Анархизм
Шрифт:
Ея значеніе было огромно. Въ конц XVIII-го вка весь міръ съ напряженнымъ вниманіемъ слдилъ за событіями, протекавшими въ революціонной Франціи. Величайшая изъ всхъ дотол бывшихъ историческихъ драмъ — Великая революція въ однихъ вселяла трепетъ и ужасъ, въ другихъ рождала восторги. Впервые среди феодальныхъ обломковъ юная буржуазія властно возвысила свой голосъ, впервые языкомъ просвтительной философіи и революціонныхъ публицистовъ заговорила она о неотъемлемыхъ священныхъ правахъ человка и гражданина. Все, казалось, улыбалось тогда этой вновь народившейся сил, могуче прокладывавшей себ новую дорогу. Буржуазія была властителемъ думъ.
Въ знаменитой брошюр «О третьемъ сословіи» аббатъ Сіесъ въ трехъ вопросахъ и отвтахъ
И жизнь благосклонно отнеслась къ требованіямъ революціонной буржуазіи; прошли года — и во всхъ конституціонныхъ странахъ мы видимъ ее не въ скромной роли «чего-нибудь», а верховной вершительницей судебъ цлыхъ народовъ.
Ей стали принадлежать и экономическій и юридическій суверенитетъ. Народовластіе, о которомъ она говорила въ своихъ деклараціяхъ и конституціяхъ, стало ея властью, самодержавіе народа — ея самодержавіемъ.
Демократія — сулила: полное равенство, отрицаніе всхъ привиллегій и преимуществъ, привлеченіе всхъ къ управленію страной. Это оказалось несбыточной мечтой. Съ одной стороны, уже по причинамъ формальнаго свойства, оказалось невозможнымъ сдлать народъ — дйствительнымъ сувереномъ. То, что было бы мыслимо въ небольшой общин, технически оказалось не подъ силу обширному народу. И кучка выборныхъ, далекихъ подлинной вол народа, стала фактическимъ сузереномъ. Съ другой — суверенная буржуазія сдлала все, чтобы обезпечить «свое» самодержавіе и защищать его отъ посягательствъ безпокойныхъ индивидуальностей, недовольныхъ тмъ порядкомъ, который былъ упроченъ буржуазнымъ законодательствомъ. Принципъ народовластія былъ обрзанъ, извращенъ. Для выраженія правильной народной воли — понадобились цензы: имущественный, осдлости, возраста и пола. Въ принцип народовластія, этой фикціи, господствующій классъ нашелъ свою лучшую защиту. Онъ сталъ ея идейнымъ и практическимъ щитомъ противъ всхъ «народныхъ» нападеній.
Критика демократіи есть вмст критика принципа большинства.
Въ настоящее время общепризнано, что этотъ принципъ былъ принятъ не во всхъ раннихъ демократіяхъ. «Демократіи древности — пишетъ Еллинекъ въ своемъ этюд «Право меньшинства» — знали принципъ большинства и проводили его различнымъ образомъ, часто признавая при этомъ и права меньшинства. Напротивъ, средневковый міръ призналъ его далеко не сразу и съ оговорками. Сильно развитое чувство личности, которымъ отличались германскіе народы, не мирилось съ тмъ, что двое всегда должны значить больше, чмъ одинъ. Одинъ храбрый могъ побдить въ открытой борьб пятерыхъ, — почему же долженъ онъ въ совт склоняться передъ большинствомъ. И потому въ средневковыхъ сословныхъ собраніяхъ мы часто встрчаемся съ принципомъ, что ршать должна pars sanior а не pars major, иначе — что голоса надлежитъ взвшивать, а не считать. Въ нкоторыхъ сословныхъ корпорацияхъ вплоть до позднйшаго времени вообще не производился правильный подсчетъ голосовъ, напримръ — въ венгерскомъ сейм. Въ общественной жизни германцевъ первоначально вс ршенія принимались единогласно — особенно при выборахъ, — большею частью путемъ аккламаціи, которою заглушались голоса несогласнаго меньшинства». И не только у германцевъ требовалось для принятія важныхъ ршеній единодушіе собранія, то-же было и въ славянскомъ мір.
Однако, при переход къ большимъ демократіямъ современности стало очевиднымъ, что народовластіе въ его чистой форм — невозможно. И новая демократія на мсто единогласія поставила начало большинства.
Послднее было объявлено единственно возможнымъ способомъ ршенія общенародныхъ вопросовъ; меньшинство должно было смириться, за большинствомъ была признана постоянная привиллегія правды.
Однако, подобное признаніе было слишкомъ
Отмтимъ лишь важнйшіе.
Прежде всего указывали, что торжество начала большинства есть прочный историческій фактъ. Разсужденіе Еллинека, только-что приведенное, обнаруживаетъ несостоятельность этой «исторической» ссылки. Но если бы даже и вс историческіе народы практиковали большинство вмсто единогласія, это могло обозначать только одно, что подлинной демократіи исторія еще не знала. Начало большинства есть слишкомъ очевидная фальсификація народной воли, принужденіе къ согласію, неуваженіе къ чужой свобод.
Указывали дале, что ршеніе общественныхъ вопросовъ началомъ большинства сообщаетъ обществу устойчивость. Согласіе большинства на извстное мропріятіе, реформу является гарантіей, что реформа — популярна, что она иметъ глубокіе общественные корни, что она удовлетворяетъ дйствительнымъ запросамъ общества.
Большинство — въ глазахъ его апологетовъ — является не только гарантіей устойчивости, но и необходимой гарантіей прогресса. Меньшинство было бы безсильно провести въ жизнь то, что отвчало только бы его интересамъ и общество при отсутствіи принудительной власти «большинства» страдало бы отъ постоянныхъ контраверзъ, творчески безплодныхъ. Нкоторые, наиболе упорные сторонники полнаго смиренія меньшинства даже охотно признаютъ, что то общество представляется имъ боле созрвшимъ и здоровымъ, которое даетъ въ обсужденіи важнйшихъ проблемъ общежитія maximum разногласій. Но... въ виду невозможности какого либо реальнаго исхода для всхъ этихъ разногласій, меньшинство должно склониться предъ волей «большинства».
Нкоторые отстаиваютъ «большинство», слдуя за Бентамомъ съ его принципомъ утилитаристической морали. Достиженіе удобствъ, счастья возможно большей части общества, вотъ — идеалъ, къ которому слдуетъ стремиться. Нравственне и цлесообразне сдлать счастливымъ «большинство», чмъ меньшинство. Арифметика является критеріемъ истинности принятыхъ ршеній.
Наконецъ, господствующимъ мотивомъ въ защиту «большинства» является соображеніе о совершенной невозможности добиться въ большомъ обществ единогласія. Принятіе начала «большинства», какъ руководящаго регулятора общественной жизни, диктуется, такимъ образомъ, мотивами технической цлесообразности, политической необходимостью. Или отказъ отъ демократіи, или принципъ «большинства» — средины нтъ.
Едва-ли нужно говорить, что вс эти соображенія, независимо отъ ихъ формальной, вншней справедливости или практичности, ничего общаго не имютъ съ защитой «правды» или «нравственнаго достоинства» ршенія. О свобод и, слдовательно, морали не можетъ быть и рчи тамъ, гд дло идетъ о количественномъ подсчет голосовъ.
«Большинство» — можетъ-быть неправо, и историческіе случаи «неправоты» большинства — столь часты, многочисленны и столь самоочевидны, что на нихъ едва-ли стоитъ останавливаться.
Но и помимо соображеній «правоты», которая можетъ чрезвычайно субъективно толковаться, принципіальное согласіе на постоянное подчиненіе большинству является величайшимъ нравственнымъ униженіемъ для подчиняющагося, отказомъ не только отъ свободы дйствій, но часто и отъ свободы сужденій, свободы врованій. При управленіи большинствомъ меньшинство становится рабомъ, который только въ бунт выражаетъ свою волю. Право большинства есть право сильнаго. Основанное на порабощеніи чужой воли, отрицаніи чужой свободы, оно должно быть отвергнуто анархическимъ сознаніемъ. «Когда среди 100 человкъ — писалъ Л. Толстой — одинъ властвуетъ надъ 99 — это несправедливо, это деспотизмъ; когда 10 властвуютъ надъ 90 — это тоже несправедливо, это олигархія; когда же 51 властвуютъ надъ 49 (и то только въ воображеніи — въ сущности же опять 10 или 11 изъ этихъ 51) — тогда это совершенно справедливо — это свобода!»