Амур-батюшка

Задорнов Николай Павлович

– Да, рыбак рыбака видит издалека, – ловя поповские взгляды, бормотал Тимошка.

Взнос Гао тронул и рыжего мылкинского попа. Деньги были нешуточные, но поп чувствовал, что среди своей паствы высказать благодарность китайцу он не смеет. Поп понимал, что сейчас надо потрафить народу – мужикам и гольдам, побудить их на ревностные деяния. «Китаец дал мне хороший повод», – думал он и в душе хвалил Гао, но внешне старался показывать Гао, что строг и грозен. Возвысив голос, он сказал торговцу:

– Запишу твой взнос не от тебя, а от должников твоих.

Это деньги народа…

– Наша русскому богу давай. Наша русских начальников любит, любит, – улыбался китаец, косясь на исправника и попов.

– А вот сегодня один мужик дал на церковь десять рублей, – продолжал священник. – Вот это славный взнос! Для мужика десять рублей – плод великого труда его, пота и крови, пролитых на пашне. Десять рублей – это куль муки. Надо было мокрую землю выдрать из-под тайги, высушить ее, вырастить на ней зерно, построить мельницу. Богу приятны такие дела.

Говоря так, поп думал, что если умело повести дело с Гао, то, пожалуй, с него можно еще получить и не такие деньги.

«Он, хитрец, хочет церковью прикрыться, заставить попа работать на себя. А я смотрю, как бы заставить его постараться в мою пользу. Поглядим еще, кто кого. Я его, окаянную душу, нехристя поганого, приведу в христианскую веру! Довольно ему, поганцу, разбойнику, быть некрещеным».

– А вот гольд сегодня дал один рубль, – назидательно, как бы читая проповедь, продолжал поп. – Рубль – тоже угодные деньги. Свой рубль получил он за ранние4 меха, за плоды неусыпных трудов.

– А ты, Сашка, креститься будешь? – спрашивал Силин сидевшего по правую руку китайца.

– Нету! Моя не надо! Моя мужик, моя не купец!

За столом бородатый чиновник беседовал о попе с Барсуковым.

– Служил он хорошо, вдохновенно. Я сам прослезился. Знаете, как подумал, что такое церковь на Руси, – заволновался. Ведь издревле вся Русь стоит на трех китах: церковь, острог и кабак. Как ни печально, но это именно так. И вот, как вспомню наши великие просторы и этак, знаете, колокольный звон на пасху. От церкви к церкви – по всей Руси звонят колокола… Но сейчас, надо признаться, вам, похож батюшка больше на атамана, чем на попа.

– Да, будет поп-атаман у наших таежников, – смеясь, согласился Петр Кузьмич. – Он, говорят, при случае не прочь на кулачки выйти. А какова паства?

Взор Барсукова обежал длинные ряды краснолицых, покусанных мошкой и сгоревших от солнца пьяных прихожан, сидевших за соседним столом. Родион Шишкин, скаля большие желтые зубы, трясся от смеха, слушая рассказ Бердышова. Сильвестр что-то кричал на ухо великану Саньке Овчинникову. Темнобородые братья Бормотовы, старый одноглазый Покпа, Сашка, Улугу, нервный, дергающийся оборванец Савоська, рябой Тимоха Силин с умными глазами и десятки других мужиков, гольдов и китайцев пили, ели, ссорились, спорили, обнимались. Изредка к ним подходил могучий поп – торгаш, деляга, колонизатор и путешественник, пахарь, плотник и рыбак.

– А вы знаете, что этот поп-конквистадор составляет грамматику гольдского языка? –

сказал бородатый чиновник.

– Да, он грамотный и любознательный человек. Его не сравнишь с нашим отцом Константином, – кивнул Барсуков на чернобородого попа в лиловой рясе.

– Он ученик преподобного Иннокентия. Тот хвалил его всегда. Немного огрубел и, кажется, опустился.

Оломов разгладил усы, крякнул и подмигнул Петру Кузьмичу, как бы приглашая его смотреть, что будет дальше. Он обратился к попу:

– Покажите нам, батюшка, свое ружье. Да, да, не удивляйтесь, я все знаю. Я понимаю вас: ружье амурскому священнику необходимо. Покажите, покажите, не стесняйтесь.

Поп послал Айдамбо за ружьем. Исправник ждал с видом превосходства, как бы заранее уверенный, что обнаружит неполадки в ружье священника.

– Гуси, гуси! – вдруг крикнул Писотька.

Гости повыскакивали из-за столов.

Айдамбо прибежал с ружьем. Поп, стоя среди городского начальства, показывал ружье, не выпуская его из рук.

– Ну-ка, дайте мне, – пробубнил исправник.

Он заглянул в дуло, попробовал курки, оглядел ложе. Все было в порядке. Он отдал ружье священнику.

– Более держу для просветления дикарей, для примера и назидания, каково превосходство современного оружия перед их кремневками и фитилями.

– Батюшка, гуси летят, – теребил попа за рясу пьяный Силин. – Дай мне ружье, я стрелю… Гуси летят!

– Да вижу я. Отлынь, ирод!

Над озером летела громадная стая гусей. Из-за тальникового леса, из-за пойм, со всех сторон, заполняя небо криками и хлопаньем крыльев, поднимались все новые и новые караваны птиц. Они летели прямо на людей, словно в страхе спасаясь от чего-то. Кругами поднимаясь ввысь, они шли за озеро над островами и гольдскими стойбищами.

– Солнце им глаза слепит.

– Эти гуси, сыны мои, сидели на косе, окруженные со всех сторон водой, – спокойно и поучительно заговорил поп. – Они отдыхали от перелета. Их вспугнул медведь. Медведь этот еще вчера ходил там и пугал их; я ехал на омброчке, видел его следы и лежку. Вот он вылез на косу и встревожил птиц.

– Батя, дай, дай ружье! – умолял Силин.

Охотники разбежались, хватая ружья из лодок, на ходу заряжали их. Савоська и Айдамбо побежали к церкви.

– Братья! – громогласно продолжал поп, размахивая ружьем. – Не смейте стрелять у храма! Что тут, стрельбище?

Но попа уже никто не слушал: гусей было невиданное множество, и они шли совсем низко. По берегу раздались одиночные выстрелы.

– Рано бьете, дайте подлететь, – не выдержал поп.

– Один только раз, – спросил Тимошка.

Он вырвал ружье из рук попа, выстрелил, но промахнулся.

– Эх ты, стрелок!..

Гуси летели со всех сторон. Вдруг поп отнял ружье у Силина и, вскинув его, выпалил по вожаку. Слышно было, как дробь густо пробарабанила по перьям, дырявя крылья птицы. Гусь пролетел за палатку и пал камнем. Тотчас же, как по команде, по всему берегу пробежал разнобой выстрелов.