Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2

Томас Джефферсон

Собаки вообще идут на зов, кто бы их ни позвал, во всяком случае они прислушиваются к голосу и, кажется, учитывают, должны они идти или нет. Я полагаю, что нельзя отрицать, что, когда собаку зовут, она приписывает голос, если это не голос ее владельца, другому человеку. Теперь предположим, что чужой человек произносит кличку собаки голосом, отличным от голоса ее хозяина, и собака бежит по направлению к тому месту, откуда раздался голос. Станет ли кто-либо утверждать, что собака в этом случае не имеет идеи некоторого человека, зовущего ее, если по самому существу предположения она не может иметь идею какого-либо отдельногочеловека, поскольку голос принадлежит чужому? А если так, то собака способна образовывать общие или абстрактные идеи» (трактаты Купера). Так, если собакой будет услышен шум у дверей, сопровождаемый голосами

чужих людей, и она начнет лаять, имеет ли она частную или абстрактную идею, если она не знает и не видела этих людей?

Эти факты укрепляют мое положение о том, что у животных могут быть психические феномены того же рода, что и у человека, только более низкие по степени и в меньшем количестве и разнообразии; поэтому они почти лишены интеллектуальных удовольствий и страданий, которые, как кажется, собака испытывает больше, чем другие животные; их автоматические движения и некоторые органы чувств являются иногда более совершенными, чем у человека; они не имеют средств накопления или передачи приобретенных знаний или усовершенствования своих интеллектуальных способностей, разве только в очень незначительной степени; и все это зависит от очень большого и явного несовершенства (inferiority) их телесной организации, которая не предоставляет аппаратов для этой цели.

Поскольку доказано с известной долей правдоподобности, что нет каких-либо свидетельств существования человеческой души, кроме тех, которые предоставляет человеческое тело, поскольку все так называемые способности души сводимы к состояниям тела, феноменам нервной системы, и поскольку у животных есть феномены того же самого рода, хотя и не такие же удивительные и сложные, то имеется столько же оснований приписать низшую нематериальную бессмертную душу животным, как человеку, ибо в обоих случаях ее существование выводится из того же самого класса феноменов. Но где мы можем провести [разграничительную] линию? Готовы ли мы предположить существование души у москитов или устриц?

Совершенно очевидно, как я представляю, что медицинское образование ни в коем случае не может быть завершенным, если оно не охватывает правильное воззрение на ассоциацию идей. Укажем на те ассоциации церебральных и мышечных движений, которые зависят от здорового и болезненного состояния, в частности на ассоциации, связанные с болезненным состоянием внутренних органов, действия которых в нормальном состоянии являются инстинктивными, автоматическими, невоспринимаемыми и не производят воспринимаемого воздействия на церебральные движения. Таковы различные формы лунатизма. Укажем на многообразие ассоциаций и изменение наших способов мышления и действия, обязанные различным причинам, происходящим от темперамента и пола. Истерия представляет такие случаи.

Укажем и на различные сцепления движений — произвольных и автоматических, — изменяемые здоровьем или болезнью, как это сделано Дарвином. Проследим ход его рассуждений по этому вопросу. Мне представляется, что они ведут к источнику цикличности заболевания. По всем этим вопросам следует изучать 1-й том Гартли «О человеке», «Зоономию» Дарвина и превосходный труд Кабаниса «Отношение между физической и нравственной природой человека». Лекции д-ра Раша содержат много интересных фактов, явно собранных с этой точки зрения, с которыми он обращается осторожно, но с большой силой и талантом и большим интересом для всех. Медицинская школа в Филадельфии действительно имеет глубокие основания сожалеть по поводу потери этого воистину великого человека. Другие также хорошо знают, как и я, что гипотеза о душе при объяснении духовных феноменов отвергалась д-ром Рашем.

Совершенно очевидно, что метафизическое исследование феноменов, называемых духовными, не приведет ни к чему, кроме словесной войны игнорирующих факты спорщиков, пока эти исследования сперва не выяснят, что мы можем объяснить с помощью известных феноменов и знакомых свойств нашего организма, прежде чем мы введем какую-либо гипотезу в этих целях. Без колебаний я скажу, что ни один хороший физиолог, каков есть или должен быть каждый врач, не может без отвращения читать ни один метафизический трактат древней или современной клерикальной школы — от св. Августина до д-ра Коплстона ^{34}. Я не отрицаю большой талант и проницательность таких людей, как Гоббс, Бремхолл ^{35}, Кларк ^{36}, Джексон ^{37}, Коллинз ^{38}, Эдвардс ^{39}, Тукер, Коплстон, Браун и др., но они не начинают с основ, не устанавливают

определенно, что представляют собой телесные феномены, относящиеся к нашему предмету, насколько далеко они намереваются идти в объяснении фактов и где они остановятся. Они не понимают, что функции организованной части [тела] являются существенными свойствами этого органа, возникающими из него, зависящими от него и существенным образом относящимися к нему. Они трудятся, явно полностью игнорируя большинство материальных фактов, относящихся к этому предмету, и поэтому, когда они правы, они правы случайно. Современное знание не может удовлетвориться назойливыми и упорными утверждениями, основанными на полуинформации. Логомахия не может представлять ценности для физиологии.

Это очевидно из предшествующего беглого очерка об ассоциации идей, который, надеюсь, должен побудить к изучению трудов Гартли и Дарвина, а не заменить это изучение.

Он состоит из перечисления фактов, совершающихся в тканях, из которых построено наше тело, зависящих от законов животной организации.

Мы знаем о способе возникновения ассоциаций между церебральными и мышечными движениями не больше, чем о том, как совершаются пищеварение, ассимиляция, секреция и т. д. Постепенное накопление и сравнение наблюдаемых феноменов нашими потомками, может быть, даст дальнейшее понимание этих тайных операций природы, а может быть, и не даст. Факты, однако, остаются фактами и останутся таковыми [независимо от того], сможем ли мы или наше потомство объяснить их или нет.

Ассоциация идей удовлетворительно объясняет, каким путем мы приобретаем знания благодаря ассоциации взглядов, тонов, жестов, слов и фраз с природными объектами всякого рода, с интеллектуальными функциями нервной системы, с телесными эмоциями, страстями и другими феноменами. Она объясняет также, каким образом свойства, общие для многих объектов, становятся источником происхождения абстрактных терминов, используемых для выражения связи реальных свойств, объединенных значением [этих терминов], а также используемых для сокращения рассуждения, подобно буквам в математических положениях или положительным и отрицательным знакам в алгебре.

Если в алгебре и математике точное значение (value) употребляемых знаков является всегда фиксированным и строго установленным, так что при сокращении никакие дефекты в цепи рассуждений возникнуть не могут, то абстрактные термины, которые вносят путаницу современной логомахии в идеологию, онтологию, психологию и другие отрасли метафизики, не фиксированы так и применяются не так строго, поэтому один автор вкладывает в употребляемое выражение, например такое, как «идея», один смысл, другой автор — иной. Ни один из метафизиков не прослеживает происхождения употребляемых им абстрактных терминов до их корней и не определяет и не применяет их строго, с тем чтобы избегнуть этого всеобщего источника неточности и смещения. Это проистекает из-за того, что они персонифицируют абстрактные идеи, которые являются только словами, но не вещами, а также из-за употребления ими выражений, подразумевающих анатомические и физиологические факты, без достаточного знакомства с анатомией и физиологией. Как на пример противоположной и заслуживающей похвалы практики я мог бы сослаться на предшествующую работу Бруссэ «О раздражении и безумии».

Таким образом, учение об ассоциации идейобъясняет полностью, ясно и удовлетворительно реальное происхождение и формирование идей и привычек, называемых моральным чувством, совестью, естественным чувством правильного и ложного и т. д., и показывает окончательно, что они постепенно формируются в процессе нашего образования, нашего изучения явлений и взаимодействия с миром, а не инстинктивны у человеческого рода, как пытается научить нас шотландская школа после отца Баффьера. Ибо, если бы было так, этот инстинкт был бы повсюду одним и тем же. Отсюда мы имеем ключ к реальному смыслу терминов, моральных обязательств, правильного, ложного, добродетелей, порока, обязанностей и т. д. благодаря отчетливому прослеживанию класса действий, к которому эти слова прилагаются и с которыми ассоциируются, иначе говоря: тех действий и правил поведения, которые подкрепляют друг друга в интересах человека в обществе и благодаря действию законов и силе общественного мнения позволяют каждому индивиду в обществе привести свой собственный постоянный интерес в соответствие с ними. Во всех произведениях живописи, скульптуры, архитектуры, литературы, в риторике, поэзии, критицизме основное правило состоит в том, чтобы открыть, какие естественные или обычные ассоциации могут считаться производящими предполагаемый эффект. Ибо, если сочинитель отступает от них, он нарушает соответственно это правило хорошего вкуса...