Ана, несовременный роман
Шрифт:
Аист прошлепал по воде к дому старика и щелчками клюва постарался привлечь к себе внимание. Не получил. Старик бормотал святые слова, а мысленно повторял завет отца, что еврей, читающий Тору, обязательно будет спасен. Музыкант теребил старика за плечо, но внимания получил столько же, сколько Аист и МЧС вместе взятые.
А вода прибывала и уже закрыла худые сапоги и худые колени старика. Музыкант догадывался, что вода холодна, но сам холода не чувствовал и все пытался вывести еврея из транса. Наконец вода дошла до горла, и старик уже не видел книгу, но продолжал бормотать и верить, что спасение придет. Он уже не сидел, а стоял на цыпочках, хотя по всем законам физики, его должно было снести прибывающей водой. Но он продолжал стоять на гребне крыши,
Музыкант плавал под водой, тщетно пробиваясь к старику, с каждой стороны наталкиваясь на невидимую стену.
– Забавно, – сказал Бут. – Забавно. Я слышал этот анекдот. Хотя это, скорее, притча. Ладно, неважно. Здесь другое интересно: ты добавил в нее новые оттенки. Даже не пойму сразу, к чему они? Ты пытался дотянуться до этого слишком верующего, но не мог. Да? Интересно.
– А почему Аист?
– Может, прямая аналогия «крыша – аист»? Или, если копнуть глубже: боги порой принимают облик зверей, а боги – это судьба. Впрочем, толкование снов не по моей части. Почитай на ночь Фрейда, будешь крепко спать. Хотя спишь ты и так неплохо.
Музыкант и Буддист дружили уже несколько дней. Музыкант сидел на толстой циновке, скрестив ноги, и был похож на тощий бочонок с порохом, который подожгли с нескольких сторон – в его слишком стройный торс Буддист загнал десяток длинных иголок, и на конце каждой тлела мокса. Огромные динамики в большой комнате Бута лениво и тихо перебирали пентатонику, она то рассыпалась, то сходилась к ре первой октавы.
– Через пару дней тебя можно будет выпустить на улицу. Повезло. По большому счету, отделался легким испугом.
В ответ Музыкант глубоко вздохнул и охнул – ребра еще болели. Он еще раз, уже, наверное, в десятый, пробежался взглядом по книжным полкам Буддиста, по нему самому – Бут не терял времени и, пока Музыкант дымился, надел черное кимоно, подвесил правую ногу на растяжку, а руками резко, но не сильно стал постукивать по трем боксерским мешкам.
– Бут, а ты действительно буддист?
– Почему буддист?
– Ана тебя так прозвала. Когда мы еще не были знакомы.
– Да, понимаю. Отрешенный вид, четки в руках. Все это кажется «оттуда». Нет, только кажется. Мысли были – прийти к какой-нибудь конфессии или формальной школе. Но остаться с кем-то надолго не получилось. Я не видел смысла в уставах, обязанности выполнять ритуалы. В теории смысл есть – дисциплина духа и разума, но мне это совершенно не подходит. Если я что-то понимаю, ты тоже вряд ли к кому-то пристал, в смысле – примкнул.
– Даже не пытался. Мне, наверное, всегда музыки хватало, это по-своему тоже религия.
Буддист на секунду остановился.
– Тоже религия – да. Все на свете тоже религия, даже спорт. Но спортивная паства обычно кричит «Спартак – чемпион!», а ты через каждое второе слово повторяешь «Господи!», а через каждое третье – «Это дело Бога!».
– Так часто повторяю? Не замечал. Наверное, просто привычка, обороты речи, слова-паразиты, к Богу не имеют отношения. Вообще, не очень понимаю, что такое Бог. Бодрый дедушка на облаке – это картинка не для меня. Есть еще попытки натянуть на слово Бог разные образы. Кто-то говорил, что это сумма всего альтруизма человечества. Кто-то – что внутренний компас, который позволяет нам отличать добро от зла. Короче, есть много попыток понять, но…
Бут отвязал ногу на растяжке, подвесил, подтянул другую.
– …но попытки какие-то неубедительные. А для меня, – Музыкант на глазах становился задумчивым и тревожным, глаза тревожно глядели в никуда, – для меня это всегда был край, за который уже не понять – где добро, где зло? Край, где возникает ощущение, что ты ничего не знаешь, не понимаешь, но есть на свете кто-то, кто все знает и понимает.
– Край
– Сознания – не совсем верно. Я, скорее, говорю о крае, за которую не может выйти вся наша сущность. И сознание, и чувства, и даже смутные ощущения. Это что-то вроде стены, за которую не пройти, или круга, из которого не выйти, и ты ощущаешь это на всех уровнях – от интуиции до четкого факта. Занятно, что реакция может быть разной: одни понимают, что нам не дано пройти, словно какая-то сила не выдала пропуск. Другие искренне удивляются или бунтуют – почему меня, почему такого хорошего не пускают, что я «им» сделал? Обращал внимание, что люди порой говорят «они» и непонятно кого имеют в виду? Ну ладно, это чаще по бытовым вопросам. «Они вообще офигели, дом скоро развалится, а им хоть бы хрен». «Он», «они» – все это обращение к кому-то, кто имеет над нами власть. В общем, много было попыток понять бога, но не знаю ни одной удачной. Очень много туманных рассуждений, который заканчиваются ничем, разве что такими же туманными образами, картинами, словами. И все на одну тему: есть Бог, но кто это, что это мы не знаем.
Музыкант погрузился в долгую паузу, а Бут перестал терзать боксерские мешки и повернулся к Музыканту – с легкой гримасой, больно было поворачиваться на растяжке.
– Ну ты перегибаешь! Не обязательно туманными.
Боль стала сильнее, ногу схватила судорога, пришлось отвязать.
– Представь себе границу, где заканчивались знания людей. Скажем, на уровне эпохи, пятнадцатого века, например. Человек явно знал и видел, что все до этой границы – от человека, без волшебства, без чуда. А за этой границей начинается область неведомого, колдовского, божественного. Даже если речь шла о грозовых разрядах – в общем, невеликой тайне. Но проходили два-три века, тайное становилось явным, и граница сдвигалась. То что раньше было «свыше», становилось обычным, ну, может обычным для элиты, для носителей знаний. Но уже не божественным.
Бут чуть хмурился и массировал какие-то точки на ноге.
– Вот и вся картина. И никакого тумана в ней. Божественное плавно перетекает в человеческое. И доказательств никаких не требуется.
– Булгаков?
– Да.
Музыкант к этому времени перестал дымиться, последняя палочка моксы погасла.
– Ты прав, есть граница, что перемещается с появлением новых знаний. Но существует и вечная, неподвижная. В точных науках люди кое-что смогли сделать. Но в вопросах «кто мы?», «зачем мы?», «откуда?», «как правильно?», «почему этот звук прекрасен, а этот – так себе?» – в этом мы остались такими же непонимающими, как и сотни лет назад. Здесь одинаково беспомощны суперумный Хокинг и не самый умный дядя Коля из соседнего подъезда. У первого целые тома теорий и формул, у другого фразы типа «ну, еж ты, когда оно, тогда – да!» Хотя я с ними мало знаком, с обоими.
Музыкант все глубже уходил в себя и говорил, казалось, сам с собой, почти не видел Бута. А тот аккуратно вытаскивал из Музыканта иглы и складывал их в коробочку. Потом достал странно пахнущую мазь и начал втирать ее в обработанные точки. Мазь была со странным запахом, хороший парфюмер насчитал бы в нем не один десяток разных нот.
– И здесь никто ничего толком не может сказать. Вернее, все философствующие только и говорят о проявлениях Бога, в той или иной форме. Но толку? Я же вижу одно: здесь мы, а там – Он, если Он есть. Там, где заканчивается понимание, но продолжается вера. Там, где мы не можем ничего доказать, но либо чувствуем, либо не можем чувствовать иначе.
Музыкант грустно посмотрел на Бута.
– Ты упомянул Булгакова. Я бы не сказал, что он много разгадал. Но предложил красивую версию, которая для многих в этой стране стала чуть не святым текстом, заменила библию. Когда-то «Мастер» помог мне что-то понять, но дальше я не пошел. Вернее, пошел, но мой путь почти не связан с умными словами. Видно, мне дано думать звуками. Кстати, ребята в ЦМШ за это придумали мне кличку – Кай. Иногда я говорил им, что из звуков можно сложить любой узор.
– Ребята откуда?