Амнезия "Спес"

Климин Алексей

— Так что с Сапфирой там, в рубке, произошло? Ее словом оскорбили или у кого-то рука на женщину поднялась? — спросил я, хотя, конечно, последнее приплел чисто до кучи — представить такого я в принципе не мог. Но Паленый посмотрел на меня печально и тихо изрек:

— Хуже.

— Что может быть хуже?!

— Может, если три мрази, уверенных в собственной вседозволенности, нагрянут. Так ведь еще и молчать велели, грозились, что хуже будет! Сапфира и молчала, боялась — они сынками членов Совета, те малолетние твари оказались!

Представляешь, им лет по шестнадцать-семнадцать всего?! Что из них будет, когда они сами в Совет придут?! А что с нами будет… одна надежда, что у этой падали старшие братья есть, и у тех в голове хоть что-то еще, кроме гнили имеется, — и наставник замолчал печально.

— И что с Сапфирой? — затаив дыхание, подтолкнул я.

— Да что… когда к тому, что гады эти творили, еще и побои, как ты угадал, добавились, то вскоре все и разрешилось. Тут молчи, не молчи, а скрыть не получится. Хотя она со страху и пыталась от других посетителей синяки скрывать, но за их же здоровьем врачи еще следят, а от них ничего не укроешь. Врач рапорт и подал, как положено. Шум поднялся! Среди тех малолеток безголовых, оказывается, сын самого Капитана затесался! Сапфире кредов немеряно отсыпали и месяц свободный, чтоб синяки сошли, выписали. Но, с глаз долой убрали — в нижний отсек Блаженства раньше времени отправили.

— Сын Капитана?! — не поверил я.

— Да вот! Представляешь?! И вот что заметил — хоть и держится девушка стойко, и, кажется, даже провоцирует порой, но какой-то страх в ней перед мужиком все же теперь имеется. Она и меня-то позвала, потому что видела — в возрасте я, так что точно ее не заездию. Да и мальчишка при мне был незашуганный… ты, то есть… а значит жестокости во мне нет.

Паленый замолчал и стало понятно, что рассказывать ему больше нечего. Но меня выданная им информация настолько зашибла, что я в нее поверить просто не мог:

— Подожди, я правильно понял, они по очереди с ней… того самого, а потом еще и били?! Женщину?!!!

Наставник глянул на меня жалостливо:

— Ты Хвост, понял неправильно. Не по очереди «того самого», а одновременно.

— Это как?! — выпал я.

— Сил моих больше нет, объяснять тебе такие вещи! — вздохнул он устало. — Вот вырастишь, и поймешь.

— Это когда будет! — расстроился я.

— Думаю, скоро. Я сегодня твою реакцию на девушек приметил. Да ты и сам, Хвост, что, не понимаешь, что все твои психи неспроста? Прыщи вон полезли. Тебе лет сколько точно?

— Ну, через три месяца пятнадцать будет.

— А компот ты уж больше двух недель не пьешь, вот организм свое и берет. Причем, сразу и быстро — нагоняет. У нас, интернатских, так обычно и бывает. Ну, ничего, пока ручонки в помощь, а через годик и к милостивицам можно будет идти.

— А сейчас, нельзя? — заинтересовался я такой перспективой.

Паленый окинул меня насмешливым взглядом:

— Не, думаю рано еще —

делать тебе пока там нечего, только если креды впустую переводить.

После этих слов он поднялся и со словами: «- Надо выпить», пошел в холл. Я поплелся за ним.

Он заглотил стакан водяры, но мне не дал. Пришлось пить водичку.

Но не в холле, не по возвращению в каюту, несмотря на все мои попытки, разговора так больше и не получилось. А вскоре, видно после спиртного, Паленый и вовсе засопел ровно.

Но мне еще долго не спалось — слишком много всего на мою голову вывалилось, и мозги теперь буксовали, как багги на мелких речных камнях. Очередной наезд осознания реальной взрослой жизни давался мне опять нелегко.

Глава 22

Да и когда уснул, покоя мне не было.

Когда засыпал в первый раз, с вечера, видно набегавшись, провалился так, что и не снилось ничего. А отдохнув отчасти, да под впечатлением от разговора с Паленым, теперь скорее не спал, а бредил.

Сны такие явные были! Видел, прям вживую, Сапфиру и Гагату — вместе. Одеты они были, почему-то, не в привычные яркие балахоны, а лишь в те крохотные кусочки ткани, что носили женщины у бассейна в материнском отсеке.

Тела девушек переплетались, светлое — матовое и черное — блестящее, а я руки к ним тянул, тянул… но стоило дотянуться и схватиться за сиски, как в ладонях у меня оказывалась не желанная светлая и темная плоть, а мячики. Детские такие — обыкновенные, полосатые и холодные.

Да-а, единственное холодное, в окружающей меня жаре…

Несколько раз просыпался. Мячиков в руках, понятно, не обнаруживал, а вот жар оставался со мной наяву. Одеяло каждый раз оказывалось на полу, а рука в трусах.

Раз на пятый мне это надоело и я решил вставать. В холле на настенных часах значилось без десяти шесть.

До завтрака в столовой оставалось больше часа, но я отчего-то испытывал такой дикий голод, что ждать сил не было. Впрочем, Стояк слопал только одну лепешку, и на столе так и стояли две непочатых коробки с пиццей. Сладкая газировка в запечатанных бутылках тоже в нашем отсеке не переводилась. Мужики хлестали ее после перепоя. Так что, чем мне набить пузо спозаранку, нашлось быстро.

Когда я дожевывал третий кусок, из нашей каюты вышел помятый наставник.

— А ты чё так рано встал? — удивился я. — Лег-то во сколько!

— С тобой поспишь! — вернул он мне вчерашнюю, брошенную ему, фразу. — Всю ночь метался и дрыгался, пыхтел, как багги на скорости, — и, хмыкнув, отправился в гальюн.

Выйдя, уселся радом со мной.

— Что у нас тут осталось? — полез он проверять по коробкам.

А прожевав первый кусок, как бы между прочим, спросил у меня: — Чем заниматься собираешься?