Анчутка
Шрифт:
— Может быть да. Но я искал выход. Думал… надеялся, что смогу в одиночку всё сделать, — Храбр сожалительно хмыкнул.
— Ты — горделивый волух (дурак, болван).
Храбр судорожно сглотнул. Он это уже и сам понял. Понял, что потерял возможность обрести спокойствие и счастье.
— Жаль. Жаль, что я так и не смог отомстить за свою мать… Мне казалось, что я так близко, но это всё хмарь. Военег — приспешник злобного Эрлиха (демон смерти у половцев). Это он наш с тобой общий ворог. Стань моим споспешном в сем деле — покарай его за наших родителей: за отца Сороки, за твоего отца и мать, за…мою. Сейчас только ты сможешь
— Я убью его, — Мирослав медленно отступил от Храбра, а лес заговорил отдалённым эхом курлыкающих степняков.
— Если не поторопишься, то тебе не удастся это сделать, — дёрнул головой в сторону, где лес наполнялся шумом.
Теперь и Мирослав услышал их курлыканье — близившиеся даже не скрывались. Они кидались короткими фразами и казалась что были везде, но если прислушаться становилось понятно, что это были две совершенно разные массы, стремящиеся в одну точку, и если они встретятся то никому не спастись.
— Господин, мы знаем, что вы здесь, отзовитесь, — кричали на половецком.
— Манас! — с сипотцой ревел кто-то.
Этот голос, тронувший ухо Мирослава, показался ему до боли знакомым.
— Уходи пока не поздно, — Храбр приподнялся, упираясь спиной в дерево. — Сорока в опасности…Спаси её, если она тебе дорога… Чего медлишь?!
— Хорошо коленца выдаёшь, прям соловьём заливаешься, — звучало крайне ехидно. Мирослав воспрянул разом, в глазах блеснул ледяной булат. — Только ведь и ты приложил свою руку к смерти моего отца, — рыкнул Мирослав, опять желая нанизать степняка на свой меч.
— Я не убивал его, — Храбр пытался вставить слово, но Мирослав его не слушал.
— Если всё, что ты сказал — правда, зачем ты так поступил с ним? Зачем?! — вопрос, сказанный излишне громко, расходящимся галом пронзил лес.
С одной стороны затихло — степняки остановились верно прислушиваясь к возбуждённому восклицанию, пока с другого края отдалённо, почти неслышно бряцала кольчуга.
— Извор. Это был Извор.
— Что? Что ты такое говоришь? — в груди Мира сжалось, а всего пробило холодом. — Это ложь!
— Я видел, как Извор давил на черен меча, пока твой отец истекал кровью.
Где правда? Где ложь? Воздух для полянина стал в мгновение тяжёлым, что он с трудом мог наполнить им свою грудь. Казалось, что явь стала сном, кошмарным, от которого хочешь пробудиться. Мирослав смотрел на Храбра потерянным взглядом, но он был устремлён мимо степняка, в несуществующую пустоту. Скользя на мокрой листве, ошалев от сказанного, Мирослав попятился назад на негнущийся ногах, совершенно не чувствуя земли. Он волочил за собой меч, цепляясь остриём упавшей кромки за пухлый мох.
— Этого не может быть, — бесцветным голосом еле слышно выдохнул полянин.
— Помнишь, кони разбежались? Это Федька отвязал коней — зачем? только одному ему известно. Нужно было сразу догадаться, что он попытается сотворить какую-нибудь глупость. Но я точно видел это — когда он вышел из палатки наместника, там был Извор.
— Почему? Почему? — губы Мира, всегда сжатые, вдруг ослабли и шептали одно слово.
— Мне нужно было понять это сразу, — Храбр напрягся зажав бок и, стерпя боль, продолжил. — Твой отец не мог совершить никакого зла. Он просто не мог… Он в неделю (воскресенье) всегда распоряжался кормить робов и убогих, он защищал вдовиц, и заключённым давал указ дать лишнюю краюху хлеба. Он
Казалось, что стволы деревьев начали двигаться, словно из них выходили злобные лесавки (лесные духи) — первыми их отыскали степняки. Двое ближайших, вскинув свои мечи, стремительно неслись на обескураженного Мира, не в состоянии вообще хоть как-то отреагировать.
— Найди её! Она в опасности! — Храбр пытался докричаться до Мирослава и, собрав остаток своих сил, подтянулся по стволу вверх, перебирая по нему своими плечами. — Спаси Сороку, если ты её любишь!
В голове полянина стало проясняться. Помутнение с шумом откатилась волной, заменившись на ражный рёв степняков, лязгающим валом катящихся на него.
— Не трогать его, — Храбр, оттолкнувшись от дерева, кинулся наперерез. Меч атакующего степняка застыл в воздухе не достигнув цели — остановился всего в малом расстоянии от Храбра, который встал между одиноким полянином и несущимися на того батырами.
— Стоять, — гаркнул одноглазый степняк, по приказу которого половцы, пыхая и сопя от быстрого бега, притормозили, не унимая своего ражного запала.
— Не трогать моего брата! — Храбр прокричал на половецком и встал на колени схватившись за бок, обессилев окончательно. Сквозь пальцы сочилась кровь, сбегая вниз на порточину. — Пусть уходит. Это приказ! — надрывно прокричав, повалился ничком теряя сознание.
— Чего ждёшь?! — перевернув Храбра на спину и осматривая его рану, одноглазый степняк обратил на себя внимание Мирослава, коротко резавнув его слух сиплым окриком.
Боярина ошарашило не только сходство того с ведуном, но и слова Храбра — он понял их значение. И ему бы тоже хотелось считать его братом, но явь принуждала мыслить по-другому. Наступившее трезвление подстегнуло Мира к скорейшему бегу.
Мирослав быстро удалялся от степняков, которые вскоре двинулись в противном направлении, разрывая жизненные пути этих молодых людей, чьи судьбы столь тесно переплелись. Каждый дальше пойдёт своим путём тернистым и трудным, но каждый будет помнить эту встречу до самой смерти.
Мирослав лишь единожды оглянулся, выхватывая из-за дубов тающие тени степняков. Но даже сейчас он не решался звать Сороку, опасаясь что первыми её обнаружат военеговы дружинники. А не обретя Лютого на месте, всё же свистнул призывая верхового к себе — Сорока его тоже посвистом звала — вставит бывало два пальца кольцом в рот и наполнив грудь, дунет разом — девка, а свистеть умела не хуже отрока. Отец тогда, выпрыгивая из сапог, нёсся с крыльца следом за Сорокой, чтоб опять той взбучку устроить, что Лютого без дозволения гуляет, да завместо неё Федьку по бокам пинками отходит. Тот давай как уж извиваться. Сорока на это глядючи, слегка лишь, одними уголками губ своих улыбалась, а глаза, всё одно, грустные — она в пропаже Храбра себя всю изъела, хоть и не говорила, но и без слов всё понятно было — виноватой себя считала. А Федька после отцовской взбучки в последние разы как-то кривился дюже крепко — Мирослав тогда и помыслить не мог, а тот уже верно после военеговых допросов был. Меж тем Сорока уже возле ворот стоит, под узду Лютого держит — мол, готов конь, Олег Любомирович, лишь своего знатного всадника ожидает. Сорока после своего побега часто так Олега к прогулкам принуждала — у неё тогда одна отрада была — Лютик.