Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования

Шенон Филип

Уиттен беспокоился: а вдруг Энглтон, учитывая его тесные связи с Гувером и другими фэбээровцами, получает от них иную информацию, возможно, более достоверную?⁸ Вдруг ему, Уиттену, они сообщают не все? Когда в декабре его пригласили к заместителю генерального прокурора Николасу Катценбаху для ознакомления с первичным докладом ФБР по Освальду (в 400 страниц!), его опасения подтвердились. Уиттен читал и наливался бешенством, все яснее понимая, как мало он на самом деле знал об Освальде и сколько всего ФБР от него скрывало. Какие-то крохи они, конечно, бросали его команде, но почти все самые важные сведения он узнал только из их доклада. В частности, о том, что Освальд, судя по всему, в этом же году пытался убить отставного генерал-майора Эдвина

Уокера, известного правого экстремиста: в апреле в него стреляли возле его дома в Далласе.

Кроме того, Уиттен с изумлением обнаружил, что Освальд вел некое подобие дневника и что у ФБР имелись доказательства его связи с кубинскими революционными активистами, в том числе с крупной организацией сторонников Кастро, известной как Комитет за справедливое отношение к Кубе⁹. Освальд утверждал, что еще в начале года руководил новоорлеанским филиалом комитета, пока жил в Луизиане. В августе его арестовали в Новом Орлеане из-за уличного столкновения с несколькими кубинцами, противниками Кастро.

Уиттен вспоминал, как унизительно для него было читать этот документ. Он ведь только что предоставил ЦРУ отчет с подробной, как он думал, характеристикой Освальда. Но теперь, сидя в Министерстве юстиции и листая огромный доклад ФБР, содержащий «море информации», он осознавал: его собственный отчет настолько неполон, что «материалы Бюро автоматически делают его излишним». Его работа оказалась «никому не нужна»¹⁰.

Энглтон воспользовался ситуацией, чтобы убрать соперника с дороги. Когда Хелмс созвал своих замов на совещание, он обрушился на Уиттена с обвинениями: мол, в отчете «столько ошибок, что нам просто стыдно было отсылать его в ФБР». Уиттен счел сей аргумент абсурдным, поскольку «вообще-то отчет вовсе не для них делался»¹¹. Он попытался было оправдаться, объяснить Хелмсу, что ФБР зажало целую кучу данных об Освальде, которыми должно было поделиться с самого начала. Энглтон пропустил его доводы мимо ушей и продолжил наступление. «Он загнал меня в угол», – жаловался Уиттен.

Энглтон требовал отстранить Уиттена от расследования и немедленно передать дело Освальда в контрразведку, его собственным подчиненным, в частности его заместителю и одному из ближайших доверенных лиц, Реймонду Рокке¹². И Хелмс согласился. Не вдаваясь в дальнейшие дискуссии, в типичном для него невозмутимом тоне он объявил, что расследование целиком передается в отдел Энглтона и тот отныне отвечает за взаимодействие Управления с комиссией Уоррена.

Уиттена поразило, что Хелмса словно бы перестала заботить близкая дружба Энглтона с Гувером¹³. Более того, он, казалось, внезапно воспылал желанием, чтобы ЦРУ и ФБР тесно сотрудничали по делу Освальда. «Хелмс хотел, чтобы расследование вел человек, который взасос целуется с ФБР, – с горечью вспоминал Уиттен. – И это, конечно, был Энглтон, а не я»¹⁴.

В Управлении Хелмс представил все так, будто передача дела Освальда в ведомство Энглтона – рутинная процедура15. (Если вообще можно рассматривать как рутину какой-либо вопрос, касающийся убийства президента Соединенных Штатов.) Уиттен специализировался на Мексике и Центральной Америке, а расследование к моменту, когда Энглтон перехватил инициативу, расширилось далеко за латиноамериканские пределы, затронув Советский Союз и другие уголки мира, о которых Энглтон был лучше осведомлен. «Мы уже понимали, что Мехико – лишь малая часть территорий, по которым предстоит работать, так что не имело смысла поручать расследование руководителю тамошней резидентуры»16, – объяснял Хелмс годы спустя.

Ричард Макгарра Хелмс всегда обладал этой удивительной способностью подавать из ряда вон выходящие вещи как нечто будничное, даже скучное. Как замдиректора по планированию он отвечал за секретные операции ЦРУ по всему миру. Лоснящиеся черные волосы, отлично скроенные костюмы, отчетливая речь – в свои пятьдесят он выглядел и говорил, как классический киношный

шпион. Его отец занимал высокую должность в крупной металлургической компании и отправил сына учиться в Швейцарию, так что Хелмс прекрасно владел немецким и французским. Карьера его началась со службы в военно-морской разведке во время Второй мировой войны. Оттуда Хелмс пришел в УСС, позже переродившееся в ЦРУ. Он всегда отличался здравомыслием и сдержанным чувством юмора. Совещания он обычно заканчивал фразой: «Поехали, работаем»¹⁷.

Коллегам Хелмс сказал, что намерен оказывать все возможное содействие Уоррену и его комиссии. «Мы должны сделать для них абсолютно все, что в наших силах, а если понадобится, то и больше»¹⁸. Но «посильное содействие» в его понимании содержало одну важную оговорку. Сотрудникам Управления следовало оперативно реагировать на любой запрос от комиссии – «каждая их просьба нами выполнялась», – однако, пояснял позднее Хелмс, он не считал ЦРУ обязанным предоставлять информацию по собственной инициативе, если только она не касалась непосредственно Освальда и убийства Кеннеди. «Посильное содействие», по мнению Хелмса, вовсе не означало, что ЦРУ должно добровольно посвящать комиссию Уоррена в подробности своих сверхсекретных операций. Он сознавал, что его, возможно, осудят за это впоследствии – ну что ж, значит, так тому и быть. «Мы живем в несовершенном мире»¹⁹, – говорил он.

Дэвид Слосон, лишь недавно вошедший в комиссию, ничего не знал о междоусобицах, разгоревшихся внутри ЦРУ из-за дела Освальда. У него и так было хлопот по горло. Поскольку Коулмен планировал проводить в Вашингтоне всего один день в неделю, а обсуждать с ним секретную информацию по телефону запрещалось, Слосон подозревал, что львиную долю работы ему придется выполнять самому20.

К его великому удивлению, значительная часть поступавших к нему материалов проходила под грифом «секретно» или «совершенно секретно». Это и впрямь было странно, если учесть, что Слосон, как и прочие молодые юристы, поначалу не имел допуска к государственным тайнам. Кто-то наверху (вероятно, Уоррен и Рэнкин) решил, не подвергая прошлое юристов тщательным проверкам, допустить их к работе с засекреченными документами. Слосон и его коллеги благоразумно воздержались от лишних вопросов по этому поводу²¹.

Отчет ЦРУ, составленный Джоном Уиттеном, Слосон читал, однако впоследствии не мог вспомнить, чтобы ему доводилось встречаться с Уиттеном лично или хотя бы слышать его имя. Да и об Энглтоне он тоже не слыхал, как и о том, что начальник контрразведки ЦРУ отвечал за отбор информации, предназначенной для глаз комиссии. Зато с Реймондом Роккой Слосона познакомили сразу – всего через несколько дней после того, как он прибыл в Вашингтон.

Слосон считал, что ЦРУ поступило очень разумно, назначив энергичного 46-летнего Реймонда ответственным за сотрудничество с комиссией; Рокка появлялся в их офисе чуть ли не ежедневно. «Вскоре я проникся к нему доверием и симпатией, – рассказывал Слосон. – Он обладал незаурядным умом, старался быть максимально честным с нами, помогал чем только мог». Слосон пришел к выводу: если ЦРУ и не предоставляло комиссии каких-то сведений, то только потому, что и от самого Реймонда их скрывали²².

На все переговоры с комиссией ЦРУ предпочитало отправлять именно таких сотрудников, как Рокка, уроженец Сан-Франциско, получивший степени бакалавра и магистра истории в Калифорнийском университете в Беркли²³. Подтянутые, хорошо образованные, ясно излагающие свои мысли, они выгодно отличались от суровых, грубоватых представителей ФБР и Секретной службы. Рокка яростно ненавидел коммунистов, «во всех бедах человечества видел их происки», но Слосона это скорее забавляло, чем раздражало. Он вспоминал, как Рокка впадал в ярость, едва заходила речь о Кастро. «Однажды мы заговорили о Кубе, он сидел за столом напротив меня – и как заорет: “Фидель Кастро!” Аж подскочил. “Этот человек, – говорит, – зло. Абсолютное зло”».