Анастасия, боярыня Воеводина
Шрифт:
— Откуда у вас такие сведения, князь?
— Михаил сам просил меня расследовать, куда пропадает порох, которого вам все время не хватало, хотя слали его вам обозами! Расследовал. И не смотрите на меня так, как будто взором убить хотите! Доклад уже на столе Михаила, так что единственный для вас выход сохранить честь, это погибнуть славной смертью в бою! Предлагаю собрать совещание из полностью проверенных воевод, и подумать над планом прорыва. Предупреждаю, ни Пожарский, ни Черкесский не сдвинуться с места. Они стоят на хорошо укрепленных позициях и будут стоять, так как только они способны преградить путь Владиславу на Москву. Засим разрешите откланяться. Мне нужен отдых после прорыва к вам. Прикрывать отряд из десяти человек довольно трудно. «Прикрывал из 300, без напряжения, под Михайловым, но тебе об этом знать не следует»!
— Поль, что за собеседник у нашего простофили-воеводы? В первый раз его вижу!
— Ты и не мог его видеть. Он из самой Москвы. Любимец
— И что же такая персона делает у нас в лагере, как пробрался?
— Глаза отвел полякам. Видимо, тезка попросил выяснить, что у нас происходит. Маг он. Сильный, или нет, не знаю. И в боях побывал, и дипломат, три языка знает, так что вы там не слишком о наших планах болтайте. Он разберется и донесет. Правда, они с воеводой на ножах, на это надеемся.
— Так что, не уговаривать Шеина на капитуляцию?
— При нем старик вряд ли пойдет на сдачу на милость победителя. Так что пока погодите. И помните, Владислав нам заплатит только, если Шеин к нему на коленях приползет! Такое условие было! Надо как-то от этого князя избавиться. Подумайте!
На следующий день собрался совет. Пригласили Михаила, Семена Прозоровского, Полковника Лесли, его зятя Унзена и еще пару более-менее не вызывающих явного подозрения в измене иностранных полковников. Обсудили возможную попытку прорыва из лагеря. До Вязьмы, под которой, на берегу реки стоял резерв русского царя, было всего около 135 верст. Два хороших перехода, или около пяти дней для истощенных голодом, измотанных людей. Михаил по секрету сообщил Прозоровскому, что он прикроет выход его людей из лагеря, так что для поляков вылазка будет полной неожиданностью. Шеин прорываться категорически отказался. Предлог — не хотел бросать осадные орудия. Никакие уговоры, что пушки отлить можно, а людей из могилы не поднимешь, на воеводу не действовали. На него махнули рукой. Хорошо, что хоть запрещать попытку прорыва не стал.
Так что появилась надежда, что после удачного прорыва к своим, отъевшиеся, отдохнувшие и отогревшиеся войны пополнят ряды полков заслона а потом вместе с ними нанесут деблокирующий удар, помогая войску Шеина. Пожарскому — народному герою и дяде царя, Черкасскому, он противиться не посмеет. Вылазку назначили на последние дни ноября. Готовились. Поляки тоже как-то притихли и прекратили попытки взять лагерь. Так что с рассветом полки, готовые к прорыву, тихо стали приближаться к передовой линии осаждающих лагерь поляков. Михаил, проверив наличие восстанавливающего зелья, и убедившись, что Анна наварила его с запасом, держал отвод глаз, пока войско не подойдет вплотную к противнику. К сожалению, у Шеина совсем не осталось кавалерии. Большинство полков старого строя ушли на помошь родным, страдающим от набега татар еще летом, а у рейтар коней просто съели, все равно кормить было нечем, подохли бы. Так что лошади были только у командиров, и тех им уступили воины из личного эскорта Михаила. Войска уже преодолели почти половину расстояния ло врага, как произошло непредвиденное. Тишину нарушил пистолетный выстрел, и князь Михаил свалился с седла. Отвод глаз упал, и поляки увидели наступающих. Короткая стычка закончилась в их пользу. Прикрывая отход, погиб полковник Унзен. Михаила подхватил Прозоровский, полковник Лесли помог затащить на коня, Семен передал ему все командование и потащил соседа к медикам. Спросил только:
— Александр, не видел, кто стрелял?
— Только силуэт, но знакомый. Увижу, опознаю! Довези!
— Довезу!
Михаил вновь очнулся в руках к докторов. Немолодой хирург накладывал повязку. Князь услышал немецкую речь.
«Повезло, ранение груди навылет, в двух пальцах от сердца. И пневмоторакса нет. Должен выжить». — Объяснял по-немецки доктор, бинтуя грудь.
— Доктор, это вы обо мне? — на том же языке спросил Михаил.
— Да, вы говорите по-немецки?
— Говорю.
— Хорошо, мне легче, что вы все понимаете. Ранение навылет, пробито легкое, но на периферии, крупные сосуды не задеты. Так что десять дней покоя, хорошее питание и противовоспалительные отвары и все заживет. Хотя с питанием я, честно, погорячился. Но что есть, то есть. Первые три дня лежать неподвижно, бревном. Как я понимаю, вы не из бедных людей, так что слуги имеются.
— Имеются, объясню.
— Значит, лежать. Я раны не прижигал, считаю это варварством. Просто промыл кровеостанавливающим травяным отваром. Так что движение может вызвать кровотечение, имейте ввиду. Где ваша палатка? Через два дня я приду делать перевязку.
— Пока я живу у князя Прозоровского, надеюсь, останусь там же. Если он мне организует другое жилье, то вы у него и узнаете.
— Понял. Он вас и привез ко мне. И еще. Постарайтесь не кашлять тоже дня три. Кашель опаснее движения.
— Хорошо. Спасибо, доктор. Мне опять повезло, вы тоже сторонник методов Парацельса?
— Ого, а вы образованны. Да, я тоже следую его школе. Отдыхайте.
Врач вызвал четырех человек, все из его эскорта, и они быстро оттащили Михаила в шатер
Глава 42
Поправлялся Михаил на удивление медленнее обычного. Ранее, под Псковом, через семь дней бегал уже, списал бы все на возраст, но летом, в момент атаки татар на Бобрики, зацепило стрелой, так поднялся на третий день. А сын, Миша, умер. Прямо в сердце попали басурманы. Так что сказалась тяжесть ранения и скудный рацион. У Прозоровского сохранилось немного солонины и пшена, так что была похлебка с мясом, и все. Недостаточно для питания после тяжелого ранения. Голод в лагере все усиливался. Лошадей Михаилова эскорта приходилось кормить мелко рубленными ветками и прятать в палатке. Хотя башкирские коньки, специально взятые Михаилом, могли прокормить себя сами, приученные выкапывать скудную сухую траву из-под снега. Но отпускать их было нельзя. Голод в лагере все усиливался. А кони требовались для того, что бы вывезти раненого Михаила. Конюхи Прозоровского и то удивлялись, как на таком скудном корме башкирцы умудрялись оставаться в теле. Поняв, наконец, что большая часть войска просто умрет от голода и холода, воины уже варили кожаную конскую сбрую, а жгли древки от копий и выдирали колья частокола, Шеин решился на переговоры. Но тянул, и дотянул. Предложение сдаться поступило от польского короля.
Положение поляков было получше, но тоже сложное. Подвоз припасов был редок и нерегулярен. Паны не умели жить в палатках и греться у костров, так что мерзли в своих золотых шубах на козьем меху. Роптали. Обозы из Москвы прекратились, сказались письма Михаила и Прозоровского. Три голубя все же долетело, два царских и один князя, так что царь Михаил запретил слать обозы, кормившие поляков. Перешедшие на сторону поляков наемники и иностранцы роптали, не получая жалования. Денег у короля не было. В тылу разбойничали отряды Бутурлина, разорявшие уезды рядом с Путивлем, отрезая от войска хлебные южные земли, Одоевского, Нагого, Волконского и других, более мелких воевод, препятствуя подвозу пороха и продуктов. Осажденный гарнизон крепость Белой продолжал отбивать атаки поляков, связывая их силы, а сформированные резервы пришлось опять бросить в Валахию, где снова появились турки. И это были уже не войска степных, вассальных улусов, но янычары, которых денежными посулами отступить не уговоришь. Султан все же оторвал несколько отрядов от войска, выступившего на персов, и бросил на ненавистных ему развратных польских католиков. Так что помочь Владиславу было некому, и в январе он предложил Шеину переговоры о сдаче. Переговоры прошли на Жаворонковой горе. Узнав, на какие условия иностранные советники подбивают Шеина, Михаил с трудом, но поднялся с постели и потребовал от воеводы на следующий раунд взять только его и русских полковников. Из иностранцев разрешил только Лесли. Запас зелья взял с собой, наказав Прозоровскому следить, и как только он начнет слабеть, подсовывать ему флягу. Недовольных полковников просто арестовали в лагере. Их охраняли доверенные люди Семена Прозоровского и Михаила. Так что вредить советами они не могли. Перед началом переговоров Михаил имел беседу с Шеиным.
— Значит так, тезка, говорить буду жестко. Стараниями твоих дружков меня вывели из строя, но кое-какая сила еще осталась. Сегодня рискну, попробую заставить короля пойти на более почетные условия, чем та гадость, что предлагали тебе. Сил потрачу немерено, а их у меня сейчас мало. Поэтому, как только Владислав предлагает почетные условия сдачи, вот здесь записано, что он предложит, соглашаешься и подписываешь! Понял? Никакой самодеятельности. Условия до выхода из лагеря переписать начисто, в двух экземплярах, что бы осталось только подписать. Большего я сделать не смогу. И так здоровьем и силой рискую, что бы твою задницу из позора вытянуть! Не послушаешься, предупреждаю, у меня указ о твоем смещении, пущу в ход, смещу и сам все на своих условиях подпишу, и поедешь ты на Москву как вор и предатель. Значит еще раз. Никакого ползанья на коленях перед поляком. Никаких ему знамен. Армия, все, кто могут, выходят с честью, с оружием, в лагере остаются только раненые и больные, которых поляки тоже возвращают беспрепятственно. Большие пушки и обоз оставляем, люди важнее, пусть подавятся. В залог уводим пленных поляков, что идти смогут.