Амулет Пандоры

Алейникова Александра

Со стороны лестничного пролета послышался металлический грохот. Железный замок сорвался с решетки, преграждавшей ход наверх.

Энди знала, что эти проходы запирают специально — за последний год четверо школьников шагнули с крыши. Вдруг и сейчас наверху кто-то есть?

Она осторожно открыла скрипучую решетку — видно всего пару ступенек, дальше темнота. Очень медленно, подсвечивая путь телефоном, она начала подниматься. До крыши был еще целый пролет. Вот и дверь. Неужели закрыто? Энди толкнула. Металлическая плита неохотно поддалась. Дождь

ударил в лицо. Энди вышла на крышу и улыбнулась — никого.

— Как здесь красиво! — она осматривала город с высоты птичьего полета.

Энди никогда не летала на самолетах, не прыгала с парашютом и не была на подобной высоте. Казалось бы, балкон, на котором она стояла, и крышу отделяет всего этаж, но разница была существенной. Весь город как на ладони.

Энди подошла к краю крыши: машины выстроились на светофоре — и с такой высоты казались железной змеей, очень раздраженной из-за пробки. Она представила, какие недовольные сейчас сидят в этих машинах люди — злые, уставшие, измученные. Энди так захотелось что-нибудь сделать для них. Но все, что приходило на ум, — это запустить бумажный самолетик. Люди бы увидели, как красиво он летит с такой высоты, и, может быть, улыбнулись… Но в дождь бумажные самолетики размокают.

Энди уже собиралась отойти от края, но внезапно голова у нее закружилась, а в глазах помутнело. Очертания людей внизу расплылись Асфальт то казался ближе, то представал на невероятной глубине, будто Энди находилась на одном из нью-йоркских небоскребов. Она упала на колени и схватилась за парапет. Энди явственно ощутила, что не может двинуться. Взгляд тонул в черной пустоте, точно в зыбучих песках. Она уже не видела ничего вокруг себя. Внезапно на нее разом нахлынули все обиды, причиненные ей за шестнадцать лет жизни. Она почувствовала злость. Ярую, пытающуюся вырваться наружу ненависть. Но не к определенному человеку, а ко всему миру. Из груди ее вырвался крик, направленный во тьму:

— Ненавижу!

Глава 2

Дождь размеренно стучал по земле. Каждая капля, сорвавшаяся с неба, казалось, с огромным облегчением падала на землю и, разлетаясь на осколки, превращалась в водяную пыль. Однообразно серое небо не пропускало ни малейшего луча солнца. Мутно-прозрачный туман обхватил город, будто тисками. На крыше девятиэтажки стояли двое. Они вглядывались в сумрак и молчали. Потом один из них, молодой, поморщившись, сказал:

— Сплошная серость…

В идеальных до тошноты чертах его лица читались мужественность и вызов. Прядь угольно-черных волос падала на лоб, рассекая лицо до подбородка. Он стоял у края крыши, держа руки в карманах строгих брюк. Дождь становился сильнее. Порывы ветра бросали стены воды на крышу. Мокрая рубашка незнакомца облепила плечи и белым пятном мерцала в полумраке.

Молодой человек отвел прилипшую к щеке прядь волос и заправил ее за ухо. Потом подставил ладонь дождю. На указательном пальце сверкнула массивная печатка: черный прямоугольник,

с выжженным на нем сигилом.

Левая рука по-прежнему оставалась в кармане. На мизинце ее пряталось само воплощение искусства: переплетенные золотые нити выталкивали изнутри темно-фиолетовый полудрагоценный камень.

На шее у незнакомца было несколько амулетов: кулон со знаком весов, символ постоянного внутреннего противоборства; связка китайских монет, каждая из которых имела собственный тайный смысл, спрятанный в древних иероглифах; и египетский ключ жизни, гладкий, будто отполированный, и блестящий, как лезвие ножа.

— … серость и ненависть людей к собственной судьбе.

Свои слова молодой человек обращал к мужчине, одетому по-летнему легко и небрежно, к тому же босому. Ему было лет сорок, и даже седые волосы не старили его.

— Ты сам виноват в этом, — ответил тот. — Но ты не прав. Я еще чувствую здесь свет.

— Свет? — усмехнулся черноволосый молодой человек. — Он давно иссяк. Остались только страх, боль и зло. Противно смотреть…

— Ничего уже не изменится, — устало заметил босоногий мужчина.

— Не изменится, пока ты не примешь меры, Игнатиус! — безразличие собеседника раздражало молодого человека.

Звук требовательно произнесенного имени заставил Игнатиуса вздрогнуть. Уже много лет он не слышал его, тем более сказанного подобным тоном. Еле заметная улыбка тронула сухие губы, но он постарался скрыть ее.

— При чем здесь я? Я Хранитель Стихий, а не скоморох, веселящий людей, — Игнатиус знал, кто стоит перед ним. Его не обманули бы и тысячи имен Диония. Истинное имя, сокрытое от всех, на забытом языке означало «Рожденный светом». В его владении находился и человеческий мир, и Пустынные Земли.

— Взгляни, — потребовал Дионий.

Внизу под порывами ветра слабо мерцало болезненное мутно-желтое пятно. Это была усталость и горечь. Тлеющая боль утраты. Готовая потухнуть в любое мгновение душа.

Под деревом, прячась от дождя, стояла женщина. В руках у нее были пакеты и букет, который почти касался мокрой земли.

— Заберешь ее? — Игнатиусу даже не требовалось пояснять, о чем именно идет речь.

— Нет, Игнатиус, — покачал головой Дионий. — Эта душа мне не нужна, таких у меня тысячи… Таких же серых и никчемных. Возись с ней сам. Я хочу видеть яркие эмоции, страсть! А это… Каждый день она готова отдать все что угодно, лишь бы вернуть сына, а сейчас она думает про зонт, про обычный зонт…

— Почему-то мне кажется, что тысячу лет назад подобное вызвало бы в тебе бурный восторг, — предположил Игнатиус.

— Грязь под ногами не приносит мне радости. Люди были бы гораздо счастливее, если бы Верховный Хранитель не бросил свой пост. Они бы не тонули в бурных реках, не горели бы заживо, их дома не сносил бы ураган…

— Я не собираюсь ничего делать. Решай все сам. — Игнатиус отмахнулся от собеседника, словно от требовательного мальчишки.

— Тебе следует найти себе преемника.