Анаконда

Миронов Георгий Ефимович

Дура была Дунька, а добрая. По лицу судить, жестокая, закоренелая преступница, но добрее ее никого Ирина Юрьевна Бугрова в своей жизни не встречала.

Она достала из светло-коричневой кожаной сумки зеркальце, губную помаду. Не любила это дело, но заставляла себя марафет наводить. Мазнула по губам темно-бордовой помадой, сжала губы, расправила, свела гузкой, язычком розовым облизнула, снова их растянув. Нормально.

«Все-таки этот Хачик Дадамян — настоящий кудесник. Обещал, что буду выглядеть на тридцать, и сделал. Правда, дорого, но не дороже денег».

Из зеркальца на нее смотрело лицо необычайно красивой и милой женщины: высокий лоб, огромные зеленоватые глаза, ни единой морщины, тонкий носик, в меру длинный, в меру с горбинкой, маленький,

но не чрезмерно, не безвольно маленький, подбородок. Один, заметим. Без всяких там вторых и третьих, И губы. Губы у нее всёгда были красивые... Вот поставить перед следователями две фотографии, ее и покойной Дуси... Никаких сомнений, кто мог совершить убийство банкира Ирека Мухамедова. Конечно же, вот эта, со скошенным лбом. А к этой красавице, похожей на Хозяйку Медной горы из сказки Бажова, какие вопросы? Да никаких. Так следствие и закончилось, дело закрыли за отсутствием состава преступления. Событие-то было. А вот состава не нашли. А нет человека, нет проблемы. Больше на нее и ее институт никто не наезжал. А то все говорят: «крыша», «крыша». Это если у кого у самого «крыша» поехала, тогда, конечно. А она и сама сообразила, как решить вопрос. Сдала Иреку под молодой банк «Токсим-инвест» этаж в здании института, на деньги от аренды зарплату повышенную себе и своим ученым платила. А начал он наезжать на нее, требуя еще один этаж, грозя снизить суммы, выдаваемые им из рук в руки, не облагаемые налогом, «черный нал», послал «качков» бицепсами перед ее кабинетом поиграть и погиб. Всего пять тысяч баксов из выданных им ей накануне пятисот тысяч заплатила она через Виолетту нужному человеку. И все проблемы. Новый президент банка все понял. И не возникал.

Попробовала возникать Виолетта. Прибавки к жалованью попросила, намеки всякие стала делать: что, дескать, капитан, из бывших офицеров спецчастей ГРУ, которого она знала по Западной группе войск, где пять лет служил ее муж (и где она была главной гадюкой гарнизона, это уж без сомнения), дескать, намекает, что неплохо бы за молчание «прибавить».

Так и передала: дескать, капитан просил Хозяйку «прибавить».

Ее, кстати, впервые тогда вот так, официально, по работе, что ли, Хозяйкой назвали. Ну, дома-то всегда — грузчики, привозящие новую мебель, электромонтеры, сантехники — всех хозяйками величают. А вот с большой буквы Хозяйкой впервые. Хотя она уж пять лет была к тому времени директором института.

А в этом деле так: чуть слабинку дал, палец заглотнут, и всю руку откусят. Тут спуску давать нельзя. Нашла другую структуру. Капитана убрали. Виолетте в подъезде глаз подбили, неделю на бюллетене сидела, «тойотку» ее сожгли. Ну и, конечно, ничего: кто, где? Никаких следов. Виолетту она простила. За битого двух небитых дают. С тех пор для изящных поручений лучше человека не найти. Все как надо сделает, и информация в ней тут же умрет. Золотая баба, умеет уроки усваивать.

Ирина Юрьевна кокетливо поправила каштановую прядь, спустившуюся на лоб.

Кто ей ее шестьдесят даст? Никто. Потому и никаких юбилеев. Кадровички попробовали заикнуться: может, ей медаль «Ветеран труда» дать? Или на заслуженного деятеля науки России выдвинуть? А зачем? На хрена ей такой баян? О том, что никакой она не ученый, и так все знают. Есть такая удобная формулировка — «организатор науки». И хорошо. А о том, что этому «организатору», или, по-иностранному, продюсеру, уже шестьдесят, и знать никому не надо. Муж забыл. Ему по фигу. Он к ней в спальню уж лет пять не входил. Не впускала... А красавчику Виктору Касатонову из Отдела регионального культурного развития Сибири и Дальнего Востока и знать такие подробности к чему? Любит и любит. Зачем ему избыточная информация? Ему в его сорок давно пора докторскую защищать. А без нее он что? Нет, написать, конечно, может и без нее. Дурное дело не хитрое, всякая там дутая статистика, нереальные рекомендации, оторванные от времени концепции социокультурного развития региона. Это каждый дурак может изложить околонаучным «волапюком» на бумаге, снабдив компьютерными

красивыми графиками, отпечатанными на струйном цветном принтере. Но кому это надо? А вот если «это» надо директору, будет и защита.

Как вся эта шелупонь, все эти гребаные сэнээсы и мэнээсы ее зовут? Старухой? Вряд ли. Боссом? Слишком общо. Тамара докладывала, что мэнээс из Отдела социоэкономического развития Русского Севера прозвал ее Бугром. Ну, что производное от фамилии, это понятно. Но тут созвучие с «бугром» — воровской кликухой, даваемой «шестерками» своему пахану. Этот длинношеий, в застиранном свитерочке кандидатишка экономических наук даже не представлял, как он близок к истине.

Да, она, доктор педнаук, не совершившая в науке ни единого открытия, сделала пять лет назад главное свое открытие, определившее ее жизнь на все оставшиеся годы: в переломные эпохи можно стать сильным, богатым, влиятельным и даже знаменитым, если действовать по жестоким законам волчьей стаи, уголовной банды.

Отряхнула она с подошв смешные «пионэрские» принципы, на которых ее пробовали воспитывать отец, а потом мать и отчим. И стала Бугром. Хозяйкой.

В то, что к деятельности института отношения не имело, она секретаря-референта не посвящала. Никогда не знаешь, на чем подзалетишь. И потому три письма: два на русском — в Тюмень и Екатеринбург, и одно на французском — в Страсбург, она сама отпечатала на компьютере, пропустила в одном экземпляре через принтер, заложила в факс и послала куда надо. После все три странички подожгла от золотой зажигалки, которой только для таких целей и пользовалась.

Нет, она не боялась неожиданного обыска. Во-первых, это исключено потому, что исключено. А во-вторых, в письмах не было явного криминала. Слова были самые обычные. И понять их могли только ее люди.

Получив факсы, в Тюмени активизируется отправка эшелона с нефтью в Германию по линии льготного таможенного прохода, данного Международному фонду инвалидов труда, в Екатеринбурге дадут зеленую линию другому эшелону — с алюминием из Красноярска, идущим в Германию «в порядке исключения», с разрешения первого вице-премьера, сверх положенной квоты, а в Страсбурге начнется очередная рокировка: девочки из европейских борделей поедут на Ближний Восток, а им на замену уже отправлены «хореографические ансамбли» из Саратова, Волгограда, Вологды, Полтавы и Тарту. Обо всем подумать надо, все успеть. Какое тут отмечание дня рождения?

Подумав о дне рождения, праздничном столе, который ко всем праздникам во времена ее детства накрывался в квартире ее отчима, бывшего конника Первой Конной Ивана Хрисанфовича Старостина, она вдруг ощутила зверский голод. Вспомнила и вареную стерлядь, и жаренного на вертеле осетра, и свежую телятину в сметанном соусе, селедку, моренную сутки под шубой из свеклы и майонеза, варенную с сухим укропом картошку — все те яства, которые ежедневно появлялись на столе заместителя министра Ивана Старостина, пока его не арестовали в 1951 году. А ведь как спокойно за его широкой спиной им с мамой жилось! Когда отца арестовали в 1939 году, они с матерью сразу от него отказались, обе взяли мамину девичью фамилию — Бугровы. А мать потом — фамилию Старостина. Отчим в юности служил коноводом у Буденного, потом — ординарцем у товарища Сталина, под Царицыном. Хорошо, видно, коней да баб водил к красным командирам, коли на всю оставшуюся жизнь себя обеспечил. Как был темным, необразованным жлобом, таким и остался. С отцом, дворянином по происхождению, не сравнишь. Но и выбирать ведь не приходилось.

В 1951 году арестовали и отчима. Еще хорошо, что не за «политику», а за расхищение социалистической собственности. Так что на судьбе мамы и ее, Иришки, этот арест уже не отразился. Тем более что в 1954 году вдруг выяснилось: умерший в тюрьме Иван Хрисанфович Старостин ни в чем не был виноват, залетел по навету, защититься из-за своей глупости и необразованности не сумел. Заместителем министра работал, а образование имел — три класса и коридор. И то в церковно-приходской школе, а не в Пажеском корпусе.