Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых

Кинг Грег

«Это моя сестра, это Франциска», – ответил тот без всякого колебания {40}.

Как вспоминали обе дочери герцога, увидев своего брата, Франциска «пришла в сильное волнение, нижняя челюсть дрожала у нее в течение всей встречи». Как Наталья, так и Тамара, обе считали, что «сходство у этой пары было несомненным, тот же рост, тот же цвет волос, черты лица и в особенности контуры рта» {41}.

«Ну что же, пойди и поговори со своим братом!» {42} Этими словами герцог Лейхтенбергский нарушил напряженную тишину. Прославившаяся своим упрямством, претендентка послушно и кротко подчинилась приказу, ее движения и жесты только подтверждали сходство с братом. По воспоминаниям Дмитрия Лейхтенбергского, брат и сестра «вне пределов нашей слышимости» в течение нескольких минут говорили друг с другом, и то же самое подтвердила его жена Екатерина, хотя то, о чем они говорили, так и осталось неизвестным {43}.

Спустя примерно тридцать минут погруженная в молчание Франциска вернулась в

замок Зееон; герцог Лейхтенбергский в своем своевольном упрямстве согласился признать, что Феликс подумал, «что претендентка может быть его сестрой» {44}. А что же сам Феликс? «У моей сестры были не такие волосы, у моей сестры была не такая фигура, у моей сестры были не такие руки, но эта женщина – моя сестра» – так сказал Феликс, когда претендентка вышла из пивной {45}. Он сидел вместе с Ратлеф-Кальман и Фоллером, глядя на заранее подготовленное письменное показание, в котором он признавал, что претендентка на самом деле является Франциской. Внезапно и без каких-либо объяснений Феликс изменил свое мнение, четко сообщив, что в конечном счете эта дама не была его сестрой {46}. Однако он подписал второй вариант письменных показаний, из которого следовало, что, «несмотря на наличие большого сходства между сестрой и претенденткой», последняя «иначе произносит слова, у нее другая манера речи» по сравнению с его сестрой. Претендентка, говорилось далее в письменном показании, составленном Ратлеф-Кальман и Фоллером и подписанном Феликсом, «не продемонстрировала никаких признаков того, что ей известно, кто я. По выражению ее лица было видно, что я ей совсем не знаком». Скорее наоборот, она обращалась с ним, «как с незнакомцем, который просто пришел встретиться с ней» {47}.

Все это было в полном противоречии со сценой, только что имевшей место, и свидетелями которой стали семь человек. Конечно же, Ратлеф-Кальман стремилась каким бы то ни было способом избавиться от доказательств не в пользу претендентки, но почему же Феликс Шанцковски допустил такой неуклюжий и малоубедительный поворот? Не исключено, что он приехал в Вассербург, готовый следовать наставлениям своей матери, но тем не менее дрогнул, встретившись лицом к лицу с сестрой. Если это так, то он, несомненно, должен был понимать, что его признание может привести к катастрофе, поскольку сказав неправду Шурихту, Марианна прочно завязла во лжи, нуждавшейся в постоянной подпитке. Если бы Феликс остался верен признанию, сделанному им в первые же минуты встречи, то он мог бы подвести свою мать под судебное преследование, а свою семью к многочисленным гражданским искам и полному разорению. Чтобы спасти мать, он должен был отказаться от сестры, и, вероятно, именно это он и сказал Франциске, когда говорил с ней в пивной. В 1920 году Франциска уверяла всех, что вся ее семья умерла; весной 1927 года Марианна стала говорить людям, что умерла Франциска. Создавалось впечатление, что после многих лет неприязни и непростых отношений мать и дочь наконец пришли к соглашению: они умерли друг для друга.

Однако для тех, кто выступал на стороне Франциски, достаточно было конечного вердикта Феликса. Принимая во внимание только то, что он формально отказался признать сестру, они не принимали в расчет признание, сделанное им в начале встречи. Здесь снова не обошлось без вмешательства герцога Лейхтенбергского, ошибочно утверждавшего, что «в течение всей встречи претендентка и Феликс четко продемонстрировали, что в прошлом между ними не было никаких отношений» {48}. Столь же малое отношение к реальности имеет и нежелание Глеба Боткина вообще признать возможность родства претендентки и Феликса. Он заявил, что «не существует даже малейшего сходства» между фотографиями Франциски и претендентки, и утверждал, что вся эта история «является плодом вымысла Кнопфа и Жильяра», построенного на заявлениях Дорис Вингендер, которую он в озлоблении и совершенно необоснованно назвал проституткой {49}. Однако большую часть своей злости Боткин припас для Жильяра, он написал, что бывший учитель «продал свою репутацию преданного и честного человека нашему главному врагу великому герцогу Гессенскому» с тем, чтобы лишить претендентку принадлежащих ей по праву титула и имени {50}.

Кроме того, была Ратлеф-Кальман, которая отказывалась считаться со всем тем, что получило в ее записях название «Миф Шанцковской» {51}. Чтобы найти всему объяснение, она выдвинула целый ряд гипотез, каждая из которых была невероятней другой. Ратлеф-Кальман уверяла, что настоящая Франциска стала жертвой одного из преступных сообществ Берлина, и поэтому не могла быть претенденткой, однако когда от нее потребовали доказать эту версию, она от нее отказалась. Затем Ратлеф-Кальман стала утверждать, что Дорис Вингендер просто ошиблась, что ей довелось посещать многоквартирный дом, в котором жила Клара Пойтерт, и именно там встретить претендентку, «которая имеет некоторое сходство» с Франциской. {52} В результате этого Дорис просто приняла одну женщину за другую. Это была остроумная гипотеза, но она также не подтверждалась никакими доказательствами {53}. По поводу того, что произошло с самой Франциской, Ратлеф-Кальман заявила, что она оказалась

жертвой серийного убийцы и каннибала Георга Гроссмана – внушающего отвращение преступника, который после Первой мировой войны убил более пятидесяти молодых женщин. Человеческое мясо, которое не съедал он сам, он продавал ничего не подозревающим владельцам мясных лавок, и оно попадало в желудки жителей голодного города. До того как он в 1921 году покончил жизнь самоубийством, полиция нашла его дневник, в который были внесены все жертвы его ужасного варварства, и среди этих жертв была женщина с фамилией Сазновская. Ратлеф-Кальман предположила, что эта фамилия являлась фонетическим воспроизведением фамилии Шанцковская {54}. Но полиция Берлина отвергла такую версию {55}.

Однако Ратлеф-Кальман была не из тех, кто готов допустить, чтобы на созданную ими стройную систему доказательств влияла такая мелочь, как расследования, проведенные полицией Берлина. Осенью 1927 го– да она снова опубликовала ряд статей в газете Tägliche Rundschau. В своих статьях Ратлеф-Кальман открыто критиковала газету Berliner Nachtausgabe и проведенное ею расследование, утверждая, что «легенда о Шанцковской» являлась результатом заговора против претендентки, «несчастного, беспомощного создания, которое терзают и мучают по каждому поводу». То, что рассказала Дорис Вингендер, было оплачено, и последняя является… Впрочем, те читатели, которые разбираются в конспирации и заговорах, сами смогут понять, кем она является. Ни один человек из семьи Франциски, – настаивала Ратлеф-Кальман, – никто, из знавших Франциску в Хигендорфе или Берлине, не признал в претендентке эту пропавшую без вести заводскую работницу {56}.

Как во многих других случаях предоставления доказательств по этому делу, Ратлеф-Кальман ошибалась, но она ошибалась намеренно. К лету 1927 года одиннадцать человек узнали в претендентке Франциску, а именно Отто Мейер, бывший учитель Франциски в Хигендорфе, его сын Ричард, а также Марта Шрок, подруга детства Франциски, Анна Вингендер и три ее дочери – Дорис, Луиза, а также вышедшая замуж Кэт Выпрыжик, – также сестры Франциски Гертруда и Мария-Юлиана, ее мать Марианна и брат Феликс, даже несмотря на то что двое последних внезапно и без видимых причин изменили свое мнение на противоположное {57}.

Но если Ратлеф-Кальман была намерена игнорировать эти доказательства, то официальные власти таких намерений не имели. Мартин Кнопф передал свои отчеты, а также показания свидетелей и фотодокументы графу фон Харденбергу, который, в свою очередь, передал полиции Дармштадта дубликат досье, а также сопроводительное письмо, в котором говорилось, что удалось определенно установить, что на самом деле претендентка носит имя Франциска Шанцковская. Полиция Дармштадта передала эти документы полиции Берлина и потребовала от нее, чтобы было вынесено официальное решение по данному вопросу. После короткого расследования берлинская полиция пришла к заключению, что на самом деле претендентку зовут Франциска Шанцковская, и дело о ней было закрыто {58}.

Все, игра окончена. Но судьба решила еще раз прийти на помощь Франциске. Как бы странно это ни звучало, но люди по-прежнему хотели верить, что она и есть та самая великая княжна Анастасия и что все, что рассказала им Ратлеф-Кальман, было правдой. Как ни странно, реальные факты спассовали перед желаемым, сторонники Франциски оставили расследование без внимания, исказили и отбросили за ненадобностью, доведя до уровня нелепицы.

Феликс Шанцковский ушел в тень и больше не появлялся в этой истории, однако он тоже стал ее частью: как только он изменил свое мнение и подписал документ, в котором он отказывался от сделанного им ранее признания, как только он отказался от сестры, он тоже оказался вовлеченным в тайное намерение своей матери скрыть правду. Каждое заявление такого рода еще глубже погружало семью в пучину лжи, где преобладал страх обвинения в тайном сговоре и привлечения к ответственности за него. Положение усугублялось тем, что в частной беседе он признавал, что солгал тогда. Гертруде он сказал, что встреча с Франциской состоялась в том месте, «где королевы гуляли в парке», очевидно, имея в виду замок Зееон; там он узнал ее, но после отказался от этого в своих письменных показаниях {59}. То же самое он сказал своей жене Эмме Мюллер, их дочери Вальтраут, а также своей племяннице, добавляя при этом, что «ради семьи» он отказался от результатов опознания, сделанного им в первый момент встречи {60}.

Все это быстро кануло в небытие, и общественное мнение, завороженное мифом о выжившей Анастасии, быстро забыло «легенду о Шанцковской». Однако официальные власти этого не знабыли, более того, в это дело вмешался человек, участия которого меньше всего можно было бы ожидать, а именно – Адольф Гитлер. Третий рейх взялся решить данную проблему {61}. В 1937 году представитель Министерства внутренних дел в Берлине посетил полицию Ганновера, где тогда жила Франциска, и потребовал новой очной ставки с семейством Шанцковских. Это мероприятие в некоторой мере было организовано бывшим русским генералом Василием Бискупским. Он был тесно связан с великим князем Владимиром Кирилловичем, сыном и наследником великого князя Кирилла Владимировича {62}.