Амурский сокол

Саматов Рамзан

– Так, ноги в руки, господа лихие, и – по этой просеке до самого конца. Дальше сами разберётесь!

– Оружие верни!

– Сынок, отдай им тесак. Вам этого достаточно будет. Левольверы не отдам! Ступайте, ну!

Чужаки подобрали свои вещички и двинулись в указанном направлении. А политические отправились с Никодимом хоронить Грозу. Более того, вызвались тащить на себе седло.

По дороге Алексей Дмитриевич быстро нашёл общий язык с Серёжей и, когда выяснил, что тот почти ничего не знает, кроме букв из азбуки с картинками, бросился догонять Никодима.

– Как же так! – укорял он своего спасителя. –

Я, конечно, позанимаюсь с мальчиком чтением и математикой, но его надо в гимназию отдавать!

– А на что ему грамота? В лесу и так проживём.

– Ну, не век же будете мальчика в тайге держать?!

– В следующем году обещали вернуть меня в Благовещенск. Наверное, соглашусь…

До заимки Дементьева добрались затемно.

Спать легли сразу после ужина, с тем чтобы на рассвете тронуться в путь – хозяин обещал довезти их на своей телеге. Только Серёжа, взбудораженный Алексеем Дмитриевичем, долго не мог уснуть: ему хотелось как можно быстрее приступить к урокам, складывать буквы в слова, слова – в предложения.

Наверное, грамота – это тоже трудность, которая существует сама по себе…

Глава 4. Политкаторжане

На подъезде к усадьбе Никодима встретили Онганча и Чингиз.

Тунгус, не выказывая обеспокоенности отсутствием лесного инспектора, невозмутимо дымил трубкой, а пёс, напротив, не сдерживал радости и носился вокруг прибывших.

Онганча без лишних вопросов догадался о потере Грозы.

– Однако, у моего соседа есть хорошая лошадь на продажу… – предложил он Никодиму.

Тот только благодарно посмотрел в ответ: мол, потом обговорим, так как Дементьев, которому предстояло ехать в город, торопил с разгрузкой поклажи. Впрочем, он не отказался выпить на дорожку травяного чая с мёдом.

До окраины поляны его телегу проводил Чингиз. По возвращении пёс надменно уклонился от общения с чужаками, хотя те пытались задобрить его куском хлеба, побежал к сараю, где расстроенный хозяин пристраивал осиротевшее седло на колодку под навесом.

Зато Серёжа ни на шаг не отходил от политических и ловил каждое слово их разговора.

– Вот я и говорю, Алексей Дмитриевич, уважаемый, что самая свобода в России – это здесь. Прав был Антон Павлович, у меня тут записано, смотрите: «… право, сколько я видел богатства и столько получил наслаждений, что и помереть теперь не страшно. Люди на Амуре оригинальные, жизнь интересная, не похожа на нашу. Только и разговора, что о золоте. Золото, золото и больше ничего… Я в Амур влюблён; охотно бы пожил на нём года два. И красиво, и просторно, и свободно, и тепло. Швейцария и Франция никогда не знали такой свободы. Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем самый первый генерал в России» [14] . А вы говорите, надо в столицу ехать.

14

Антон Павлович Чехов, русский писатель. В июне 1890 года был проездом в Благовещенске, откуда отправил два письма друзьям и родным.

– С утверждением писателя согласен, – сказал Алексей Дмитриевич, – но с вами – нет, любезный Андрей Евгеньевич. Вы в ваших университетах либеральничать

научились, а вот партийную дисциплину позабыли. Мы с вами нужны в Петербурге. И точка.

Заметив, что мальчик с интересом прислушивается к их беседе, обратился к нему:

– Серёжа, где тут у вас можно искупнуться? Страсть как хочу смыть дорожную пыль…

– Ну, если хотите, я провожу вас до ручья. Там бобры запруду сделали. Я туда хожу. Правда, вода холодная…

– Пойдём, Сергей. Андрей Евгеньевич, вы как?

– Я попробую уговорить Никодима на баньку… Не мешало бы нам пропарить кости. Вы идите пока…

Серёжа в сопровождении Алексея Дмитриевича и Чингиза направился на дальний конец поляны. Пёс, убежав вперёд, вспугнул у кромки поляны рябчика с выводком. Серо-коричневые крапчатые комки вспорхнули и, пролетев небольшое расстояние, сели на густые еловые ветви. Чингиз озадаченно остановился, посмотрел на людей, но, не дождавшись от них призыва к охоте, потрусил вперёд.

Пруд, наполненный чистейшей родниковой водой, блестел зеркальной поверхностью, отражающей синее небо и кроны деревьев. Зато дальний его конец представлял собой нагромождение стволов, веток и травы – то была работа бобров, природных лесорубов. Алексей Дмитриевич обратил внимание на слив, предохраняющий луг от чрезмерного проникновения воды. Это уже было делом рук человеческих.

Вода действительно оказалась очень холодной. Но, несмотря на это, Алексей Дмитриевич без раздумий нырнул в неё с головой и, взбодрившись таким образом, проплыл несколько саженей. Но и этого ему показалось мало – перевернулся на спину и стал рассматривать плывущие по небу облака.

Неизвестно, сколько бы он так блаженствовал, если бы Серёжа не обеспокоился на берегу:

– Дядя Лёша, вы, часом, не уснули? Или не мёрзнете совсем? Вода здесь даже в самый жаркий день не нагревается.

– А это всё потому, что родники бьют из-под земли, хлопец, – сказал Алексей Дмитриевич, вылезая на сушу. – Ты тоже можешь научиться не бояться холода и никогда не болеть…

– Вправду научите? – обрадовался мальчик. – А то Никодим мне запрещает залезать в воду. Я могу только разок нырнуть, и всё.

В тоне его голоса прозвучала такая жажда нового, неизведанного, что матёрый политкаторжанин поведал ему свою историю.

* * *

Техникой «внутреннего огня» Алексей Дмитриевич овладел в Горно-Зерентуйской каторжной тюрьме, примечательной совместным содержанием уголовных и политических [15] .

Среди каторжан тогда молодому Алексею приглянулся китайский революционер. Как он попал из горного Тибета в революционный Петербург – неведомо; разговаривал мало, больше сидел, поджав ноги и уставившись в одну точку, работать на серебросвинцовый рудник выходил вместе со всеми.

15

Горный Зерентуй – село (ранее посёлок городского типа) в Нерчинско-Заводском районе Забайкальского края, Россия. Первые каторжане появились в Зерентуе во 2-й половине XVIII века. После подавления революции 1905–1907 годов в Зерентуйской каторжной тюрьме находилось свыше 800 заключённых.