Амур-батюшка (Книга 2)
Шрифт:
Старик слез с подводы и зашагал рядом с Егором.
– Конечно, если бы я русским стать захотел, тогда бы проще - ушел бы в вашу деревню. Вон дочь живет с Иваном. И я бы дом построил. Не прогнали бы. Но я, видишь, своего бросать не хочу. Ведь я сам грамоте учен, когда у Невельского в экспедиции был. Тогда мы хотели всех своих учить.
"Дочь-то с Иваном, да надежен ли Иван?" - подумал Кузнецов.
Чувствуя, что Егор слушает с охотой, гольд оживился и стал вспоминать:
– Жил Невельской в Николаевске. У нас пост был как крепость: городьба из кольев, флаг висел, пушки были. Оттуда офицеров посылали по всему краю, снимали планы, реки мерили. Потом сверху сплав с войсками
– Помню еще, как брат Савоська на пароходе из Николаевска в Бельго приехал. Пароход был хороший, бегал быстро, русские сами построили его на Шилке. Теперь пароходы из других стран привозят, собирают в Николаевске, а Невельской говорил: "Можно бы своей силой здесь корабли делать". Пароход гремит, дымит, вся деревня разбегается, бабы ребятишек хватают, в тайгу гонят. Люди на лодках выезжают, хотят в пароход стрелять из луков. А Савоська стоит на мостике... Люди наши как увидели его - обомлели.
Старик довольно засмеялся.
– Я объяснил им, какой пароход, из чего сделан, сказал, что не надо бояться. Я бы и сейчас мог таким делом заняться. Людям бы все рассказывал, учил бы их... Повел бы экспедицию в тайгу или на море. Силы есть!
Удога заехал к дочери, но гостил недолго.
Возвратившись в Бельго, он все еще вспоминал Невельского, как тот много работал и ничего за это не получал. Удога подумал, что и попу нечего зря корыстничать. Он твердо решил не давать ему ничего за учение сына.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ
Мужики артельно строили баню. Бревна носили на руках в распадок.
– Тимошка, у тебя силы нету. Такого бревна один не можешь сдержать, спотыкаешься. Ну-ка, Пахом, подхвати, подсоби!
– говорил Егор.
Тимошка виновато кривился, тужился.
– Не надорвись... Лучше не хватайся один.
– Силин, почему у тебя такое прозвание?
– приставал после работы Бердышов.
– В шутку, что ли, дали?
– Я откуда знаю! Есть имя такое - Сила. Вот я - Силин. Бывает же Иванов! Че ты вяжешься? А ты пошто Бердышов?
– Кто-то из дедушек у меня со старинным оружием воевал, с бердышом. Вот Кузнецов, так понятно. Сказывают, на Урале железо добывают, а у него кто-то в роду ковал, кузнечил. А уж Силиных должна быть порода из себя видная.
– Эх ты, гуран!
– огрызнулся Тимошка.
– Какой же я гуран? Гураны с рогами.
– Эвон почта идет, колокольцы звенят. Эх, поехал бы я по всей земле глядеть, где что есть!
– вздохнул Силин.
– Доехал бы до своей деревни, откуда вышел на Амур, - с горестной усмешкой молвил Пахом.
С открытием почтового тракта опять веселей стало в Уральском. Летнее движение по реке не касалось крестьян. Лишь изредка приставали к берегу пароходы и баржи. А зимой каждый проезжий останавливался погреться или заночевать,
Три подводы с грузом и сопровождающими солдатами поднялись на берег. Один из приезжих, скинув шубу, объявил мужикам:
– Я являюсь посланным из канцелярии окружного начальника для производства переписи живности.
– У приезжего было острое веснушчатое лицо и вздернутый нос.
– Извольте мне соответствовать!
– Ах, пострел!..
– пробормотал дед Кондрат.
– На что ж тебе наша живность?
– Я тебе не позволю со мной так разговаривать, - строго сказал писарь и, подумав, добавил с обидой: - Про то я могу рассуждать.
Остаток дня писарь отдыхал у Бормотовых. Почта ушла.
Писарь объявил, что есть распоряжение с этого года начать взыскивать с переселенцев ссуду, выданную им для обзаведения на новых местах.
На другой день писарь ходил по домам, производя перепись коров, лошадей и свиней.
– А медведя-то?
– спрашивал Тимошка.
– У нас хорошие медведи, умные. Вот у Кузнецовых Михайло-то: он бревна колет и воду таскает. Запиши-ка.
– Кто это?
– переспросил писарь, прослушавший начало рассказа.
– Медведь-то.
Писарь позеленел от злости, но не нашелся, что ответить.
– Вот и церковь построили... Теперь податью поплатиться велят, замечала Аксинья.
– Все, как в Расее.
– Ладно еще, лекаря не прислали, - говорил Пахом.
– У нас в Расее лекарь ездит, так его просто нельзя принять. Ему перво-наперво подай кушать. А чем его кормить? Ему наука не дозволяет кушать с нами, ему надо на особицу. А у нас дома последние годы и куры-то передохли. А хлеб с гнилушками если подать - кинет. В нашей стороне бедная жизнь.
– Верно, в Расее лекарь, - согласился Егор. Последние дни, что бы ни делал Егор - молотил ли, ездил ли по дрова, - картины прошлой жизни вставали в его памяти. Вспомнил он, как на старом месте приезжали писарь и лекарь.
– А то приедут из уезда и начнут назначать - то не смей, это не моги, сюда не ступай!.. А тут уж такой прижимки нет.
– Как-то наши там поживают? Ох-хо-хо!..
– вздохнул дедушка Кондрат, явившийся, как и другие мужики, к соседям, где "стоял" писарь. На этот раз и старик, не в похвалу старой жизни, сравнил ее с новой.
– Кланялись нам... Каторга-то поклон принесла. Душа болит. Мы наладились, а они все горе мыкают.
Писарь целый день сидел на лавке, ожидая почты, чтобы ехать дальше.
– Давай-ка пиши нам письма, - молвил дед.
– Тебе за это дадим на водку.
Курносому писарю и самому надоело бездельничать. Он переписал живность, больше не стало повода бранить мужиков, и писарь поник, заскучал. Ему хотелось бы выпить, но до сих пор не было предлога потребовать с мужиков водки. "А теперь у меня есть право", - размыслил он и быстро, приказав подать водки, достал бумагу и чернильницу.
Щурясь и клоня голову набок, любовался своим почерком. Писал он с явным презрением к мужикам, как будто не то важно было, что они говорят, а то, как ловко и с какой манерой водит он пером по бумаге.
Вскоре он опьянел и улегся спать.
"Вот таких-то в Расее хватает, - подумал Егор.
– Надо бы и от этого отбиться, Ваську бы грамоте как следует обучить..."
Ночью пришла почта. Писарь уехал вниз, а письма остались недописанными.
Егор выехал с почтой вверх: была его очередь ямщичить. На Быстрый Ключ следовало поспеть к солнечному восходу.
Егор замечал, что в эту зиму из Николаевска стали возить много казенных грузов. Раз от разу обозы проходили все длинней, все больше требовалось лошадей и ямщиков, а самой почты часто в кошевках совсем не было.