Американская история
Шрифт:
Левая боковая стена была вся увешана грамотами, сертификатами, свидетельствами о наградах, вставленными в недешевые рамки, и от множества этих застекленных бумаг сама стена выглядела как экспонат окружного музея боевой и спортивной славы. Прямо передо мной, над столом, висела гравюра, и, посмотрев на нее, я сразу заподозрила недоброе, а напрягши глаза, получила подтверждение своим самым страшным подозрениям: в правом нижнем углу я различила мелкие буковки — «Пикассо». Неужели подлинник, подумала я. Здесь, в офисе?
— Подлинник, девочка, самый что ни на есть, — как бы читая мои мысли,
Это было не просто пижонство, а дурной вкус. Тоже мне старая школа, подумала я, его этому Фрейд, что ли, научил? Как будто сложно было догадаться по моему прищуру, что я что-то читаю у него за спиной, а читать там, кроме подписи, было нечего. Тоже мне доктор Ватсон! Шерлок Холмс был твой учитель, а не Фрейд.
И тут я поняла, что если прикинусь чайником (хорошее слово «чайник», подумала я, как раз для гарвардской атмосферы), то все потом пойдет с этим выпендрежным профессором вкривь и вкось, и мне надо именно сейчас дать ему понять, что я не клиент для его незамысловатых тестов. А потому я сказала с милейшей, невинной улыбкой, подыгрывая ей смеющимися глазами:
— Доктор, сознайтесь, за последние три года вы произносили эту фразу больше ста раз. Не правда ли?
Я вставила это «не правда ли» для пущей формальности, чтобы не походило на фамильярность, меня еще в пионерах приучили уважительно относиться к старичкам и старушкам. А милая улыбка и веселые глаза потребовались мне для того, чтобы, если он меня сейчас выставит, я смогла бы оправдаться перед Марком, что, мол, всего-навсего глупо пошутила.
Глаза доктора Зильбера прыгнули назад под веки, под прикрытие бастиона носа, а толстые губы разом еще больше набухли и потяжелели. Я приготовилась к худшему, но доктор молчал. Через некоторое время, а молчал он уже секунд пятнадцать, до меня дошло, что чувак, наверное, не врубился и нуждается в пояснении, которое я с радостью дала, так и не снимая с лица ни улыбки, ни застывшего в глазах смеха:
— Ну, я имела в виду, что картина у вас за спиной сразу приковывает взгляд человека, сидящего перед вами. Ведь сразу видно, что гравюра не простая, и хочется прочитать имя автора, что отсюда, где я сижу, сделать вполне возможно. А после прочтения, конечно, сразу возникает вопрос, подлинник это или копия, и поэтому ваше замечание всегда попадает в цель, и его можно отрабатывать на каждом, что, как я догадываюсь, вы и делаете.
Ах, как мне хотелось закончить реплику словами: «Элементарно, Ватсон», теперь уже я чувствовала себя вполне законным не только Шерлоком, но и Холмсом. Но я сдержалась, потому что знала, что тогда это точно будут мои последние слова, сказанные профессору. Зильбер сидел, не шевелясь, глаза его, став на мгновение частью лица, сфокусировались на мне, и после длинной психоаналитической паузы (а что в этом кабинете было не психоаналитическое?) доктор вымолвил:
— Я беру вас на работу. Марина.
Я представила себе сцену, как я вскакиваю, высвеченная, как сказал когда-то поэт, радостью, и клянусь, приложив, как в старых американских вестернах, по-индейски
Неожиданно эта мысль, которая родилась как догадка, как остросюжетный поворот в нашей не очень остросюжетной борьбе характеров и готова уже была отступить как красивая игра ума. вдруг оказалась одной единственно возможной. И тут же все стало на свои места, и я сама себе со своей нелепой иронией показалась нелепой.
Я еще раз, уже более внимательно посмотрела на доктора. Наверное, он небезуспешно приставал к женщинам, с такого станет, подумала я о нем с непонятно откуда взявшимся уважением.
— Тем не менее, — продолжал Зильбер, — передайте тому, кто там за вас ходатайствует, что в науке на работу не назначают.
Я удивленно подняла брови, мол, о чем вы, профессор? — а сама подумала: неужели Марк так сильно может нажать? Хотя вряд ли он о Марке, в любом случае Марк не стал бы действовать напрямую.
— Я бы не пригласил вас на эту встречу, несмотря ни на какое давление, — голос его звучал недовольно, но громко и отчетливо, с хорошо поставленной дикцией, — но я навел о вас справки.
Ну вот, дождалась, прав был Марк, как всегда прав, здрасьте, новая ученая семья, уже и обо мне справки наводят. Может, мне тоже пора о ком-нибудь справочку навести, хотя бы одну, а то как-то выбиваюсь из массы.
— И о вас хорошо отзываются, говорят, — глаза его сделали акробатическое сальто-мортале и поймали мой ускользающий взгляд, — что вы подаете надежды.
Я потупилась от ложной скромности, так что взгляд мой ретировался еще дальше, как Кутузов по Тульской, если не изменяет память, дороге, завлекая Наполеона в замерзшую Москву. И профессорский взгляд, если продолжить совсем не подходящее к месту сравнение, как конница Мюрата, разбился о мои непроницаемые веки. Я на мгновение задумалась: зачем на память порой приходят ненужные, давно захороненные знания, и тут же мой хулиганский ум, воспользовавшись тем, что я отвлеклась, выкинул из ряда вон выходящее, радуясь, что я не успела вовремя зажать его в тиски приличий.
— Надежду, — сказала я, проклиная себя за то, что не удержалась, — всего одну надежду, доктор.
Я, конечно, свое желание поболтать тут же попридержала, пока оно еще чего-нибудь не отчубучило, но вообще-то мне даже понравилось — очень загадочно получилось. Хотя какую такую надежду я имела в виду, я сама не поняла, но главное, что и доктор не понял. Пусть, как все нормальные люди, чего-то не понимает.
— Ну вот и посмотрим, выходите на работу со следующего понедельника и сначала зайдите в отдел кадров, — сказал профессор, скорее злорадно.