Аналогичный мир
Шрифт:
Эркин кивнул, поднимая кружку, и глотнул. Бесцветная пахучая жидкость обожгла горло, выжав на глаза слёзы. Эркин закашлялся.
— Заешь, — протянул ему кусок мяса Андрей. — Это я у одного… сменял. Давно ещё. Тяну помаленьку.
— Что это? — откашлялся, наконец, Эркин.
— Тот чмырь клялся, что настоящая русская.
— Водка?
— А что ещё?
Андрей тщательно завинтил крышку и убрал фляжку. Вернулся к костру. Эркин поворошил поленья. От выпитого по телу прокатывались тёплые волны и как-то странно кружилась голова.
— Крепкая, — Эркин
— Ты ж говорил, что умеешь пить, — засмеялся Андрей.
— Такого я никогда не пил.
— А… там?
— В Паласе? — Эркин спокойно поправил упавшую на лоб прядь. — Там совсем другое подавали. Сладкое. Я же эл, в эл-пи был.
— А это чего такое?
— Эл, значит, для леди, эл-пи — Палас для леди. А кто для мужчин, те джи, джи-пи — Палас для джентльменов, Там рабыни были, — Эркин усмехнулся, — в основном.
— А…? Стоп, — остановил сам себя Андрей. — Понял, — и сплюнул в костёр. — Система.
— Система, — кивнул Эркин. — Были ещё О-Паласы. Туда, говорят, те ходили, кто мучить любит или… гадости там разные.
— О? — переспросил Андрей и тут же кивнул. — Понял, это от other (другой).
— Да? — удивился Эркин. — Не знал. Ну, так вот. О них всякое болтали. Кого туда отобрали, то всё, тех уже никто не видел. Элов навалом, джи… тоже. А тех нет. О-Палас и всё. С концами. — Эркин потёр ладонями лицо. — Болтаю я чего-то, будто травы нажевался.
— Какой травы?
— Да говорил я тебе вроде. Ну, гонял бычков когда, ещё до Свободы, без жратвы раз остались, кончились продукты, вот и жевали её. Она голод забивает, и язык без привязи становится. Если увижу где, покажу.
— А называется как?
— А фиг её знает. Я вон из деревьев только дуб и клён отличаю. И то мне уже в имении показали. Послали раз кленовую аллею чистить, а я не знал, где она. Мне как влепили плетью, так я туда птичкой влетел и на всю жизнь запомнил, какой клён из себя. И с дубом так же. Павлиньи перья в одном Паласе видел, а самого павлина… А называюсь индейцем. — Эркин усмехнулся. — Хреновый я индеец.
— Ты ж не виноват в этом.
— Мне-то от этого не легче.
— Оно так. А разболтался ты, это точно, — Андрей засмеялся. — Так что водку ты пить не умеешь. И не хвастай.
— Я не хвастал.
— А что, много вам… ну, спиртного давали?
— В пайке не давали. А так… клиентки угощали. Там отхлебнуть, допить…
— А закусь?
Эркин засмеялся.
— Стащить успеешь, так закусишь. Мне один раз коньяка досталось… полный бокал. Она пригубила, а пить чего-то не стала и мне сунула. Я и шарахнул.
— Он, коньяк этот, крепкий?
— Не знаю. Обожгло сильно.
— И не опьянел?
Эркин опять засмеялся.
— Опьянеешь — не сработаешь. Не сработаешь — тока получишь. Меня повело было сразу, а как про ток вспомнил, сразу протрезвел.
— И сработал?
— А куда денешься? Под ток, знаешь, неохота как-то… Потому и говорил, что пить умею. Но не люблю.
Андрей усмехнулся, покрутил головой.
— А меня редко берёт. Слушай, а кормили вас хорошо? В Паласе? —
— Пьяный могу. — Эркин взял ещё кусок мяса.
Сегодня они вместо варева просто свалили мясо на сковородку и поставили на огонь.
— Ну, слушай. Кормили нас хорошо. Не от пуза, но паёк большой, сытный. А так… та же каша, хлеб, кофе. Каша, правда, с мясом. И кофе сладкий. Голодом не наказывали, ну, уж очень редко, — и усмехнулся, — чтоб вид не теряли. А на паёк этот ты не завидуй. Сытость эта боком выходила.
— Это понятно, — Андрей ответил злой усмешкой, — когда хорошо кормят… У нас опытные говорили, что в самых злых тюрьмах пайка сытная. Хорошая жратва, она опасная.
— Везде одно и то же, — кивнул Эркин. — Ну, ещё слушаешь? Или хватит с тебя?
— Валяй. Тебе выговориться надо, хмель выпустить. А спали вы где? Там же? Ну… где работали? Или…?
— Или. Работали в зале и в кабинах. А спали в камерах. Как в распределителе, только не на полу, а на койках.
— Ух ты! Не нары, значит. У каждого своя?
— Ну да, надзирателю так подойти удобнее. И чтоб не трепались. Койки хорошие, простыни давали. И подушки. Если что, подушками и душили.
— Мы одеялом.
— Одеяла не полагалось.
— Так и спали, что ли, под одной простыней?
— Ни под чем. В камерах тепло. И надзирателю всё видно. — Эркин усмехнулся и, явно передразнивая, рявкнул. — Лечь на спину, руки за голову! — и уже своим голосом. — Ну, рядом можно, или под себя. Но упаси тебя прикрыться.
— А это за каким чертом?
— А их спроси. С питомника приучили. По другому лежать я только в имении выучился, как вздует спину после пузырчатки, и не захочешь, а только на животе спать будешь. А так… койка низкая, надзирателю удобно ногами бить. А в распределителе прямо на полу ведь. Хоть в лицо тебе, хоть в живот, хоть… — Эркин махнул рукой. — Ну, в распределителе спишь, только если вся камера спальная подобралась. А попадёшь с работягами, так там не до сна. Спина к решётке, ноги поджал, голову прикрыл и дрожишь до утра. Полезут, не полезут… Били нас в распределителях… по-чёрному. Ведь ты подумай, — Эркин с внезапно ожившей старой болью подался к нему, — ты пойми, нам любой синяк уже плохо. А лицо попортили, то всё, пошёл в Овраг. Так ведь, сволочи, погань рабская, не била, увечила. Мы и дрались так, не подпуская к себе, ногами отбивались.
— То-то тебе кишки чуть не выпустили.
— Сам говорил, что чуть не считается. А так, я ж пять лет не спальник, и не продавали меня из имения. Отвык. И не дерутся рабы с ножами. Это уж после Свободы научились.
Эркин оглядел опустевшую сковородку и засмеялся.
— Завтра пустую кашу лопать будем.
— А у нас без заточки делать было нечего, — задумчиво сказал Андрей, словно не расслышав его последней фразы. — Шмонали, конечно, и если найдут чего, то сильно пожалеешь… о себе. Только, если жить хочешь, ты её сделаешь и прятать научишься, чтоб всегда под рукой была.