Анчутка
Шрифт:
— А я уж, уверена буть, расстараюсь! Всё сделаю, чтоб получить твоё прощение!
35. "Я тебя никогда не предам."
В тёмной подклети было сыро и холодно. Мирослав изрядно продрог. Не смотря на это он даже не пытался размять закостеневающее тело, да и особо не было возможности двигаться из-за пут, которыми были туго перевязаны руки и ноги, но скорее всего его бездействие было обусловлено нежеланием дальше жить.
Трезвление после забытия, в которое он провалился из-за длительного буйства,
Чей-то тенью снаружи коротко прервался поток тонких лучей яркого солнца, проникающих внутрь через единое малое оконце под низким потолком, и опять заструился вонзаясь тупым краем в глиняный пол возле головы Мирослава. Лёжа на гнилой соломе, что служила ему подстилкой, он отчуждённо любовался росчерками яриловыми сквозь своё беспросветное уныние. Ничто не могло его вывести из такого состояния. Даже скрип двери сообщивший о раннем посетителе не понудил ни единую черту лица дрогнуть или повестись как-либо. Мирослав не смотрел на того. Он и так его узнал ещё по шагам издали, которые теперь медленно ступали по деревянным порожкам в подклеть. Эти шаги были до недавнего времени родными, а теперь стали ненавистными.
Извор присел рядом с Мирославом на корточках, даже не опасаясь того — и что может сотворить человек, который нуждался в посторонней помощи, чтоб сесть в виду своего связанного положения. Это понимал и Мирослав от того и не буянил, сберегая силы — быть может появится ещё возможность отомстить, коли его не прикончили сразу, или это его отчаянием так сковало вкупе с тугими тенётами? Извор помог брату приподняться, усадил того спиной к стене.
— Сегодня седмица прошла как умер твой отец, — Извор отлил в канопку браги из принесённого с собой кувшина. Мир не смотрел на того, но после этих слов оживился. Извор догадался, что Мирослав в полном неведении о участи своего отца и жаждет хоть что-нибудь услышать о нём. — Тебе не сказали? Его отпели в храме. Мой отец распорядился, чтобы соблюли все чины.
Теперь уже злобный взгляд сверлил Извора — Мирослав, уже не поражаясь двуличности Военега с сыном, исподлобья смотрел сквозь занавесь растрёпанных волос, грязных и слипшихся.
— Выпей за упокой души, — поднёс край канопки к опухшим губам Мирослава.
Тот пил, не отводя ненавидящих глаз от своего брата. Глотал жадно предложенное. Может думал, что там зелье? Ищущий смерти этому был только рад.
— Его похоронили за погостом (удел выделенный для гостевых дворов), — продолжал Извор, придерживая канопку пока поил Мира. — Я был с твоим отцом, когда он умер.
— Мразь, — испив до дна, процедил сквозь зубы Мир. Строптиво дернулся в сторону брата, но его потуги были тщетны — тенёта не давали тому ни единой доли вероятности навредить Извору. — Гнида, — только и мог сквернословить Мирослав. Верёвки впивались в кожу, но Мир вовсе не чувствовал боли. Его душа изнывала куда сильнее. — Зачем пришёл? Позабавиться? Ну? Доволен? Военег наконец добился своего! Теперь он здесь
Извор молчаливо всё сносил. Отлил из кувшина и себе долю. Выпил — не отравлено питьё значит. "Жаль,"- мелькнуло в воспалённом разуме Мирослава.
— Хочу, чтоб ты жил, — Извор осушив канопку, стряхнул остаток на гнилую солому, порохово раскиданную по глиняному полу. — Чтоб мы с тобою доверяли друг другу как и прежде.
— Жил? Что ты подразумеваешь под этим? Жил, не ища мести? Жил, зная, что мой отец не отомщён. Как я могу жить зная, что торжествует неправда? Уже никогда не будет как прежде! Я никогда!.. Слышишь? Никогда вам этого не прощу!
— Мирослав, смирись уже. Стрыя сам во всём виноват, что крамолу учинил против князя. Ты думаешь Всеволод не знал о этом? Знал! Олег князя нашего предал! Что с ним случилось лишь следствие того.
— Его твой отец к этому вынудил! А потом ещё и в свою выгоду всё вывернул! Он братоубийца.
— Да он виноват в этом! Я не отрицаю.
— Значит согласен с этим? От чего же не дал мне убить его?
— Мир каким бы он не был, он родитель мой, я от плоти его, я из чресл его вышел. И если кто меч на отца моего поднимет, я убью его.
— От чего же меня не убил?
— Мир, что такое говоришь? Как я могу сотворить такое?
— Но я-то хочу убить тебя!
Извор был потрясён. Он замолчал. Молчал и Мирослав. Действительно, не будет уже как прежде.
— Ты сими действиями себе могилу роешь — Олега уже не вернуть, но ты-то можешь получить помилование. Отец к Всеволоду грамоту просительную направил уже о этом. Ты только месть оставь, прошу тебя.
— Никогда! — зычно гаркнул Ольгович, тем временем непрестано выкручивая руки, пытаясь стянуть путы, причиняя себе боль, только сильнее от этого запаляясь ярью. — Паскуда…
— Мир, я не желаю тебе зла. Что мне сделать, чтобы ты поверил мне?
— Тогда не мучай меня, — вдруг изменился в голосе, умастив злобу просительством. — Убей меня пока не пришлось пожалеть, что оставили меня в живых. Убей, как убил моего отца.
— О чём ты?
— Не прикидывайся. Мне Храбр всё рассказал. Да! Рассказал, как ты его беззащитного мечом пронзил.
— Это не то что ты думаешь! — не выдержал Извор, прерывая обвинительную речь.
— А что я должен думать?! — взревел Мирослав, приходя в исступление.
— Мир, если можешь мне верить, поверь. Это было не намеренно. Мир, я не желал смерти твоему отцу — я был вынужден. Мир, посмотри на меня. Помнишь Федька, коней распустил? — пытался донести до Мирослава, пока тот буйствовал. — Мир выслушай же меня, — схватил его голову двумя руками и заглядывал в лик того, пытался удержать его взор на себе. — Помнишь? Ну, Мир, прошу, выслушай меня! — его призыв был полным мольбы.
Мирослав в остервенелом помрачении прервал того рыком, представляя, как Извор пронзил мечом его отца. Навалился на того всем телом, но Извор выдержал, лишь напрягся удерживая их обоих, чтоб не повалиться на солому.