Амурские ребята
Шрифт:
— Куда ж мы пойдем? — спросила Глаша. Она в первый раз была в большом городе.
— Куда пойдем? — переспросил Павка. — К Анне и к Варе.
— А как же мы их найдем? У тебя адрес есть?
— Адреса нету. Да ведь Анна у фельдшера живет. Скажите, пожалуйста, — обратился он к робкому прохожему, пробиравшемуся сторонкой. — Где тут живет фельдшер?
— Да вот на этой улице, в доме номер пятнадцать.
И прохожий заковылял дальше.
Ребята стояли у дома номер двадцать три. Павка поддернул гитару и взял Глашу за руку.
—
Он смотрел на номерные фонари двухэтажных деревянных домов. Двадцать один, девятнадцать, семнадцать. А вот и пятнадцатый номер.
Павка храбро поднялся на крыльцо и постучал. Кто-то подошел к двери и спросил:
— Кого надо?
— Фельдшера! — ответил Павка.
— Фельдшера? Фельдшер помер месяц назад, — сказал тот же голос.
— Послушайте! — воскликнул Павка. — А вы не знаете, где еще живет какой-нибудь фельдшер?
— Владивостокская, восемнадцать.
— Владивостокская, восемнадцать, — повторил Павка. — Не забыть бы: Владивостокская, восемнадцать.
У какого-то кучера, спавшего на козлах, Павка спросил, где Владивостокская улица. Кучер спросонья не сразу понял мальчика, долго кряхтел, потом еще дольше что-то рассказывал пьяным голосом и тыкал кнутом то в одну, то в другую сторону. Павка старался понять, но понимал очень мало. Наконец кучер захрапел.
— Пойдем, Глашка, — сказал Павка.
— Я устала-а, — протянула Глаша.
— Идем, идем, нечего! — прикрикнул на нее Павка и взял в руку ее похолодевшие пальчики. Глаша поплелась за ним.
Они долго искали Владивостокскую улицу. Еще дольше искали восемнадцатый номер. Можно было подумать, что эту улицу нумеровал сумасшедший. Третий номер был рядом с восемьдесят седьмым, а восьмой — с шестьдесят четвертым. Наконец восемнадцатый номер был найден. Это был одноэтажный дом, выкрашенный оранжевой краской, с тремя большими, чем-то завешенными изнутри окнами. Возле дома стоял фонарь. Под фонарем была свалена огромная куча мусора. В мусоре, рыча и грызясь, рылось несколько облезлых собак.
Павка подошел к воротам и постучал в калитку. В доме было тихо. Павка постучал еще раз, чуть громче. Кто-то зашевелился в доме, закашлял, но не вышел к воротам. Павка застучал изо всей силы. Из соседней калитки выглянуло женское лицо.
— Вам кого? — спросила женщина.
— Фельдшера.
— Фельдшера забрали солдаты, — сказала женщина, — увели в «вагон смерти». А вам зачем фельдшер?
— Нам не фельдшера надо, — сказал Павка, — у него прислуга есть, Анна.
— Не Анна, а Прасковья. Старуха у него. Слыхали — кашляет?..
— А вы не знаете, где живет еще фельдшер? — спросил с отчаянием Павка.
— Фельдшеров много, — сказала женщина, с сожалением глядя на Павку. — А вы что же, фамилии его не знаете?
— Не знаем, — признался Павка. Он почувствовал себя очень глупым.
— А это — сестренка ваша? — полюбопытствовала женщина, взглянув на Глашу. — Ишь до чего худенькая.
— Да, да, сестренка, — ответил
— Заходьте в семьдесят седьмой нумер, — подумав, сказала женщина. — А только у того фельдшера жена и две дочери, а прислуги нету. Или на Амурскую улицу в номер двадцать девятый. У того, кажется, прислуга есть. Как ты сказал зовут-то ее? Анна? Нет, у того — Фекла. Одноглазая, рябая. Ну, тогда зайди на Матросскую, в нумер шестой...
Вдруг женщина, не договорив, захлопнула калитку. По улице шли белогвардейские солдаты.
В номере шестом на Матросской улице оказалась другая Анна — старая, с пучками седых волос на подбородке. Павка совсем огорчился.
На город спустилась тьма. Поздно вечером усталые ребята выбрались на высокий берег Амура. Деревянная лестница, освещенная редкими фонарями, сбегала вниз, к черной реке. В темноте глубоко внизу горели огоньки баканов, у пристаней светились пароходные огни, а подальше висели высоко над рекой огни железнодорожного моста. По освещенному бульвару гуляли нарядные женщины с белогвардейскими офицерами. Они смеялись каким-то неестественным смехом, словно их щекотали.
Павка и Глаша стали искать уголок, где потемнее. Они с удивлением разглядывали встречавшихся им офицеров, важных, веселых. Коротенький японский офицер привлек их внимание. Он шел медленно, волоча за собой по земле шашку. Все с ним здоровались, и он отвечал на поклоны еле заметно и важно. Глаза у него были раскосые, лицо желтое, как оберточная бумага.
— Павка, — дернула мальчика Глаша, — гляди. Ведь это Никашка!
— Врешь! — сказал Павка. — Какой же это Никашка? Гляди, этот какой важный, в военном мундире.
— А я тебе говорю, что Никашка!
Павка догнал офицера.
— Никашка! — крикнул он.
Офицер посмотрел на Павку, не сказал ни слова и пошел дальше. Шашка его чертила на песке длинный след.
— Ну вот видишь, — сказал Павка, возвращаясь. — Какой же это Никашка?
Стало совсем темно. Прохожих было все меньше и меньше.
Наступила ночь.
— Что же нам делать, Павка? Пойдем на базу к дяде Остапу, — сказала Глаша.
— Погоди, Глаша. Итти далеко, усталая ты. Может, завтра найдем Варю, — ответил Павка.
Он вынул из кармана корку черствого хлеба, и ребята поужинали.
Поздно ночью ребята легли спать на скамейке над обрывом. С реки полз ядовитый, сырой туман. Было очень холодно, и Павка, сняв с себя бушлат, надел его внакидку и прикрыл полой Глашу.
Разбудил их холодный, осенний рассвет. Амур бушевал. На пристани гудели пароходы. Откуда-то издалека доносился колокольный звон. Глаша протерла глаза грязными ладошками и сказала:
— Как хорошо я спала! А потом холодно стало. Ой, Павка, до чего есть хочется!