АН -7
Шрифт:
Бесхозная баба, зарабатывающая себе на жизнь сама, для Античности — скорее исключение, чем правило, так что и в лучшие-то для Карфагена времена найти для бабы нормальную работу было задачей не тривиальной, а теперь и времена не из лучших. А они же из захолустья, где нравы не в пример строже столичных, и звиздой торговать — это уж совсем до крайней степени отчаяния докатиться надо. У кого в Карфагене родня, в приюте родственнице не откажут, и пускай в тесноте и впроголодь, но пропасть не дадут. Но не о них речь, а о тех, кто никому в Карфагене не сестра, не кузина, не племянница и даже не свояченица — им-то как в чужом городе жить? Продаст такая свои недорогие украшения вообще за бесценок, потому как много их таких, и предложение превышает съёжившийся из-за безработицы спрос, и надолго ли ей хватит этих жалких грошей? А жить и дальше на что-то надо, и окромя звизды больше ведь им предложить нечего, да ещё и конкуренция нехилая, потому как безработица зашкаливает, и денежный клиент в большом дефиците. Собственно, на этом мы и строили свои расчёты, планируя вербовку карфагенских
— Это же ливофиникиянки, многие вообще без финикийских предков, а только культурно ассимилированные и воспитанные по-финикийски, — добавил конкретики наш испанский мент, — В Карфагене у таких даже намёка на гражданские права нет, и их можно вообще похитить и в рабство продать, чем подлецы и промышляют. Заманивают дурочек предложением нетрудной и не слишком низкооплачиваемой "честной" работы, а те и уши развесят на радостях, что услыхали боги их мольбу. Ну и попадают в результате вместо несуществующей "честной" работы кто-то на корабль иноземного работорговца, кто-то в караван к тем же нумидийцам, от которых, казалось бы, спаслись, а кто-то и в дешёвый портовый бордель для матросни. Наш ухарь поначалу только "честную" вербовку через смотрины нагишом с последующей "проверкой" приглянувшихся в постели практиковал, но потом разобрался в ситуации и сообразил или кто-то подсказал, что можно же заодно и подзаработать на продаже в рабство бесправных и беззащитных ливиек…
— А ты откуда об этом узнал? — поинтересовался я.
— Дешёвые бордели ударили по доходам храма Астарты, верховная жрица тут же "озаботилась судьбой несчастных" и пожаловались на эти безобразия сразу в Совет Ста Четырёх, где о них и услыхал твой тесть, а мне уже передали с голубиной почтой его безопасники. Хулиган-то ведь — в нашей юрисдикции. Ну, я согласовал с коллегами той же почтой план операции и послал в Карфаген нового вербовщика, а за компанию с ним — судейскую "тройку", а они тем временем подыскали и наняли "подсадную утку". Тут вся сложность-то была в чём? За этих проданных в бордели "ничейных" ливиек, за которых и вступиться-то законно некому, нашему ухарю реально только штраф грозил, а для тяжкой статьи требовалась настоящая финикиянка с родственниками в городе, но в окрестностях порта никому не известная и внешне похожая на чистопородную ливийку. Сам-то посуди, легко ли найти среди относительно благополучных горожан недавно приезжую красотку, согласную не просто прикинуться на какое-то время, а реально поработать проституткой, да ещё и через похищение с продажей в рабство и "пробами"? Вот, пока мои люди были в пути, карфагенские коллеги как раз такую и подыскивали…
— А они-то где такую найти исхитрились? — он меня неподдельно заинтриговал.
— Мне об этом не докладывали — сам теряюсь в догадках и думаю, что история слишком длинная для голубиной почты. Вернутся наши, привезут её — сама расскажет.
— Ты решил сюда её забрать?
— Приходится. Там такое дело раскрутилось, что пострадали и работорговцы, и владельцы борделей, в том числе и с немалыми связями, так что в Карфагене оставаться ей теперь никак нельзя.
— Верно, и карфагенский Совет Ста Четырёх — не римский сенат, и она сама — не Фецения Гиспала, — это я припомнил то давешнее маразматическое постановление сената о защите и "восстановлении репутации" прожжённой шлюхи, донёсшей о Вакханалиях.
— Ничего, раз там сработала хорошо, то и у нас я ей полезное применение найду — как раз сменит одну из спалившихся в Бетике, — пояснил Васкес, когда мы отсмеялись.
— Так погоди, она же по-турдетански наверняка ни бельмеса. Ни за турдетанку не сойдёт, ни за бастетанку, ни за бастулонку. Кто же в Бетике турдетанским не владеет?
— А мы и не будем её ни за турдетанку, ни вообще за испанку выдавать. Так и будет африканской финикиянкой, только не из Карфагена, а из малоизвестной дыры, но какой-нибудь дальней родственницей переселяющейся к нам бастулонской семьи.
— Но ведь бастулоны же обычно морем к нам перебираются, а не сушей?
— Да, морем. Есть жалобы и на нашего вербовщика в Малаке.
— Млять! Куда ни плюнь, всюду сволочь!
— В том-то и дело.
— А с тем-то нашим карфагенским уродом что?
— Уличили, судила наша "тройка", приговорили к лишению нашего гражданства и выдаче карфагенским властям для суда и кары по их законам. На косом кресте они его распяли, камнями побили или львам скормили — я не интересовался. Я сперва хотел к нам его вывезти и у нас судить, но в Карфагене такой скандал по этому делу был, что сам твой тесть через Фабриция — ну, он на нас не давил, но очень просил о выдаче преступника. Ты бы видел, сколько там всего всплыло! Работорговцы — не наши, правда, а те, карфагенские — обнаглели настолько, что для продажи за море или нумидийцам начали похищать уже и коренных горожанок. Среди проданных нумидийцам обнаружились очень даже непростые девицы — например, внучатая племянница верховной жрицы Танит. Было ещё несколько, я не запомнил, откровенно говоря, степеней их родства с членами Совета Трёхсот, но тоже что-то вроде этого. Хоть и седьмая вода на киселе, но всё-таки — сам понимаешь…
— Нехило! — я аж присвистнул, — Танит, говоришь? —
— Именно — я поэтому только и запомнил. Представляешь, какой скандал? Наш безобразник там и десятой доли всего этого не наворотил, но тоже попал в стремнину, а страсти кипят шекспировские — это же Карфаген! Наш суверенитет они уважают и силой нашего сукиного сына не отбивают, но выдачи на суд и расправу требуют настоятельно. Ну и твой тесть частным порядком уже как бы от себя. Мы с Фабрицием тут подумали и поняли, что официальный отказ нашего правительства его тоже устроил бы, главное — он попытался и уже этим очки себе в Совете заработал. Но пока мы размышляли, я раскопал, что у подсудимого здесь есть влиятельные родственники, так что под виселицу его у нас подвести с высылкой семьи в Бетику было бы нелегко. Я доложил об этом Фабрицию, подумали мы с ним, да и решили в выдаче карфагенянам не отказывать. А раз дело уже международный и внешнеполитический характер приняло, то и за семейку покровители вступиться уже не рискнули — у них самих теперь таким родством репутация замарана. Вот, на днях высылать будем — опять буду этой… как её?
— Кровавой гэбнёй, — машинально подсказал я, — Ничего, зато доходчивее будет для прочих ущербных уродов, раз по-хорошему не понимают. Так что крепись и держись — работа у тебя такая.
— В том-то и дело. Так это ещё, заметь, нам мозги выносятся только временами, а каково им? — испанец имел в виду Володю, которому Наташка проедала плешь и дома, ну и Серёгу, потому как и Юлька тоже периодически включала недовольную "античным зверством" современную гуманистку, — Знал бы ты только, как я рад тому, что сам женат на уроженке этого мира и этих времён!
— Так ведь прекрасно знаю. Сам рад тому же самому и по той же самой причине, — и мы с ним рассмеялись.
Дома — нагляднейшая иллюстрация нашей с ним правоты. Велии, конечно, пока она свои уроки в школе вела, Юлька с Наташкой все ухи на переменах прожужжали, дабы на меня в "правильную" сторону повлияла, но хроноаборигенка есть хроноаборигенка. И даже не в патриархальном воспитании тут дело, а больше в общем менталитете эпохи. Что спешка хороша только при ловле блох, моей супружнице объяснять не нужно, и довода о достоверном обнаружении означенных блох пока-что только на юге Италии по вопросу о бездействии Васькина в карантинных мероприятиях оказалось вполне достаточно. В ладах она у меня и с географией и прикинуть, где тот юг Италии, а где мы, вполне в состоянии. Мнительности же повышенной, для некоторых баб характерной, у неё в роду не водилось, так что и ей самой подобной дурью страдать было просто не в кого. Ну а по депортациям семей безобразников обратно в Бетику у неё и раньше вопросов не возникало, потому как резоны для античного менталитета самоочевидны, и никакой нынешний голод в Бетике их не отменяет. Поэтому и теперь вопрос у неё возник только один — каким боком суровость принимаемых мер связана с сапёрным делом. Это — по самому обсуждаемому делу, а до кучи — почему Юлька с Наташкой ей на него внятно не ответили, а развизжались на тему античной жестокости и почему-то всеобщей чуть ли не поголовной занятости сапёрными фашинами, гы-гы! Я поржал от души, представив себе всю эту картину маслом в цвете и в лицах. Фашио, фасция, фашина — технически одно и то же, но ассоциации они вызывают разные. И хотя дуче в нашем историческом реале, говоря об итальянском национальном единстве развесившим ухи макаронникам, имел в виду скорее уж фашину, чем римскую ликторскую фасцию из розог, в которую на войне или в чрезвычайной ситуёвине ещё и секира вставлялась для рубки провинившихся голов, для самой своей партии, от которой требовалась знаменитая римская дисциплина, он ставил в образец именно фасцию, сделав её партийной эмблемой. А уж с учётом того, что хоть и обошлись его чернорубашечники без этнических чисток и концлагерей, ни с политическими противниками, ни с уголовной шантрапой они не миндальничали, ассоциация жёстких расправ с той античной римской фасцией для Италии вполне логична, оправдана и правомерна. Но то для Италии, а мы-то тут каким боком? Мы на другом полуострове вообще-то обитаем и не романизированы ни разу, и римских магистратов, которым ликторы положены, среди нас как-то не завелось, так что абсолютно не в ходу у нас по этой причине и ликторские фасции, а в ходу только фашины у нашей лёгкой пехоты, когда она на сапёрных работах задействована.
Отсмеявшись, я объяснил супружнице, "при чём тут сапёры", а когда уже и она нахохоталась вволю, мы с ней прикинули, что ведь и дети в школе наверняка хоть краям уха, но услыхали, а нет, так услышат уже в ближайшие дни от услыхавших, и непонятки среди молодняка нам как-то тоже ни к чему. Поэтому я велел позвать и их и ввёл их в курс — не об итальянских фашистах, конечно, а исключительно в пределах их текущей "формы допуска", то бишь об ассоциации жёсткого обращения с провинившимися не с фашиной, а с римской фасцией как с символом карательной функции носящих её римских ликторов. В этом смысле ликтор сродни палачу, и именно так я и объяснил это детворе — что фашист, то бишь ликтор, носящий и применяющий по прямому назначению фасцию — принятый у гуманистов иносказательный ярлык для любого, кто по их мнению слишком жесток. Пока для нашей нынешней школоты этого достаточно, а те, кто дорастёт до "формы допуска" повыше, поступив после школы в кадетский корпус, в котором будут изучать и "историю ещё не предрешённого будущего", на лекциях по ней узнают больше…