная тишина, даже по фильму. А затем в окно вплыли вопли торговки фасолью. – Ифемелунамма, идем со мной, – произнесла мама, направляясь в глубь квартиры.
Обинзе привстал, но Ифемелу остановила его.
– Не надо, она позвала меня.
Его мама пригласила ее к себе в спальню, попросила присесть на кровать.
– Если между тобой и Обинзе что-то произойдет, ответственность на вас обоих. Но природа несправедлива к женщинам. Дело делается двоими, а если возникают последствия –
– Да. – Ифемелу упорно отводила взгляд, вперяла его в черно-белый линолеум.
– Вы с Обинзе занимались чем-то серьезным?
– Нет.
– Я тоже была молода. Я знаю, каково это – влюбиться в юности. Хочу дать тебе совет. Я осознаю, что в конце концов ты поступишь, как сочтешь нужным. Мой совет: погоди. Можно любить, не занимаясь любовью. Это прекрасный способ явить свои чувства, но с ним приходит ответственность, громадная ответственность, и торопиться незачем. Советую тебе подождать, пока вы по крайней мере не поступите в университет, подождать, пока не станешь самой себе хозяйкой чуть побольше. Понимаешь?
– Да, – сказала Ифемелу. Она не понимала, что означает «быть самой себе хозяйкой».
– Я знаю, что ты умная девочка. У женщин здравого смысла больше, чем у мужчин, и тебе придется быть здравомыслящей. Убеди его. Вы оба должны договориться, что подождете, что спешки нету.
Мама Обинзе умолкла, и Ифемелу задумалась, договорила ли она. Тишина звенела у нее в голове.
– Спасибо, ма, – сказала Ифемелу.
– А когда решите начать, я хочу, чтобы ты пришла ко мне. Хочу знать, что ты ответственная.
Ифемелу кивнула. Она сидела на кровати матери Обинзе, в спальне у этой женщины, кивая и соглашаясь доложить ей, когда она начнет заниматься сексом с ее сыном. Но стыда в ней при этом не было. Вероятно, все дело в тоне мамы, в том, какой он ровный, какой нормальный.
– Спасибо, ма, – повторила Ифемелу, поглядев наконец маме в лицо – открытое, ничем не отличавшееся от того, каким оно было обычно. – Я приду.
Она вернулась в гостиную. Обинзе вроде бы нервничал, сидел на краю журнального столика.
– Прости, пожалуйста. Я с ней поговорю, когда ты уйдешь. Пусть со мной беседует, если надо.
– Она сказала, чтоб я больше никогда сюда не являлась. Что я веду ее сына по кривой дорожке.
Обинзе сморгнул.
– Что?
Ифемелу рассмеялась. Позднее изложила ему, о чем они говорили с его матерью, и он покачал головой.
– Мы должны ей доложить, когда начнем? Это еще что за чепуха? Она, может, и презервативы нам покупать будет? Чего она вообще?
– Да кто тебе сказал, что мы когда-нибудь что-нибудь начнем?
Глава 6
На неделе тетя Уджу спешила домой – ополоснуться в душе и ждать Генерала, а по выходным слонялась в ночнушке, читала, готовила или смотрела телевизор, потому что Генерал уезжал в Абуджу к жене и детям. Она избегала солнечных лучей и натиралась кремами из изящных флаконов, чтоб кожа у нее, и так-то от природы светлая, сделалась еще светлее, здоровее и блестела. Иногда, когда она раздавала указания своему шоферу Соле, или садовнику Бабе Цветику, или двум своим домработницам – уборщице Иньянг и кухарке Чикодили, – Ифемелу вспоминала тетю Уджу, деревенскую девушку, привезенную в Лагос много лет назад, на которую мать Ифемелу безобидно жаловалась, что та, дескать, слишком дремучая, все время стены трогает, – на ногах, что ли, эти деревенские люди стоять не могут, не повозив ладонями по стенке? Ифемелу размышляла, воспринимает ли себя тетя Уджу глазами той девочки, какой когда-то была. Вероятно, нет. Тетя Уджу обосновалась в своей новой жизни с легкостью, сам Генерал впитал ее в себя даже больше, чем ее новообретенное богатство.