Американский доброволец в Красной армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейхстага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945
Шрифт:
— Ладно, — сказал Петрович, — будем тебя звать «Клеопатрыч».
— Годится! — обрадовался Юлий Цезарь. — А шамовки какой у вас не найдется?
— Сами уж какой день голодные, — ответил Петрович. — Хочешь ехать с нами, Клеопатрыч, — давай Никласу помогай кочегарить.
— Годится, — снова сказал Клеопатрыч.
Невдалеке от одной из наших частых остановок под вечер мы увидели много пчелиных ульев. Петрович посмотрел на них, вздохнул и произнес:
— Был бы поблизости пасечник, могли бы купить у него сот.
Клеопатрыч вдруг сказал, поспешно
— Мне похезать надо!
Прошло еще минут двадцать, семафор для нас открылся. Я посмотрел вниз: нет Клеопатрыча. Сказал об этом Петровичу. Он дал несколько гудков. Никто не отозвался.
— Дал, видно, деру наш Юлий Цезарь, — произнес Петрович.
И мы двинулись вперед. Следующий семафор встретился нам минут через двадцать, и Клеопатрыч вдруг появился. В руках он держал свою майку, чем-то наполненную.
— Живем! — воскликнул он, широко улыбаясь. — До самого Сталинграда теперь с голодухи копыта не откинем!
— Где был? Чего принес? — строго спросил Петрович.
— Доставал рамы с сотами и еле-еле успел запрыгнуть на ходу на последнюю платформу, — ответил Клеопатрыч, раскладывая пчелиные соты на три равные кучки, грамм по пятьсот каждая.
— Украл небось! — сердито произнес Петрович.
— Не-не! Ульи абсолютно безхозные. Немцу достанутся. А Сталин 3 июля говорил: ничего фашистам не оставлять!
Я подумал в тот момент: если он сидел в тюрьме, неужели заключенные слушали речь Сталина?
— Прошу, граждане-господа, угощайтесь! — продолжал тем временем Клеопатрыч. — Наша врачиха в… э-э… наша врачиха на заводе говорила нам, что жевать пчелиные соты очень полезно. Лечат любые желудочные и кишечные болезни.
— Да, верно, соты лечат, — подтвердил Петрович.
И мы с голодухи набросились на соты.
А часа через полтора мы с Петровичем испугались: неужели отравились? У нас на животах выступили крупные капли чего-то липкого.
Клеопатрыч увидел наши испуганные лица и рассмеялся: он задрал свою рубаху до самой шеи и шутливо скомандовал:
— Делай как я! — В руке у него откуда-то взялась заточка. Он ею соскреб со своего живота крупные капли и слизнул их, соскреб еще и снова слизнул. — Чистый, стерильный мед! Не бойтесь! Врачиха говорила: так бывает, ежели на голодный желудок съешь много сот. Их надо жевать долго, сказала она нам. Теперь до самого Сталинграда будем жевать и слизывать, жевать и слизывать.
Странным и смешным человеком оказался этот Клеопатрыч. На одной остановке мы с ним вышли полежать на траве под лучами садившегося октябрьского солнца. И вышел у нас с ним примечательный разговор по душам.
— Вы в Сталинградском военкомате назовете себя тоже Юлием Клеопатровичем Цезарем? — спросил я его.
— Да ты что! — изумился он. — Да меня они там сразу за иностранного шпиона примут и посадят, как посадили в 37-м генерала Рокоссовского. Тот вроде бы шпионил сразу для японских и польских секретных служб. А почему? Лишь потому, что он родился в Варшаве и переписывался с сестрой, оставшейся там.
— Откуда
— А мы… на нашем заводе… по беспроволочному телефону узнавали о всех посадках раньше всех, кто был на воле.
— А ваш сгоревший завод был зоной, не так ли? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.
— Тюряга! — сказал он, тяжело вздохнув.
— За что вас посадили?
— Вы про голод по всей Украине слыхали? — вопросом на вопрос ответил Клеопатрыч.
— Слыхал и сам кое-что видел и испытал — по дороге на Донбасс и в самой Макеевке.
— Ну вот. А посадили меня с моим подельником за мешок черного хлеба и немного денег. Мы взяли магазин и удрали потом в Красный Сулин. Думали — там народу много, затеряемся. Но нас там накрыли и дали десятку на двоих. Непонятно? По пятерке на брата.
— А зачем вам понадобилось вешать нам с Петровичем лапшу на уши с Юлием Цезарем, да еще с Клеопатрычем?
— Ты сказал, что тебя зовут Никл асом. А я подумал: туфта! И решил тебя переплюнуть.
— И с пьяным батюшкой тоже?
— Про Юлия Цезаря и про царицу Клеопатру я прочел в сильно зачитанной книжонке Шекспира. Но наш сильно умный пахан сказал, что это все туфта, что сам Юлий Цезарь был пидором, а царь Египта — на самом деле Клеопатр и что Цезарь назвал царя Клеопатрой, чтоб в Риме у них не догадались. Сколько за это давали в Риме, наш ученый пахан нам не сказал, но, если бы их по этому делу поймали в СССР, они бы оба по закону, который подписал всесоюзный староста Калинин, схлопотали по десятке строгого.
— Интересный был у вас пахан, — сказал я.
Петрович дал два гудка. Семафор для нас открылся.
Мы двинулись дальше на восток.
В Сталинград на станцию Сортировочная прибыли утром. Душевно распрощались с Петровичем. Нашли какую-то районную баньку. Попарились, обмылись, Клеопатрыч сбрил черную «дикую» бороду. На трамвае поехали в центр Сталинграда.
Город раскинулся вдоль западного берега Волги-матушки километров на пятьдесят. Приехали мы с Клеопатрычем в центр к военкомату около полудня. Я тут же купил в киоске все московские газеты, чтобы узнать последние новости с фронтов. А Клеопатрыч направился, я бы сказал, довольно смело, прямиком в военкомат, попросив меня дождаться его на скамье в скверике. Он пообещал мне помочь в речпорту устроиться на пароход, идущий вверх по Волге до Куйбышева. Оттуда, я был уверен, сяду на поезд Москва — Алма-Ата и через сутки или двое буду в Актюбинске.
За чтением газет два часа промчались незаметно. Время от времени я посматривал на военкомат. В него входили и выходили люди, главным образом военные. Один из них вдруг направился прямо ко мне. Он был рядовым в новой форме и армейских ботинках с обмотками. Подошел ко мне, встал по стойке «смирно» и доложил:
— Рядовой маршевой роты Иван Иванович Иванов с увольнительной до 17.00!
Я оторопело смотрел на него и лишь через пару минут узнал. Вскочив со скамейки, обрадованно воскликнул: