Американский Голиаф
Шрифт:
– Чепуха, я и сам переживал, когда в Сиракьюс собирался, – сказал Чурба. – Фокус в том, что в Нью-Йорке никогда не были ни ты, ни я, ни мой исполин, насколько я знаю. В давние времена Голиаф, может, и забредал в те края, да только там была разве что поляна с травой. Ну так что с того? Город как город.
– Надеюсь, что нет, – возразила Эмми Планкетт. – Пусть Нью-Йорк будет настоящим ураганом, пусть он закружит меня и унесет. Мне так туда хочется, как ни в какое другое знакомое место, мистер Ньюэлл. Пусть он очарует меня до беспамятства, пусть я буду танцевать с первым встречным –
– Сколько тебе лет, девочка?
– Сегодня восемнадцать.
– Что ж, с днем рождения, храбрая мисс Эмми. Долгих лет жизни. Всего-то восемнадцать зим. Какая из тебя сиделка, с тобой самой сидеть надо. У меня сын Александр почти твой ровесник. Он моряк, ушел ловить китов, а может, еще кого.
– Будь я мужчиной, тоже стала бы моряком.
– Ну, мне-то по нраву, что ты не мужчина. А то дорога длинная, а в ней куда уютнее с дерзкой симпатичной девчонкой, у которой вдобавок сегодня день рождения, чем с любым мужчиной, будь то хоть король Франции. Мисс Эмми, я не знал, что сегодня твой праздник, а то бы захватил шоколадных конфет, но зато у меня в мешке завалялась капелька рома. Давай-ка выпьем за три твоих ураганных часа.
– Алкоголь? Ой, что вы. Мне нельзя.
– Еще как можно. За нами ж из этого ящика никакая гувернантка приглядывать не будет. А для здоровья полезно. Сомневаюсь я, что тебя тут кто-нибудь развлекать станет, кроме как Чурба Ньюэлл.
– Ну тогда совсем чуточку.
– Чуточка и есть. И кто знает: вдруг тебе придется пробыть в Нью-Йорке не три часа, а больше – как бы мне самому с такой жизнью не понадобилась сиделка. В трудные дни сердце жуть как колотится. Прям в горле – бум-бум-бум.
Чурба полез за фляжкой. Он взглянул на Голиафа и попросил о небольшом одолжении.
О каком они говорят городе? Я был частью Кардиффа. Ладно, добавим Сиракьюс. Теперь Нью-Йорк? Ураган? Мои объятья широки и вместят галактику, так что пусть себе ураганит. Кто такой Титан? Неужто объявился родственник? Вот была бы радость. Вообще-то, кроме Истока, мне друзья ни к чему. Разве только он тоже отвечает голосом земли. Что? Чурба просит об одолжении? Сперва кусок головы, а теперь что? Вечно ему мало. Опять? Слияние? Кстати, вспомнилось. Где эта Анжелика? Я бы потеснился ради нее в ящике. Тот урок былустрашающ. Да, Чурба, я знаю, что тебе надо. Нет, не отвернусь. Эх, если бы Исток был столь же неравнодушен. Нам с Истоком нелегко пришлось после той ночи мокрых касаний. Печальная преграда для прямого разговора. Я сам виноват, безусловно. Недостаток красноречия. А Исток обиделся. Может ли Творец завидовать Своему творению? Помягче, Чурба. Может, лучше я вместо тебя?
– Загадай желание и задуй свечу, – сказал Чурба.
– Пожалуйста, мистер Ньюэлл, скажите, что вы меня любите.
Люблю ли я тебя? Как можно тебя не любить? Твою красоту и очарование не опишет ни один язык. Твое тепло растопит обе
– Черт возьми, мисс Эмми, я так тебя люблю, что кондрашка берет. От коготков до титек.
Форт-Додж, Айова, 21 декабря 1869 года
Хватая ртом воздух, Барнаби Рак вскарабкался на груду камней; Майк Фоли прыгал впереди, как горный козел.
– И вы помните этого человека?
– Помню. День был жарче, чем у сатаны яйца. Мы раскрутили мужика на бочонок холодного пива.
– Аимя?
– Не припоминаю, говорил ли он мне свое имя.
– Герхардт Буркхарт? Немец?
– Не, на немчуру не похож.
– Уильям Ньюэлл?
– Точно не оно.
– Хайрам Хол?
– Вот это уже ближе, хотя точно не скажу.
– Молодой? Старый? Высокий? Низкий?
– Средних лет. Ростом мне до носа. Одет по-городскому. Полный карман сигар. Угостил нас перед уходом.
– Куда направлялся, знаете?
– Ага, это точно знаю. В Вашингтон, они там какой-то памятник затеяли. Камни собирали из всех штатов и территорий, туда же гипс из Айовы.
– Еще что-нибудь помните?
– Мало чего, – ответил Фоли. – Разве что потом говорили, будто он сломал пару крепких повозок, так что пришлось еще и за ремонт платить. Предупреждал я его: незачем тащить тонны мертвого груза, да только ему приспичило целиком.
– И вы уверены, что это было еще в шестьдесят восьмом?
– Уверен, – подтвердил Фоли. – Вот отсюда мы его и выдолбили. Чистый, ровный обрез.
– Значит, эта твердая стерильная утроба и есть логово исполинов, – проговорил Барнаби; фраза пригодится для будущей книги.
– Вы прям как тот проповедник.
– Какой проповедник?
– Преподобный Турк, наш главный по Бытию. Если чего насчет исполинов – его спрашивайте.
– «В то время были на земле исполины», вы имеете в виду того самого преподобного Турка?
– Точно, – подтвердил Фоли. – Нас теперь все знают, раз он пишет, что где-то тут Адам и Ева шастают. Мало кто верит, но, между нами говоря, истинная правда. Я-то знаю. Адам странный такой, все время со своей змеей играется. А Евки у него – это такие яблочки. Я б вас познакомил, да они все больше особняком.
– Познакомлюсь в следующий приезд, – пообещал Барнаби.
В уплату за беспокойство он протянул хитрожопому каменотесу три горновских доллара.
Кроме нескольких строчек в регистрационном журнале, Буркхарту нечем подтвердить свою историю. Каменоломня послужила бы неплохим доказательством, но мемуар Майка Фоли о том, как он обменял камень на холодное пиво, вряд ли потянет на крепкую улику. Эдуард Залле мертв. В книге записей гостиницы «Сент-Чарльз» в Форт-Додже не значится ни Ньюэлла, ни Хола. Неудивительно, что этот человек брал себе вымышленные имена. Куда дальше?