Аналогичный мир - 3
Шрифт:
— Фредди, проводка искрит.
— Опять?! Ну, на хрен такую дрянь было ставить?!
Осмотрев коров и поговорив с Эйбом и Гвен, Джонатан пошёл по остальным службам. Так, проводку Фредди сделает, конечно, но ведь опять заискрит в другом месте, а почему? Изоляция хреновая?
— Из ошмётков сляпано, вот и прорывает.
— Ляпали мы сами, вспомни.
— Угу. А ты вспомни: у нас тогда живые деньги были? — язвит Фредди. — Заказывай полный набор, лендлорд, заплатки не помогут. Пока не полыхнуло и мы здесь, всё и сменим.
— Резонно, — кивает Джонатан. — Сгоняю сейчас в краунвилль. Кого из электриков позовём?
— О Мюллере неплохо отзывались. Если свободен сейчас, пусть со всей бригадой и едет.
— Их
— Не жмотничай, Джонни, на ремонтах больше потеряем. А пленные… ну, если кто и не довоевал, то не слышал, чтоб у Мюллера проблемы были.
Джонатан кивнул и пошёл к конскому загону за Лордом.
Обычные хозяйственные хлопоты, и кольт в кобуре для привычной тяжести на бедре. Опасности нет никакой. Ага, молоко понесли на кухню, и Вьюн уже тут как тут, сопровождает. А Лохматка где? Уже у кухни сидит. Двух щенков привёз из очередной поездки в город ещё зимой Роланд. И клялся-божился, что не видел, как паршивцы залезли в фургон. Но когда Стеф сказал, что за кражу отвечать по закону придётся: породистые собаки бесхозными не бывают, заваруха давно кончилась, Роланд оправдался, что купил их честно и даже бумаги из кармана достал. Пока что дети дипломированных крысоловов предпочитали подлизываться к Мамми и демонстрировали любые таланты, кроме охотничьих. А кошка сама по себе пришла и прижилась в бараке. А чего ж нет, еды-то всем хватает, а мышей тоже кто-то должен гонять. Дармовая кошка осталась безымянной, а за Вьюна и Лохматку Джонатан отдал деньги Роланду: собаки-то для хозяйства куплены, и даже их бумаги со смешным названием: «Щенячьи карточки» забрал и спрятал в у себя в сейфе.
Джонатан уже заседлал Лорда, когда Фредди подошёл к нему.
— Раз уж мы связываемся с Мюллером, подумай о хорошем холодильнике.
— Пока погреба хватает, но подумаю, — кивнул Джонатан, посылая Лорда вперёд.
Закончив свой обход в конюшне, Фредди пошёл на кухню. Здесь на углу стола на салфетке его уже ждали большая фарфоровая кружка с горячим кофе, тарелка с кашей и лепёшка. Шумно хлебавшие кашу с молоком из своих мисок, Вьюн и Лохматка повиляли ему хвостами, не отрываясь от еды. Мамми домывала посуду от общего завтрака, и ей помогала Джой — дочка Эрси и Саймона. Ей исполнилось десять лет и с Томом и Джерри она не водилась и даже на Роба свысока посматривала: через два года она уже на устном контракте работать будет, а они — ещё малышня голопузая, вот Билли и Дик — другое дело, те уже работают. Да ещё на ней маленькие: своя сестричка и Малыш-Джонни — сын Дилли. Только успевай поворачиваться.
— Спасибо, Мамми, — Фредди допил кофе и встал.
— А и на здоровьичко, масса Фредди, — заулыбалась Мамми и незаметно подтолкнула Джой.
— На здоровье вам, масса, — послушно сказала она.
Ей Фредди ответил кивком: большего пока не положено.
Выйдя из кухни, Фредди надел шляпу, сдвинув её на затылок и оглядел двор. А смотри, как споро всё закручивается. Когда команда с умом подобрана, то и дальше идёт по-умному.
Весна всегда была плохим временем. Голодным, мокрым… прежде всего, голодным. А когда зимние запасы не просто съедены, а их вообще не было… Оголодавшие за зиму охотники ничего не могут добыть, пушнины для торговли нет — много ли добудут голодные, а силы нужны для охоты жизни… Всё так, но если к этому добавить боли, когда негнущуюся полумёртвую ногу сводит болевой судорогой, головокружения от контузий при каждом наклоне к капкану, и… и это можно пережить. Страшно другое. Ты — обуза, не просто никому не нужен, а мешаешь. Ничего нет хуже жизни из милости. То, что ты можешь — не нужно, а нужного ты не можешь. И ты один. Есть род, но нет семьи. И не будет.
— Ты всё-таки уходишь.
Спящий Олень
— Мы не гоним тебя.
— Я знаю.
Жена и дочь Спящего Оленя, не поднимая голов, перебирают лоскуты кожи и клочки меха, шьют куртку единственному сыну и брату. Парень уже охотится наравне с отцом, этим летом на Большом празднике Солнца пройдёт посвящение и получит имя. Он — настоящий индеец, завидный жених… Громовой Камень затянул завязки на вещевом мешке и достал сигареты, последнюю пачку. Спящий Олень кивнул, соглашаясь покурить на прощание.
Они сидели у огня и курили, глядя в огонь. Говорить не хотелось, да и о не о чем. Из рода уходили и до него, будут уходить и после. Как и из других родов. Некоторые возвращались, но он не вернётся. Это тоже всем ясно. И его возвращения никто не будет ждать.
Громовой Камень докурил, выбросил крошечный окурок в огонь и встал, взял мешок и привычным движением надел его на плечи. Теперь в левую руку небольшой чемодан — тетради, карандаши, кое-какие книги, ещё всякая школьная мелочёвка. Купил, когда ехал из госпиталя, думал, что будет учительствовать. Не пришлось. Теперь в правую руку палку. Без костылей он обходится, а без палки… шагов десять по гладкому и ровному пройдёт, и не больше.
— Вы остаётесь, я ухожу, — ритуальная фраза прощания.
Пригнувшись, он вышел из типи и, не оглядываясь, пошёл к дороге. Снующие между типи ребятишки, занятые хозяйством женщины, отдыхающие у шатров мужчины — никто не окликнул его, не посмотрел ему вслед. Мужчина решает сам. И решает окончательно.
До дороги недалеко, здоровому час с небольшим идти, а ему… но род собирался откочевать ещё дальше, так что откладывать уход было нельзя. Надо дойти до дороги. Там есть шанс найти попутку. Добраться либо до ГОКа, либо до Юрги, а уже оттуда автобусом до Эртиля.
Он шёл медленно, тщательно выбирая место для следующего шага. Ему нельзя падать. Каждое падение — это потеря сил и времени. Назад он не оглядывался. Зачем? Чтобы увидеть, как близко стойбище, и понять, насколько медленно он идёт? Хромая улитка — вот кто он теперь. Громовым Камнем его назвали за меткую стрельбу. И умение молча терпеть любую боль. Как камень. И то, и другое при нём и сейчас. Но для полноценной жизни не просто в стойбище, а вместе с родом — мало. Вон ту кочку надо обойти: нет места для палки, вот так, и взять левее, где просвет пошире. Вот так. Ну, до чего же болит, стерва, сырая весна, все старые раны ломит. И ещё шаг, и ещё… Вот так, всё путём, всё идёт, как надо. Армейские сапоги, конечно, тяжелее мокасин, и, когда идёшь, не чувствуешь земли, ломаешь веточки, шумишь прошлой листвой, но они лучше защищают ноги и не промокают, а обходить ещё и лужи он не может: слишком много лишних шагов.
Он шёл медленно и шумно, распугивая птиц и зверьков, то-то они небось потешаются над таким охотником. Нет, его охота кончилась…
…- Тебе повезло, парень.
Они курят в укромном углу госпитального сада. Присесть тут не на что, и они висят на своих костылях, прочно уперев их в мёрзлую землю. Он невольно кивает: у его собеседника ног нет. Обе до колена ампутированы, вот и привыкает теперь к протезам. Но всё-таки возражает:
— Больно хреновое везенье, — и нехотя поясняет: — Не охотник я теперь.
И вполне логичный, вполне разумный ответ:
— Не одной охотой жив человек.
И ему нечего возразить. Он не может сказать, что человеком, мужчиной считают только охотника. Каков охотник — таков и человек. Ему… ему стыдно сказать об этом.
— Ты до армии кем был?
Он усмехается.
— Школьником. Закончил, получил аттестат и добровольцем.
Собеседник кивает.
— Понятно. А хотел кем?
Он вздыхает.
— Учителем.
— Ну, так чего ж ты?! Учитель — самое милое дело. Тут же голова, а не ноги нужны.