Амрита
Шрифт:
Что было с Кодзуми, я не знаю. Его я не увидела.
Но зато я увидела океан и поняла, что ЭТО приближается. ОНО приближалось не только со стороны океана, но и со стороны джунглей. Темное тяжелое облако, наползающее отовсюду. Еще секунда – и оно проглотит меня…
Интересно, что видит мой брат на месте этого облака?
– Сакуми!! – вдруг закричал Ёшио и в ужасе прильнул ко мне всем телом. Его бил озноб.
И в этот момент все произошло. Мир вспыхнул и треснул. И распался. И снова стал единым целым. И воцарилась полная темнота.
Я не вру.
Вспышка
Наконец мои глаза привыкли к темноте.
Сасэко допела свою песню.
С налипшей на тело одеждой и спутанными длинными волосами она сделала несколько шагов назад и отвесила глубокий поклон.
Мы, не удержавшись, зааплодировали.
Потом песчаный берег снова погрузился в тишину. Это была пугающая тишина. Она не столько относилась к окружающему миру, сколько к миру внутри меня самой. Это молчало мое сердце. Тишина и пустота.
– Так что это была за вспышка, Ёшио? – повторила я, сгорая от любопытства.
– Только ты не смейся, ладно?
– Не буду смеяться. Обещаю.
– Когда Сасэко начала петь, отовсюду на ее пение слетелись духи. Бесчисленное количество. Миллионы, а может быть, миллиарды, – брат посмотрел на меня расширившимися глазами. – Они собрались вместе, и тогда вдруг все вспыхнуло! И я увидел!!
– Что?!
– Вечность, – торжественно сказал брат.
– Ясно, – ответила я.
16. Секретная комната философа
Две недели назад, холодным зимним утром, пришло письмо от моего бывшего хозяина.
Милая Сакуми!
Извини, что я закрыл «БЕРРИЗ» так неожиданно и никак тебя не предупредил. На днях я перевел на твой счет зарплату, которую не успел заплатить тебе до отъезда, плюс небольшое выходное пособие. Надеюсь, все дошло в целости и сохранности.
На Ямайке все чудесно. Каждый день хожу с женой в дансинг.
Встретил много новых друзей.
Время течет неспешно, как в раю. Живу без напряженъя.
Думаю задержаться здесь на некоторое время.
Соскучишься – приезжай в гости!
Дядюшка «БЕРРИЗ»
Письмо было написано знакомым изящным почерком («почерк гея», как я его всегда называла). Я прочла его, и последняя надежда на то, что хозяин скоро вернется и снова откроет «Берриз», растаяла как дым. Исчезла вслед за стереосистемой и виниловыми дисками, которые Дядюшка «Берриз» любил слушать под настроение. Бедняга, видно, он устал от такой жизни. Оно и понятно, нелегко оставаться семидесятником в современной Японии. «Не вернется он, – подумала я. – Это уж как пить дать».
Значит, надо искать новую работу.
Я энергично взялась за дело и довольно быстро устроилась во французскую булочную в одном из богатых пригородов Токио. Шесть дней в неделю, с одиннадцати утра до восьми вечера.
Мой новый хозяин был настоящим французом. По-японски он знал всего несколько фраз. История его такова: он был вторым сыном владельца одной старой парижской булочной, жил в Париже, работал
Сказано – сделано. Так он и очутился в Токио.
По характеру он был очень похож на моего прежнего хозяина из «Берриз». Видимо, это моя судьба – я всегда нравилась людям такого рода. Из всех кандидатов на это место (а их было немало) он по результатам интервью выбрал именно меня.
Всего нас было четверо: хозяин, двое булочников и я – девушка на кассе.
Непыльная работа.
И к тому же у меня был шанс научиться печь булки и разговаривать по-французски.
Наша булочная специализировалась на багетах. Их выпекали три раз в день. Мой рабочий день начинался за полчаса до того, как выпекалась первая порция. Свежевыпеченный хлеб доставали из печи и для начала раскладывали рядами на столах – он должен был немного остыть и проветриться, чтобы ушел едкий запах дрожжей.
Больше всего я любила вечерние часы.
Мне нравилось, стоя за кассой, наблюдать, как на улице постепенно темнеет, и из этой темноты выныривают один за другим люди: хозяюшки, школьники и хорошо одетые пожилые джентльмены. Они заходят в булочную и выстраиваются в аккуратную очередь.
Кроме нашего магазинчика, в районе нет ни одной булочной. И каждый вечер наша витрина, окруженная темными силуэтами соседних домов, загоралась, как маяк. Все наши клиенты жили по соседству, хлеба всегда было предостаточно – поэтому лица у всех были спокойные и умиротворенные. Они прекрасно знали, что сегодня на ужин им обеспечен свежий вкусный хлеб.
Запах хлеба почему-то вызывал во мне приступы беспричинного счастья.
Ностальгия. Воспоминание о некоем сияющем утре, в которое так хочется вернуться.
Запах – это совсем не то же, что вкус. Даже если бы я съела сто французских булок, это навряд ли пробудило бы во мне те сладкие чувства, которые каждый раз вызывал запах свежеиспеченного хлеба.
Стоя посреди булочной, наполненной чудесным ароматом, я смотрела, как очередь становится все длиннее и длиннее. И вместе с ней сгущается за окнами ночь. Загораются окна в домах, исчезают с небосклона последние отсветы закатившегося солнца. Дома, как сумрачные горы, высятся по обеим сторонам улицы. Но вот из пекарни приносят корзины с душистым хлебом, и начинается суета. Я выбиваю чеки, раскладываю хлеб по пакетам и торжественно, как жрица Хлеба, протягиваю очередному покупателю купленный им товар.
Я быстро полюбила новую работу.
И эта любовь была не меньше, чем моя любовь к Сайпану, к брату или к Рюичиро.
О чем еще мне желать?
Лишь бы любовь не кончалась. Пусть все это повторяется. Раз за разом.
Это был случайный выходной.
«А не сходить ли мне в книжный магазин? – подумала я. – Можно Ёшио с собой позвать…»
Я заглянула в комнату брата. Ёшио сидел перед небольшим телевизором, к которому была подключена игровая приставка. Он оглянулся на дверь за мгновение до того, как я появилась на пороге.