Амур-батюшка
Шрифт:
– Ну-ка, девки, живо! А то сейчас бичом, – молвил дедушка Кондрат.
Бабка Дарья завела блины. Дуня стала разбирать свои узлы.
– Тут у меня и гостинцы есть, – она раздала ребятишкам конфетки и пряники. – Сама на баркасе брала… Мы малину сушим да сдаем на баркас.
– Платье-то какое наденешь?
– Нынче уж другое. Вчерашнее-то в узел. Вот у меня синенькое есть. У меня на неделю платьев набрано. Из материнских перешила да два ситцевых.
– Сейчас нагладимся! – молвила молодая хозяйка.
Бабы
Аксинья напекла блинов. Илья сидел за столом, а мать с любопытством приглядывалась к нему. Она была по-женски удивлена успехами своего сына.
– Нравится тебе Дуняша? – ласково спросила она.
Парень не ответил, наскоро закончив завтрак, выскочил из-за стола.
Бормотова желала, чтобы Илья женился на красавице.
– Мы всю жизнь мыкались в нужде, а нынче в люди вышли. Гляди, ладно живем, – говорила она мужу. – Сами некрасивые уродились, так пусть хоть невестка красавица будет.
– Верно, надо нам Ильюху женить, – соглашался Пахом. – Хватит ему травить зайцев. Если девка хорошая, ждать нечего. Спирьку-то я знаю, он смирный мужик.
– Да отдадут ли за нас? – молвил Тереха.
– Татьяна-то сказывает, и Спирька в Илье души не чает. Ему бы, дескать, только охотник был хороший.
Авдотье тоже хотелось, чтобы Дуня пришла в дом.
«Я бы с нее все наряды по-новому, по-городскому перешила».
Тереха хотел что-то молвить несогласное со всеми: что, мол, от красивых невесток в семьях бывают несчастья, но Пахом велел ему молчать. Из всех людей меньше всего желал он слушать своего брата.
После полудня в Уральское приехал поп. Он собрал хозяек.
– Великое торжество наступает, – говорил он, сидя у Кузнецовых под образами, и, засучив широкий рукав рясы, размахивал своей громадной рыжеволосой рукой. – Сегодня с пароходом прибывают к нам городские гости. Храм божий откроется, освятится. Зазвенит колокол в безлюдных, неведомых ранее пустынях.
Поп сказал, что после освящения храма будет трапеза. Он велел хозяйкам напечь к воскресенью мясных и ягодных пирогов и нажарить дичи.
– Хорошо бы уток жирных и рыбы – осетрины. Вот отроковица-то хорошо готовит, я знаю ее, – кивнул поп на Дуняшу. – Она да Татьяна еще девчонками были, бывало, пекли вкусные пироги. Пусть поможет. А вы, мужи и отроки, берите ружья и езжайте на охоту.
От такой похвалы при всех бабах Дуня смутилась.
– Зарделась, как маков цвет, – кивая на нее, подтолкнула Наталья Арину, та Агафью, а та Бормотиху.
Аксинья улыбнулась и согласно кивнула головой. Она все время украдкой наблюдала девушку. Здоровое красивое лицо ее, скромность, опрятное платье, широкая в кости рука – во всем была сила, пригожесть. «Хороша!» – думала она.
После отъезда священника Пахом позвал Спиридона к себе.
– Где мы попу возьмем рыбы да дичи? – сетовал он.
– Парень-то у нас нынче трех медведей
– На Додьге, – недовольно отвечал Илья. «Рядом живем, а мать до сих пор не знает названия речки».
– Вот, вот, на Додьге!
– Погоди, об этом я скажу, – строго перебил жену Пахом.
Илья потупился. «Зачем выхваливают? – думал он. – Больно нужно хвалиться!» Он полагал, что все и так должны знать и видеть, охотник он или нет.
Спиридон радовался, но не подавал виду. Он чувствовал, к чему клонится разговор. Дуня прожужжала ему уши, какой Илья охотник. Такого зятя ему и самому хотелось.
После обеда Дуня и Авдотья вышли погулять. Илья поехал на охоту. Девушки, скучая, посидели на бревнах. Вышла Таня. Спели несколько песен и разошлись по домам.
На другой день явился Илья, мокрый, в изорванной одежде, с ножом за поясом и с ружьем за плечами. В корме и на носу его лодки лежали груды битых гусей и уток.
– Где охотился?
– На косе!
– Че, Ильюшка, отличился?
– На церкву набил, – гордо сказал парень собравшимся мужикам.
– Еще больше можно настрелять, – вяло молвил Тимошка. – Сейчас как раз перелет.
Женщины стали выбирать дичь из лодки. Под птицей оказались осетры и тучный калужонок.
– Ну, бабы, надо жарить гусей к празднику, – сказал дед Кондрат.
Добычу разделили между семьями.
Мать Илюшки затопила печь.
– Давайте я помогу, – вызвалась Дуняша.
Она живо взялась за дело: разожгла во дворе костер, щипала дичь на пне, палила ее, собирала пух и перья.
Во всех домах шли приготовления к торжеству. Илья всем дал работу. Теперь было что везти на праздничный обед.
Трубы задымили. Во дворах пылали костры. Девки и девчонки то и дело бегали на посылках из дома в дом.
Пришли еще две лодки с тамбовцами – мужики собрались у Пахома.
Илья, босой и уставший – он не спал ночь, – сидел на низкой скамеечке.
Дуня выбежала из избы, подсела к нему и заговорила полушепотом, с горячностью:
– Все знаю про тебя. Сегодня твоя гольдячка приехала. Ездила гостить к своим. Ты тут за ней ухлестываешь. Я еще тебе зенки за нее выцарапаю. – Девушка вскочила и убежала в избу.
Илья улыбнулся, довольный. Слаще, казалось, ничего не могла сказать ему Дуня.
– Здорово, Иван! – сказал Спирька, встретив Бердышова, который тоже отправлялся куда-то с новым ружьем, в новых сапогах и в новом картузе.
– Здорово!
– Ну, поговорим!
– С дочерью приехал? – спросил Бердышов.
– С ней! Как обещал – привез! Ждешь, что полюбит тебя? Быть может. А не полюбит, не получишь. Пулю в лоб тебе!
– А полюбит, тогда отдашь?
Спирька ухмыльнулся.
– Я для тебя на все согласен, – сказал он. А сам подумал: «Надо бы ее скорей просватать».