Американская повесть. Книга 1

Мелвилл Герман

Часом позже я сидела, склонившись над своей рукописью. В комнату время от времени залетали пчелы и, принимая меня за врага, начинали сердито кружить над моей головой; но я брала со стола указку и строгим постукиванием призывала их к порядку, как расшалившихся школьников, а иногда с помощью той же указки отгоняла их от чернильницы, к которой они неудержимо стремились; я купила чернила в местной лавочке и слишком поздно заметила, что они надушены бергамотом, как бы для того, чтобы этим благоуханьем освежать многотрудные головы усердных писцов. Одна такая многотрудная голова очень плохо работала сегодня. Где-то поблизости то и дело позвякивал овечий колокольчик, и этот звон уводил за собой мои блуждающие мысли. Писанье мое не подвигалось; фразы не хотели укладываться в эти ласковые летние ритмы.

Впервые за все пребывание здесь я затосковала по собеседнику, по весточке из далекого мира, мною, казалось, почти позабытого. Недавние похороны оставили какую-то ранку в моей душе. Меня осаждали сомнения: не следовало ли мне пробыть там до конца, вместо того чтобы убежать тотчас после отпевания? Быть может, парадное платье, надетое мною для этого случая, было причиной столь странного перелома чувств. Так или иначе, но в этот день я ощутила сама и напомнила своим друзьям, что в Деннет-Лендинге я чужая.

Я вздохнула и снова обратилась к недописанной странице.

ГЛАВА 5

Капитан Литлпейдж

После этого прошло много времени; час — это долгий срок в таком тихом приморском городке, где ничто не стремится похитить у тебя даже самое краткое мгновение. Я наконец с головой ушла в работу, как вдруг за окном послышались шаги. Нижнюю дорогу с верхней соединяла крутая тропинка; мне ее показали дети, и я часто взбиралась по ней, чтобы сократить путь. Но мне казалось, что для миссис Тодд она чересчур трудна, и если моя хозяйка избрала теперь этот способ сообщения, значит, я очень уж спешно ей понадобилась. Я продолжала торопливо писать, чувствуя, что на мою сокровищницу времени готовится нападение, а шаги слышались все ближе, потом панически забренчал колокольчик, словно кто-то взмахом палки обратил в бегство его носителя. Тут я подняла голову и увидела, что мимо ближнего окна прошел капитан Литлпейдж; а через секунду раздался осторожный стук в дверь.

— Войдите, сэр, — сказала я, вставая ему навстречу, и он вошел с учтивым поклоном. Я спустилась со своего возвышения и предложила ему стул у окна, на который он немедленно и уселся, так как, видимо, совсем обессилел после крутого подъема. Затем я вернулась за учительский стол, а капитан, таким образом, оказался в более скромной позиции школьника.

— Вам бы следовало занять почетное место, капитан Литлпейдж, — сказала я.

— То скромный уголок, но красоты Многообразье здесь открыто оку, [94] —

94

«То скромный уголок…»— Капитан Литлпейдж цитирует здесь (и далее, в конце своего рассказа) «Потерянный рай» Джона Мильтона.

продекламировал он, глядя в окно на залитые солнцем лесистые склоны вдоль берега. Потом обратил взгляд ко мне и стал осматривать комнату, улыбаясь от удовольствия, как ребенок.

— Это из «Потерянного рая», величайшей поэмы в мире, — продолжал он. — Вам, вероятно, знакомы эти слова? — Я кивнула. — По-моему, ничто не может сравниться с «Потерянным раем» — там все так возвышенно, так величаво! Шекспир, конечно, великий поэт; он верно изображал жизнь, но он часто бывает груб и несдержан.

Мне вспомнилось теперь, что миссис Тодд однажды отозвалась о капитане как о человеке, перегрузившем свой мозг неумеренным чтением, и даже намекнула, что на него иногда «находит», подразумевая под этим какие-то припадки загадочного характера. Я с любопытством посмотрела на капитана. Что, собственно, привело его ко мне? Внешность у него была приятная, даже обаятельная: худое лицо с тонкими, благородными чертами, но изможденное и грустное, так что вы сразу догадывались при взгляде на него, что это очень одинокий человек, которому много пришлось страдать от непонимания окружающих. Одет он был с такой изысканной тщательностью, словно являлся предметом забот со стороны пожилых незамужних сестер; но я знала, что Мэри Гаррис —

женщина совсем простая и такое изящество в одежде не могло быть плодом ее стараний; очевидно, капитан сам следил за своим туалетом. Сейчас он сидел молча, выжидательно поглядывая на меня. Длинная его голова и тощее, сухое тело опять навели меня на сравнение с кузнечиком, и я подумала, что такой человек вряд ли способен размеренным шагом пройти свой жизненный путь; скорее всего, он будет двигаться причудливыми скачками. Но в настоящую минуту у него был такой серьезный вид, что я постаралась сдержать полет своей фантазии.

— Умерла наша бедная миссис Бегг, — проговорила я наконец подобающе печальным тоном. Кстати же на мне было и парадное платье, что еще способствовало торжественному настроению.

— Да, — ответил капитан. — И говорят, она умерла легко, без мучений, по крайней мере в последние минуты. Ускользнула тишком из жизни, словно рада была воспользоваться случаем.

Я вспомнила рассказы о смерти графини Карберри и подумала, что история повторяется.

— Она была из здешних старожилов, — продолжал капитан Литлпейдж. — Очень ее уважали у нас в городе. Это для нас большая потеря.

А я тем временем все разглядывала его и строила на его счет разные предположения. Не из пасторской ли он семьи? В нем есть тот аристократизм черт и та повелительность манер, которые составляют достояние старых священнических родов Новой Англии. Но, как говорит Дарвин в своей автобиографии, [95] «где еще искать прирожденных повелителей, если не среди морских капитанов? Капитан дальнего плавания облечен большей властью, чем даже король или учитель».

Капитан Литлпейдж отодвинул свой стул подальше от полосы солнечного света и опять молча уставился на меня. Я положительно сгорала от любопытства: зачем я ему понадобилась?

95

…как говорит Дарвин в своей автобиографии. — Речь идет о Чарлзе Роберте Дарвине (1809–1882), великом английском естествоиспытателе.

— Когда-нибудь все станет известно, — с важностью проговорил он. — Все узнаем: и где сейчас миссис Бегг, и что ждет каждого из нас. И это уже будут не догадки, а точное знание.

— Когда-нибудь всякий это узнает, — ответила я.

— Я не про то, — нетерпеливо возразил капитан, и легкий румянец окрасил его худые щеки. — Не в смертный час откроется это нам, а еще здесь, на земле. До сих пор мы искали ответа не там, где надо. Поверьте, я знаю, о чем говорю. И те, кто смеется надо мной, даже не представляют себе, какие разумные основания есть у меня для таких взглядов. — Он махнул рукой в сторону приютившегося на берегу поселка. — Живут весь век вон в этих домишках и думают, что постигли вселенную.

Я усмехнулась и молча ждала, что он скажет дальше.

— Вы видите, я старик, — продолжал он, — и большую часть жизни я проплавал шкипером. Сорок три года, чтобы быть точным. Вы, может, не поверите, а мне ведь уже девятый десяток идет.

Я поспешила сказать, что на вид ему нельзя дать столько.

— Но вы, значит, уже давно расстались с морем, капитан Литлпейдж? — добавила я.

— Да, уж порядочно, — сказал он. — Хотя лет пять или шесть вполне еще мог поработать. Но случилась история… Мое знакомство с одним человеком… Вернее, приключение, которое я пережил… В общем, ко мне стали относиться с недоверием. Но вам я не боюсь признаться, что я тогда совершенно случайно узнал об одном очень важном открытии — может быть, самом важном из всех, сделанных человечеством.

«Вот оно, — подумала я, — мы вступаем на опасную почву». Но тут же меня охватила глубокая жалость к нему за все насмешки, какие ему, наверно, пришлось вытерпеть от невежественных слушателей, и когда я попросила его продолжать, голос мой звучал серьезно и почтительно, в полном соответствии с моими истинными чувствами. В это мгновение в комнату влетела ласточка — она неслась с такой быстротой, словно ее преследовал ястреб, — и стала биться о стены; потом вылетела обратно. Но капитан, казалось, вовсе не заметил всей этой суматохи.