Аморальное
Шрифт:
Она даже не сопротивлялась, когда он душил её. Сначала она пыталась отбиться и сильно ударила его по лицу, пытаясь проткнуть глаз, и ей это удалось. Рэй мучительно взвыл и зарыдал,
– Думаешь, ты… – последнее, что она успела сказать. И единственное, что сказала, и вдруг ей показалось, что она снова что-то чувствует, ей показалось, что она должна сказать что-то очень важное, но уже не могла и уже, быть может даже, не видела в этом смысла, как и всегда не видела смысла в своих словах; и её лицо исказилось, впервые за всю её жизнь, оно исказилось в гримасе глубокой, пустой и гнилой тоски, гнилого уныния, и в морщинах почернели муки, медленно выползая из глубины её тела; и Рэю показалось, что она сейчас порвётся, что его мать сейчас порвётся, что её нездоровая кожа не выдержит и прорвётся под тяжестью разложения, которое уже уничтожило, прожрало всё изнутри, и вся гниль выльется наружу, как
Оуэн видел, как Рэй кричал и отбивался, когда его пытались разъединить с телом матери, уже роняющим с себя трупные личинки. Рэй выбился, ему удалось: он был юрким и крепким, как мать в его возрасте. Он выбился и бросился к окну. Оуэн, морщась от удушающего запаха разложения, ринулся за убийцей. Оуэн смотрел вниз, с трудом переводя дух, и слышал, как Рэй истерично кричит от боли. Оуэн не знал, что Рэй кричал не из-за перебитого позвоночника и трёх открытых переломов. Оуэн дал команду врачам немедленно заняться юношей, который четыре дня назад встретил совершеннолетие, а теперь задыхался в собственной крови.
– Пятый этаж, – с сомнением проговорил Купер.
Оуэн и сам знал. Он не мог пошевелиться: в его ушах до сих пор стоял пронзительный крик, похожий на рёв умирающей рыси. Оуэн не мог пошевелиться, потому что вдруг понял, что крик взорвался не внизу, не с улицы, а от чего-то сзади, но сзади уже не было ничего, кроме трупа Имтизаль.