Амурские версты
Шрифт:
— Двадцать девять, ваше высокопревосходительство.
Он хотел добавить, что всех казаков у него было пятьдесят, что оставшиеся перенесли за зиму много лишений, но передумал. А генерал, обойдя есаула, быстрым шагом направился вверх по берегу. Травин почти бегом спешил за ним. Следом, поотстав, направилась вся его свита.
Поднявшись на бугор, Муравьев сделал вид, будто только что заметил строй казаков. Он повернулся, подбежал к Травину и, наседая на него, показал рукой на шеренгу и закричал:
— Эт-то что такое?!
Травин не был пугливым, но тут растерялся, попятился
— Почетный караул, ваше высокопревосходительство.
Не слушая, генерал продолжал наступать на есаула. На Муравьева нашел тот приступ гнева, которого так боялись его подчиненные.
— Это что такое?! — продолжал кричать он, топая ногами.
Травин затрясся, оступился и покатился по яру под берег. Папаха его свалилась, обнажив лысую голову. Задержавшись на склоне, есаул принялся карабкаться вверх, продолжая отдавать честь правой рукой.
Сын усть-стрелочного сотенного командира Роман, ходивший за губернатором с записной книжкой, расхохотался. Муравьев повернулся к топтавшейся на месте свите и закричал:
— Смейтесь над этим старым дураком. Я дал ему казаков, чтобы они делали полезное, а он учит их почетному караулу!
Офицеры смущенно молчали. Шишмарев рассматривал носки сапог, Венюков отвернулся. Муравьев подошел к строю казаков и скомандовал:
— Налево кругом! На работы — марш!
Казаки повернулись и чуть ли не рысью направились продолжать оставленные работы.
В это время к пристани подошли баржи 14-го батальона, показался катер посланника. Гнев генерала постепенно проходил. Как ни в чем не бывало он подошел к стоящему все еще без папахи Травину и сказал:
— Поблагодарите казаков от моего имени за трудную службу!
Ружья с примкнутыми штыками стоят в козлах. Пылают на амурском берегу костры, выхватывая из темноты сырые полотнища палаток. Сидят и лежат вокруг костров солдаты первой роты 13-го батальона и нет-нет да поглядывают в сторону лагерной кухни — когда же прозвучит сигнал на желанный ужин. Позади трудный день. Станица Усть-Зейская начала застраиваться.
Уже третьи сутки живут здесь солдаты. Одни рубят прибрежный тальник по берегу Амура и Зеи и волоком стаскивают его к месту будущих строений. Другие вкапывают двойными рядами частокол. Третьи оплетают колья ветками. И уже можно угадать в строительной неразберихе контуры будущих казачьих изб.
Казаки, зимовавшие с сотником Травиным, собирают дом для начальника отряда. Дом был сплавлен в разобранном виде из станицы Бянкиной на Шилке. Своего леса на устье Зеи нет.
14-й батальон возводит для себя и артиллерийского дивизиона лагерь. Строят они казармы тоже из ивняка способом, подсказанным капитаном Дьяченко. Потом двойные ряды плетней, образующих стены, будут засыпаны землей, покрыты сверху жердями и дерном — и временные жилища готовы.
А вот и ужин! Кузьма Сидоров разливает в подставленные котелки суп, а потом туда же кладет по черпаку каши. Это делается с общего согласия. Что делить ужин на два блюда? Чем гуще — тем лучше.
Сухари у каждого свои, полученные
— Здесь останемся на все лето али пойдем дальше? — спрашивает кто-то.
— Наверно, здесь, — отвечает ему другой голос. — Вон 14-й батальон плоты разбирает. А ты как, дядя, думаешь?
Кузьма Сидоров, к которому обращен уважительный вопрос, облизывает поварешку и говорит:
— 14-й-то в этом месте остается, а нам, я так смекаю, еще куда ни на есть плыть придется.
— Хлеб да соль! — выступив из темноты, говорит батальонный командир. — Ну как у вас ужин?
— Наш рот все подберет!
— Садитесь с нами, ваше высокоблагородие!
— Не откажусь, — соглашается Дьяченко и устало опускается у костра.
За день ему пришлось порядочно походить от места, где строилась казачья станица, к лагерю 14-го батальона. И здесь и там требовался его совет. Генерал-губернатор уплыл со всей свитой провожать в дальний путь посланника графа Путятина. Венюкова он оставил на посту главным распорядителем, а Михаил Иванович, узнав, что Дьяченко приходилось заниматься возведением южнороссийских военных поселений, полностью положился на него в строительных делах. Сам Венюков встречал подходившие по Амуру войска с их баржами и плотами, назначал им место стоянки, делал съемку местности между Зеей и Амуром.
— Вам как положить, ваше высокородие, по-нашему? Или суп, а потом кашу?
— А как это по-вашему?
— Да мы все сразу, в один котелок. Игнат, вон, и сухари туда же.
— Дома ешь, что хочешь, а в гостях, что велят. Давай по-вашему. Гущей солдат не испугаешь!
Линейцы одобрительно рассмеялись. Кто-то пододвинул капитану сухарей.
— Один и у каши загинешь, а вместе что ж не одолеть, — сказал Дьяченко, принимаясь за еду.
На некоторое время наступила тишина, каждый занялся своим котелком. Потом сидевший рядом с командиром солдат, показывая на Игната, спросил:
— Тюменцев вон, ваше высокоблагородие, интересуется… Мы как тут — до конца лета будем али дальше подадимся?
— Я не… я не спрашивал, — стал отнекиваться Игнат.
Солдаты захохотали, но все с интересом смотрели на командира, ждали, что он ответит.
— Мы здесь временно, — заговорил Яков Васильевич. — Часть сплава уже ушла на Нижний Амур, так что мы туда не пойдем. Вот поможем 14-му батальону обосноваться, сколько успеем, сделаем для казаков, а к осени подадимся на зимние квартиры. Ну как, Тюменцев, подходит это тебе?
— Мне бы в Засопошную лучше, — ответил Игнат под общий смех.
Много ли надо времени человеку, проработавшему с утра до темноты, чтобы управиться с ужином. Уже скребут солдатские ложки по дну, а успевшие раньше других опорожнить свои котелки снимают с костра клокочущий чай.
— Держите, ваше высокоблагородие, кружку, сейчас я вам чайку плесну, — предлагает Кузьма.
— Нет, спасибо, — отказывается Дьяченко, — чаевничать я пойду во вторую роту.
— Али у них, ваше высокоблагородие, сухари пшеничные? Такие же ржаные.