Anamnesis vitae. Двадцать дней и вся жизнь
Шрифт:
– Машка, осторожно, выпадешь. – Не выпаду. – Выпадешь.
– А вот не выпаду! – Выпадешь!! – Нет!!!
– Девчонки, вы что орете? Спать хочется.
Анатолий прокричал это, высунув голову в форточку. Машка такой случай упустить, конечно, не могла.
– Как ваше драгоценное здоровье, Анатолий Дмитриевич? Как ваша костяная ноженька: шевелится ли?
– Шевелится, у меня все шевелится, Мария Викторовна.
Девчонки зашлись смехом. В их отделении шутить надо было осторожно, тщательно отбирая слова. Например, один раз их заведующий на очередной большой разборке, которую он устраивал
– Девочки, вы, когда за конец-то беретесь, руки мойте.
Сказал и сам испугался, потом смеялся вместе со всеми.
Так что Толино «шевеление» в отделении бы тоже пошло на ура. Они не были пошляками, просто специфика тяжелой работы была такова, что все научились радоваться, пусть даже незамысловатым шуточкам, смеяться по-доброму друг над другом, и находить в этом отдохновение для души. Иначе продержаться на такой работе было невозможно.
– Что вы смеетесь постоянно? – обиделся Анатолий.
– Ладно тебе, вылезай из своей берлоги, тут такое солнышко светит, сразу твою ногу вылечит. Какаяникакая, а физиотерапия.
Наталья посмотрела на брата и увидела, что он, задрав голову, внимательно смотрит на Машку.
Машка и в самом деле была хороша. Волосы в разные стороны, глаза блестят и щурятся от солнца, щеки румяные, стан изогнут на манер амфоры. Да уж! Есть на что посмотреть! Вот Толька и пялится. А Мария-то Викторовна на него и не взглянет. То плечиком поведет – это она умеет, то волосы рукой поправит. Не нравилось это все Наталье. То есть вот было бы здорово, если бы Толя Машку полюбил! Только полюбил, а не поиграл в любовь, а то ведь…
– Купаться кто-нибудь будет?
Из-за дома появился Саша в плавках с полотенцем на шее.
– Даже не вздумай! Холодно! – Танюша широко разводила руки, не давая ему пройти к бассейну.
Саша легко поднял жену, мимоходом поцеловал и поставил позади себя.
– Эх! О-го-го! Ура! – заорал он все сразу, прыгнув в воду.
Оттуда раздался визг, именно визг, потом урчание, а потом довольные похрюкивания. Видимо, вода основательно остыла за ночь.
Завтракали долго, с удовольствием. Вчерашний шашлык на поджаренном хлебе с зеленым лучком и укропчиком показался вкуснее, чем накануне.
– Это потому, что он выстоялся, – сказал Анатолий, ни на кого не глядя. – Мужчина тоже должен выстояться для женитьбы. Выгуляться, а потом выстояться.
– Как конь, – в тон ему подтвердила Машка.
– Вот что, Мария Викторовна, – задумчиво проговорил Анатолий, критически оглядывая ее фигуру, – какой вы носите размер?
– Размер чего? – спросила деловито Машка, пережевывая кусок шашлыка.
Толька почему-то смутился:
– Размер верхней одежды, ничего прочего я не предполагаю.
– Вы мне шубу изволите со своего плеча пожаловать, Анатолий Дмитриевич? – приняла эстафету Машка.
Наталья смотрела на них, открыв рот. Вот ведь какие театры на дому разыгрываются – Шекспиру не снилось!
– Я вам платье хочу купить на сегодняшний вечер в Большом театре, у меня билетик лишний есть.
Машка оскорбилась, поперхнулась, закашлялась, и между приступами кашля заорала:
– Я
Толя молчал. Потом неожиданно легко встал, подошел к Машке, опустился перед ней на одно – здоровое, к счастью, колено, отчего нога в повязке вытянулась на манер удава в коме, и сказал задушевным голосом:
– Простите меня, Маша, я не подумал, что вы обидитесь. Прошу вас быть, – он выдержал эффектную паузу, во время которой все затаили дыхание, – моей спутницей на сегодняшний вечер и, возможно, если вы захотите, на последующие вечера тоже.
Легко встал, отряхнул колено, отошел от Машки, сел на свое место и с интересом стал ждать, что она ему ответит.
Машка откусила очередной кусочек шашлыка, запила его минералкой и сказала:
– Ладно.
Зрители в партере – Наталья, Саша и Танюшка – захлопали в ладоши. В это время со второго этажа раздался вопль:
– Мама, я утро проспала!
Это проснулась Полина, надо было бежать, целовать, вести умываться, выслушивать рассказы о том, что она видела во сне, высказывать свое мнение о чистоте щечек, еще и еще целовать. Как хорошо, что у нее есть дочка!
Алексей опаздывал на примерку спецодежды. Оказывается, на Мясницкой шла какая-то акция, об этом вчера трубили все средства массовой информации, а он не знал. Машину пришлось оставить на задворках, правда, под присмотром двух курсантиков милицейской школы, и теперь он пробирался сквозь толпу пешком, глядя на часы и досадуя на собственную непредусмотрительность. Мог поинтересоваться хотя бы в своем отделении, какие улицы будут сегодня перекрыты.
Иван Исаакович, любимый, известнейший московский милицейский портной, уже вышагивал в нетерпении перед манекеном, на котором красовался снежнобелый смокинг.
– Иван Исаакович, простите, опоздал.
– Не прощаю, вы – человек военный, опаздывать не должны. Но амнистирую по случаю вашей свадьбы.
Так, что ему наговорил Сухомлин? Как теперь выкручиваться?
Иван Исаакович хитренько поглядывал на растерянного Алексея:
– Будем сегодняшнее мероприятие считать репетицией. Барышня-то хоть хороша?
– Барышня – да, только у меня функции совершенно другие, отличные от жениховских.
– Функции функциями, а жизнь жизнью, – произнес философски портной, подняв указательный палец.
Одевание и инструкции по поводу того, за чем нужно следить, когда носишь смокинг, длились довольно долго, причем в служебной примерочной – без зеркал. Видимо, это было наказанием за опоздание. Наконец, одетый в смокинг, фрачную рубашку, галстук-бабочку, в белых туфлях, Алексей был торжественно выведен из примерочной и поставлен перед зеркалом в фойе. Сказать, что он себя не узнал – это ничего не сказать. На него смотрел из зазеркалья красивый статный мужчина в белоснежном – правда, можно под венец – наряде. Именно, наряде, потому что то, что на нем было надето, никак нельзя было считать просто одеждой. Интересно, понравится это Наталье или нет?