Американский герой
Шрифт:
| Экран 1 | Апокалипсис сегодня |
| Экран 2 | Дружественный огонь |
| Центральный экран | |
| Экран 4 | Кто остановит дождь? |
| Экран 5 | Охота на оленей |
| Экран 6 | Возвращение домой |
| Экран 7 | Добро
|
| Экран 8 | |
| Экран 9 | Парни из отряда «С» |
| Экран 10 | Посетители |
Глава 24
Я снимаю трубку и слышу голос Стива Уэстона. Он говорит, что читал обо мне в газете. Я и не знал, что Шери читает так много народа. Но, наверное, это что-то вроде ковыряния собственного носа. Заниматься этим в присутствии других можно только в том случае, если они уже знают, что вы этим занимаетесь. До меня доносятся звуки музыкального автомата и гомон голосов. День будний, и я слегка удивляюсь.
Первое, что замечаешь, увидев Стива, — что он черный. Хотя это можно определить и по его голосу. Но это еще не значит, что он должен звонить из бара в разгар рабочего дня. Стив вернулся из Вьетнама с очень внятной жизненной позицией: «Я рад, что все это закончилось, что я живой и невредимый, и остаток жизни я проживу честно и мирно». Многие вернулись назад с совсем другими намерениями. Многие пришли к убеждению, что мир — это отстойник, в который можно гадить. Или хватать все, что попадется под руку. Или: «Я за вас сражался, а теперь вы должны мне обеспечить достойную жизнь».
Мне-то повезло. Я всегда знал, что мир — это грязное место, в котором тяжело выжить. Что здесь никому нет дела до героев. Что всех интересует только одно: «А что ты сделал для меня лично?» Именно этот взгляд на жизнь передал мне отец. Он лишил меня всяких иллюзий.
Вернувшись, Стив нашел себе хорошую, верующую женщину, которая хотела рожать детей, убирать дом и накрывать на стол. Он нашел себе работу. Сначала мыл машины, не считая, как многие, что он выше этого, потом занимался другим — но всегда хотел попасть на «Дженерал моторс». Это потребовало у него нескольких лет, но в конце концов он попал туда. Там действует Единый профсоюз рабочих автомобильной и авиастроительной промышленности, и поэтому там самые высокие зарплаты: семнадцать долларов в час за неквалифицированный труд, а сейчас, возможно, и еще больше. Это составляет тридцать пять тысяч в год плюс выходные, отпуск, отпуск по болезни, медицинская страховка и пенсия. При сверхурочных этот доход можно довести до сорока пяти, а то и до семидесяти пяти тысяч в год.
— Я увидел это и спросил себя: неужто есть еще какой-нибудь Джо Броз? И тут же ответил: наверняка это тот самый, потому что мозгов у него меньше, чем яиц, за это-то она его и полюбила. Так, Джо?
Четверо детей, толстуха-жена, четыре машины, все шевроле, — что он может делать в среду в баре да еще и говорить таким веселым и в то же время скорбным голосом?
— Стив, что происходит?
— Все в порядке. Просто я увидел это и решил позвонить. Я позвонил тебе на работу, но мне сказали, что тебя нет. И больше не будет Они мне дали номер телефона, и там оказалась какая-то очень милая дама. Я подумал, а не с Магдалиной ли Лазло я разговариваю? И говорю: вы — это она? И она говорит: да. Я сказал ей, что я твой старый друг из Вьетнама. И она ответила, что наверняка ты будешь рад меня услышать, так как Вьетнам — это главное событие в твоей жизни, и дала мне этот телефон. Ты где?
— В своем новом офисе. Что с тобой, Стив?
— Я же говорю — все в порядке. Со мной все в порядке и с тобой все в порядке. Десантники
— А как жена?
— С ней тоже все в порядке. Она, конечно, не настолько хороша, как твоя, но все нормально.
— А дети? Как дети?
— Отлично. Иногда, конечно, доставляют кое-какие беспокойства, но на то они и дети. Думай о детях, но держись подальше от их неприятностей.
— А ты где?
— В одном отличном месте. Называется «Пресная вода от Рэя». Как раз рядом с моим домом.
— На Болдуинских холмах? Ты там еще будешь какое-то время?
— Думаю, да. Думаю, да.
— Почему бы нам с тобой не выпить?
— Можешь, конечно, приехать, но, боюсь, ты привык к более крутым кабакам, — отвечает он. Он считает, что это очень забавно, и до меня доносится его смех, когда он вешает трубку.
Я захожу в бар — там прохладно и темно, да еще после яркого калифорнийского солнца. Такие заведения часто показывают в кино, особенно в вестернах. В бар заходит незнакомец. Тут же воцаряется тишина, и на него устремляются неприязненные взгляды присутствующих. Крупный план самого крутого завсегдатая. Бармен и прочие ротозеи посматривают на него в ожидании своей реплики. Какие у него намерения? Сразу убить незнакомца или сначала с ним позабавиться? Они еще не догадываются о том, что я не обычный китаец, а Дэвид Каррадин, монах из Шаолиня, и могу нанести удар быстрее, чем обычный человек выстрелить. Я Алан Лэдд, хотя друзья зовут меня Шаном.
И вдруг из глубины бара доносится голос:
— Эй вы, оставьте его в покое. Он такой же ниггер, как и мы. Просто у него лицо замотано пластырем телесного цвета.
Все разражаются хохотом, какого шутка даже не заслуживает. И тут же настороженность сменяется гостеприимством. Все расслабляются — я принят. Я прохожу за черного. Направляюсь в глубину бара. Музыка вполне приличная и довольно старомодная — никакого рэпа. Она льется из экстравагантного музыкального автомата, проигрывающего компакт-диски.
Стив сидит за столом еще с четырьмя парнями. Троим из них около пятидесяти, четвертому; совсем седому, — лет шестьдесят, а то и больше. Все пьют пиво; закуска — арахис и жареные кусочки свиной кожи. Я сажусь, все умолкают, но в наступившей тишине нет никакой неприязненности. Ко мне подходит молодая официантка в лайкре — розовое на бордовом — и склоняется, выставив полное бедро. Седой нежно похлопывает ее по попке. Она заявляет ему, что он слишком стар. Дело не в том, что стар, отвечает он, а в том, что слишком большой. Я прошу бутылку «Будвайзера» и еще одну того, что пьют остальные. Протягиваю двадцатку, и она ловко выхватывает ее из моих рук.
— Дай ему сдачу, — говорит Стив. — И нечего тут играть в свои игры.
— Он белый, — говорит старик, обращаясь к одному из присутствующих. — Почему бы нам его не спросить?
— Это еще не значит, что он что-нибудь знает. Может, он ничего в этом не смыслит.
— А я говорю, спросим его.
— А я говорю, ты болван.
— Вот этот седой — Марлон Мейпс, — поясняет Стив. — Это — Рыжий, Кении и Шейверс.
— У нас тут спор. И эти идиоты не могут понять, в чем истина, — говорит Рыжий. — Ты готов к истине, белый человек?
— Это мой друг, — говорит Стив.
— Это твой белый друг, — добавляет Кенни. — Вот это правда.
— В иных местах и в иные времена цвет кожи перестает иметь значение, — замечает Стив.
— Он всегда имеет значение, — отвечает Рыжий.
— Да, всегда, — подтверждает Шейверс.
— Да и когда же он становился не важен? — спрашивает Марлон.
— Это всегда имело значение, — говорит Рыжий.
— Твою мать. Черный — белый. Демаркационная линия. Ты прав. Ты прав.
— Ладно, Стив, так когда же это не имело значения?