Анаконда
Шрифт:
Сеньорита!
Я вам весьма признателен за доставленное удовольствие. Обещаю выполнить вашу просьбу и сделать все возможное, чтобы поместить эти милые заметки в каком-нибудь журнале за моей подписью. Однако у меня, исключительно как у соавтора будущей статьи, возникает вопрос: Неужели вам, помимо тех конкретных семнадцати случаев, которые вы отметили, не приходилось испытать что-то похожее на чувство симпатии к вашему спутнику, будь он высокий или низкий, блондин или шатен, полный или худой? Неужели вы никогда не ощутили хоть минутного смятения — пусть самого мимолетного, которое заставило бы вас сделать над собой усилие, чтобы отодвинуть свою ногу?!
Вот, собственно говоря, что мне хотелось бы знать.
О.К.
Сеньор!
Признаюсь,
Злополучная крыша
Вокруг развалин и на самих развалинах Сан-Игнасио, когда-то второго по величине города провинции Мисьонес, известной еще под именем Империи Иезуитов, теперь расположилось селение, которое тоже назвали Сан-Игнасио. Селение это состоит из множества разбросанных в лесу ранчо. Неподалеку от развалин, на открытом холме, виднеется несколько кирпичных домов, при солнечном свете ослепительно сверкающих свежей побелкой, с великолепным видом, по вечерам, на долину реки Ябебири. В селении есть магазины, их даже гораздо больше, чем можно было бы пожелать, потому что, едва появится новая улочка, как какой-нибудь немец, испанец или сириец тут же пристраивает на ней свою лавчонку. Два квартала заняты общественными учреждениями, такими, например, как отделение полиции, местный суд, городское управление и смешанная школа. Для колорита, на самих руинах, поросших лесом, как вы уже знаете, приютился бар, открытый еще во времена чайной лихорадки, когда вербовщики с Верхней Параны, направляясь в Посадас, торопились завернуть в Сан-Игнасио, чтобы сладко подремать там над бутылкой виски. Мне уже случалось рассказывать, что представляет собой этот бар, и потому теперь я не буду задерживать на нем вашего внимания.
Во времена, о которых я поведу здесь речь, не все городские учреждения размещались в самом селении. Как раз посередине, между развалинами и новым портом, отделенными друг от друга одной лигой, на великолепном плато, целиком занимая его, проживал некий Оргас, начальник конторы записей актов гражданского состояния, которая и размещалась тут же в доме.
Домик этого чиновника был деревянный, с крышей, выложенной будто черепицей, дранкой из инсиенсо. Это — прекрасная кровля, если материал предварительно просушен и заранее просверлены дырки. Но Оргас покрывал свою крышу сырой дранкой, тут же пробивая ее гвоздями. Потому-то и получилось, что свободные края дранок поднялись кверху, и крыша стала похожа на ежа. Когда шел дождь, Оргасу приходилось перетаскивать свою кровать с места на место иногда по восемь — десять раз, и вся мебель в доме была покрыта белесыми подтеками.
Мы так долго задержались на этой детали дома Оргаса потому, что ощетинившаяся крыша в течение четырех лет поглощала все время начальника конторы, так что даже в свободные от работы дни он не находил минуты, чтобы заняться, например, изгородью, и никак не мог выбраться хотя бы денька на два в лес.
Оргас, большой любитель природы, бывая в плохом настроении, говорил мало, зато вслушивался в слова собеседника с глубоким, чересчур подчеркнутым вниманием. В селении его не любили, но уважали, Несмотря на его абсолютную простоту, панибратство и фамильярность в обращении с представителями местной знати и властей, их разделяла ледяная стена. Ни в одном поступке Оргаса как будто нельзя было заметить пренебрежительного отношения к людям, а между тем именно это ему ставили в упрек.
Конечно, на то были определенные причины,
Вскоре после приезда Оргаса в Сан-Игнасио, когда он еще не возглавлял контору и жил на плато один-одинешенек, сооружая свою ежеподобную крышу, ему прислали приглашение от директора школы, который, как водится, почитал за особую честь приветствовать от имени всей школы столь просвещенную личность.
Оргас, как обычно, в синих брюках, сапогах и домотканой рубашке, отправился с визитом на следующее же утро. Но ему вздумалось идти лесом, и там он поймал большущую ящерицу, которую решил не убивать. А чтобы она не убежала, он обвязал ее туловище лианой. Так, с разорванным рукавом, волоча за собой свою пленницу, он вышел из лесу и зашагал прямо к школе, где у входа его
Ослы господина Буи тоже помогли составить об Оргасе такое мнение.
Буи был французом, прожил в этих краях уже тридцать лет и, чувствуя себя полноправным хозяином, позволял своей скотине свободно ходить, куда ей только хотелось, и опустошать убогие посевы соседей. Даже у самой тупоголовой ослицы из орд Буи хватало ума, чтобы часами раскачивать лбом проволоку, пока она не ослабнет. Колючей проволоки тогда еще не было, а когда она появилась, ослики Буи додумались до того, что ложились под самый нижний ряд и принимались елозить по земле до тех пор, пока не оказывались по другую сторону ограды. Впрочем, никто не жаловался: Буи был мировым судьей в Сан-Игнасио.
Когда приехал Оргас, Буи уже не был мировым судьей. Но его ослики этого не знали, и вечерами по-прежнему трусили по окрестным дорогам в поисках нежных всходов, на которые подолгу, с дрожащими губами и напряженно застывшими ушами, глядели сквозь ограду.
Оргас поначалу переносил эти опустошительные набеги терпеливо, правда, он натянул несколько лишних рядов проволоки, а иногда, ночами, босиком гонялся по росе за ослами, подходившими к самому его жилищу. Наконец он пошел к Буи жаловаться, и тот, немедленно созвав всех своих сыновей, строго наказал им как следует присматривать за скотиной, беспокоившей «бедненького господина Оргаса». После этого ослы продолжали свободно разгуливать, где только им хотелось, а Оргас ходил еще пару раз к молчаливому французу, который, охая и ахая, снова хлопал в ладоши, сзывая сыновей, и опять все оставалось по-прежнему.
Тогда Оргас повесил на дороге такое объявление:
«Осторожно! Трава на этом пастбище отравлена!»
Десять дней и ночей он отдыхал. А на одиннадцатую ночь снова послышался осторожный топот подбиравшихся к плато ослов и, чуть позже, хруст оборванных пальмовых листьев. Оргас, потеряв терпение, выскочил как был в нижнем белье и выстрелил в первого подвернувшегося под руку осла.
Наутро он послал к Буи мальчика сказать, что около сто дома на рассвете нашли мертвое животное. Сам Буи не пошел проверять достоверность этого невероятного события, а послал старшего сына, детину меланхоличного и длинного, как стебель пшеницы. Угрюмый парень прочел вывеску у входа и в очень скверном настроении поднялся на плато, где Оргас уже ждал его, сунув руки в карманы брюк. Едва поздоровавшись, Буи-сын подошел к мертвому ослу. Оргас сделал то же самое. Парень обошел труп пару раз, внимательно оглядывая его со всех сторон.
— Он действительно подох этой ночью… — пробормотал он наконец. — И с чего бы это?
На шее яснее ясного зияла на солнце огромная пулевая рана.
— Трудно сказать… Наверно, отравился, — спокойно ответил Оргас, не вынимая рук из карманов.
Ослики больше не появлялись на его усадьбе.
Целый год после назначения Оргаса начальником конторы весь Сан-Игнасио не переставал им возмущаться, потому что новый начальник, вопреки установившемуся порядку, разместил свою контору в пол-лиги от местечка. Там, в его домике, в комнатке с земляным полом, куда наружная галерея и большое мандариновое дерево* почти не пропускали света, посетителям всегда приходилось ждать минут десять: Оргаса то не было дома, то он долго отчищал руки от гудрона. Потом начальник наскоро записывал данные на первом попавшемся клочке бумаги и, опередив клиента, выбегал из комнаты, чтобы поскорее взобраться на крышу.
Надо правду сказать: никакого другого важного дела за первые четыре года своего пребывания в Мисьонес у Оргаса не было. Дожди в тех краях поливают так, что, уверяю вас, против них не устоит, пожалуй, и двойная железная кровля. А Оргас покрыл свою крышу дранкой, пропитанной всеми осенними ливнями. Растениям они не идут на пользу, а вот дранка, отданная во власть солнца и дождя, вздернула все свои свободные края и сделала крышу, как мы уже говорили, похожей на ежа.
Если, стоя в полумраке одной из комнат, посмотреть вверх, то обращала на себя внимание и еще одна деталь: сделанная из темного материала, крыша была тем не менее самой светлой частью дома, потому что из-под каждой дранки светилось как бы маленькое слуховое оконце. Кроме того, повсюду виднелись круглые нашлепки, которыми Оргас затыкал изнутри, с помощью длинной палки, те места, из которых вода не то что стекала, а лилась ручьями на его постель. Но самой большой достопримечательностью были обрывки веревок, которыми Оргас пытался законопатить крышу. Пропитавшись смолой, веревки неподвижно свисали, отражая полоски света, похожие на змей.