Анализ мировых систем и ситуация в современном мире
Шрифт:
Третье: когда и если эта дискуссия о глобальной стратегии найдет свое разрешение, даже если это разрешение примет форму слияния трех разновидностей движений в одну великую всемирную семью, из этого вовсе не воспоследует, что будет существовать единая антисистемная стратегия. Всегда было, и в еще больших масштабах будет, что эти движения очень сильно пропитаны лицами, группами и слоями, чьи сущностные надежды связаны не с достижением эгалитарного, демократического мира, но в сохранении неэгалитарного и недемократического порядка, пусть даже и неизбежно отличного от существующей капиталистической мироэкономики (переживающей сейчас свой затяжной структурный кризис). Иначе говоря, по завершении дискуссии между движениями
Уроки
Какие выводы следует нам извлечь из революции 1968 г. и последующих событий? На самом деле, какие выводы нам следует извлечь из более чем столетия всемирной организованной антисистемной деятельности? Здесь, я полагаю, формат тезисов не подходит. Я предпочту излагать проблемы в форме постановки вопросов. Это вопросы, поспешу добавить, ответы на которые невозможно найти в ходе одного нашего коллоквиума или в спокойной обстановке интеллектуальной дискуссии. Это вопросы, ответы на которые могут быть найдены лишь в практике множественных движений. Но эта практика, разумеется, включает в качестве своей части анализ и дебаты, как публичные, так и с глазу на глаз, особенно те, которые проходят в контексте политической ангажированности.
Вопрос 1: Возможно ли добиться значимых политических изменений без взятия государственной власти?
Я полагаю, что ответ зависит прежде всего от того, как определить смысл слова «значимый». И тем не менее вопрос вполне реальный. Если марксисты выиграли политический спор с анархистами в XIX в., а политические националисты выиграли свой параллельно шедший спор с культурными националистами, объяснение этому лежит в убедительной силе сделанного ими предположения: те, кто пользуется привилегиями, никогда не откажутся от них по доброй воле и будут использовать свой контроль над государственными средствами насилия, чтобы предотвратить значимые изменения. тсюда следовало, что отстранение привилегированных от государственной власти было обязательной предпосылкой значимых изменений.
Кажется совершенно ясным, что даже сегодня в некоторых странах (скажем, в Южной Африке) существуют правительства, представляющие привилегированные меньшинства, которые решительно не желают поступиться своими привилегиями. Для этих стран очень убедительным кажется предположение, что никакие значимые политические изменения не могут произойти без энергичной и почти неизбежно насильственной политический активности. Южная Африка, несомненно, является примером квинтэссенции государства, в котором большинство граждан никогда не имело droit de cite и потому никогда не ощущало правительство в каком бы то ни было смысле «своим».
Но сегодня есть большое количество государств, в которых большинство населения верит, что государство в определенном смысле является «их». Большинство «постреволюционных» режимов в общем обладают таким глубинным чувством народной поддержки. Это, несомненно, верно по отношению к СССР, Китаю, Алжиру. Но если к Алжиру, то почему не к Индии? И разве это не справедливо по отношению к Швеции, где социал-демократические правительства в течение 50 лет «интегрировали» рабочий класс в политическую жизнь? А как насчет Франции или Германии? Любой может продолжить список. Каждый национальный случай обладает своей спецификой. Но несомненно ясно, что существует очень большое количество государств, где широка народная поддержка и где, поэтому, борьба за первичный доступ к государственной власти не встречает большого отклика. Вероятно, поэтому не слишком полезно предполагать, что некоторые из этих государственных структур
Не является ли на самом деле главной проблемой для многих государств, и пожалуй в первую очередь для тех, которые самосознают себя «постреволюционными», вопрос о достижении контроля над государством со стороны «гражданского общества»? Не является ли именно этот вопрос ядром политических дискуссий не только в «социалистических странах», но также и в Латинской Америке, и в Южной Европе, и в черной Африке? «Больше демократии — больше социализма», —говорит г-н Горбачев. Но если так, какова тогда функция антисистемного движения в СССР?
Вопрос 2: Есть ли иные формы общественной власти, помимо «политической», которые есть смысл завоевывать?
Очевидно, существуют другие формы общественной власти — экономическая, культурная («гегемония» по Грамши), власть над собой (личная и «групповая» автономия). И, очевидно, индивиды, группы и организации постоянно стремятся к таким видам власти. Но как усилия по их обретению, сочетаются с политической деятельностью антисистемных движений? В каком смысле получение большей экономической власти, или большей культурной власти, или большей власти над собой на самом деле способствуют глубинному преобразованию миросистемы?
Здесь перед нами стоит вопрос, который занимал антисистемные движения с самого их зарождения. Являются ли фундаментальные изменения последствием нарастания улучшений, которые шаг за шагом со временем создают необратимость изменений? Или же такие нарастающие достижения являются в значительной степени самообманом, на деле ведущим к демобилизации и тем самым к сохранению существующих несправедливостей? Это, конечно же, вновь спор «реформа или революция?», который куда шире, чем его ограниченная версия, символизируемая противостоянием Бернштейна против Ленина.
Иначе говоря, существует ли осмысленная стратегия, которую можно выстроить так, чтобы она включала в себя пестроту устремлений к Многообразным формам власти? Потому что именно это предполагается или, по крайней мере подразумевается во многих аргументах новых социальных движений, зародившихся накануне 1968 г.
Вопрос 3: Следует ли антисистемным движениям обретать жесткие организационные формы?
Создание бюрократических организаций как орудия общественных изменений было великим социологическим изобретением политический жизни XIX в. Было много споров, должны ли такие организации быть массовыми или кадровыми, легальными или подпольными, направленными на решение одной или многих задач, должны ли они требовать ограниченной или полной приверженности от своих членов. Но в течение более века почти не было сомнений, что какая- то организация совершенно необходима.
Факт, очень давно продемонстрированный Михельсом, что такие организации обретают собственную жизнь, которая начинает прямо мешать осуществлению их официального raison d'etre, не слишком приглушил энтузиазм создавать все новые организации. Даже стихийные движения 1968 г. стали преобразовываться в множество таких организаций. Несомненно, это имело следствием, что многие из поколения после 1968 г. чувствовали себя очень неудобно, что показали резкие споры между Fundis и Realos в немецком движении «зеленых».