Андрей Белый
Шрифт:
Петербургские поэты хотели бы выразить Вам сегодня свою безграничную признательность. Никогда Вы не были для них только наставником в ремесле и образцом для литературных подражаний; Вы были и Вы будете всегда чем-то бесконечно большим: высоким примером, высоким воплощением поэзии. У Вас не только учились писать стихи, у Вас учились быть поэтом. Вот почему поэты полюбили Вас; они полюбили Ваш мир, тот, который Вы создали, — беззаконный, хрупкий и волшебный; они верят в него, они знают, что в нем правда и что она сильнее всякой действительности. И они приносят Вам не холодное восхищение, не профессиональную дань Вашему несравненному мастерству, но иную глубокую веру, иное, безусловное согласие. Всему неисчерпаемому богатству Вашего искусства, всему, что в нем не перестает радовать, волновать и мучить, всему, что в нем живет и будет жить, они хотели бы ответить сегодня своей благодарностью и своей любовью» [656] .
656
Там же. С. 323. Ср. свидетельство В. В. Вейдле в статье «Умерла Ахматова» (1966): «Когда чествовали Сологуба, она меня попросила составить краткое приветствие, которое прочла на сцене Александрийского театра <…>» ( Вейдле В.О поэтах и поэзии. Paris, 1973. С. 60).
Подобных коллективных действий, посвященных писателям из «бывших», после юбилея Сологуба уже не было. Полтора года спустя, в конце 1925 г., 20-летие литературной деятельности М. Кузмина было отмечено лишь выпуском малотиражной брошюры [657] и двумя собраниями отнюдь не публичного характера: юбилей получился, по слову Кузмина, «домашним» [658] . А еще через два года даже скромный «домашний» юбилей Андрея Белого не состоялся. Между 40-летием литературной деятельности Федора Сологуба, торжественно отпразднованным в Александринском театре, в присутствии сотен зрителей (билеты
657
См.: К XX-летию литературной деятельности Михаила Алексеевича Кузмина. Л.: Изд-во Ленинградского Общества библиофилов, 1925.
658
См.: Морев Г. А.К истории юбилея М. А. Кузмина 1925 года // Минувшее. Исторический альманах. М.; СПб., 1997. Вып. 21. С. 351–375.
В философско-автобиографическом очерке «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития» (1928) Белый писал: «…в день 25-летия со дня выхода первой книги (в 27-м году) несколько друзей боялись собраться, чтобы собрание не носило оттенка общественного, ибо в месте „общественность“ и „Андрей Белый“ стоял только безвестный могильный крест» [659] . «Несколько друзей» — это прежде всего упомянутый П. Н. Зайцев в Москве и царскосел Иванов-Разумник (Р. В. Иванов), ближайший друг Белого и его сподвижник по петроградской Вольной Философской Ассоциации («Вольфиле»), закрытой властями в 1924 г. Белый, однако, неточно характеризует ситуацию, складывавшуюся вокруг его юбилея: в первую очередь он сам оказался решительным противником каких-либо мероприятий, с этим связанных; друзья же Белого, напротив, были озабочены тем, чтобы по достоинству почтить писателя — хотя бы и в самой приватной обстановке.
659
Белый Андреи.Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 483.
О подготовке к празднованию свидетельствует письмо П. Н. Зайцева к Иванову-Разумнику, отправленное в преддверии юбилейной даты; безусловно, его содержание было согласовано с К. Н. Васильевой — спутницей жизни Белого после возвращения писателя осенью 1923 г. на родину:
Очень жалею, что не довелось увидеться с Вами и в последний недавний Ваш приезд в Москву [660] . А ведь мы с Вами были соседи: моя квартира в Старо-Конюшенном д. № 5, кв. 45, рядом с С. Д. Мстиславским [661] .
Кл<авдия> Ник<олаевна> говорила мне о Ваших планах отметить 25-летие лит<ературной> деятельности Бор<иса> Ник<олаевича>.
Мы здесь — Кл<авдия> Ник<олаевна> и еще несколько близких к Б. Н. людей — также подумали об этом. И вот к чему мы пришли.
Публичного, широкого чествования устраивать нельзя. Сам Бор<ис> Ник<олаевич> отнесется к нему отрицательно. А затем есть опасения (и справедливые!), что оно вызовет дурной шум со стороны «добровольцев», стоящих на охранном посту русской литературы, и всякого рода «левых ребят». И, наконец, такое чествование невольно и неизбежно будет вставать в сознании самого Бор<иса> Ник<олаевича> и чествующих его, как образ и подобие Коробкинского юбилея, столь мастерски им описанного [662] .
Я осенью очень осторожно пытался поговорить с Б. Н.; он замахал на меня руками. Такое же ощущение невозможности открытого юбилея испытала Кл<авдия> Ник<олаевна>. И затем оно (т. е. чествование) может обернуться неприятно, неположительно для Б. Н.
По этим соображениям мы в Москве пока решили воздержаться от открытого чествования. Я не знаю, в какой форме предполагаете Вы организовать его в Ленинграде. Но если Москва узнает, что Вы собираетесь чествовать Б. Н., то здесь это, конечно, подхватят, не могут не подхватить хотя бы из приличия, — и станут тоже что-нибудь организовывать. А при той разношерстности, какой отличается литературная московская среда наших дней, из такого празднования для Б. Н. ничего хорошего не проистечет, многие лица ему будут ненужны и встречи с ними неприятны.
Наше общее мнение таково, что с юбилеем широким и публичным надо повременить, до осени хотя бы.
Пройти, однако, молчанием этот юбилей нельзя. И у нас вот какие планы имеются на этот счет.
Мы в Москве предполагаем устроить в марте месяце в кругу своих, близких у М. А. Чехова [663] закрытый вечер — для 25–30 человек. Будут сделаны доклады о Б. Н., артисты прочтут его произведения, участники вечера поделятся воспоминаниями. Затем Б. Н. будут поднесены в подарок полные собрания сочинений Пушкина и Гоголя, ему очень нужные для работы и близкие внутренно.
Широкая публика и газетчики об этом вечере знать не будут и не должны. Вечер мы предполагаем устроить в середине марта.
Мы полагаем, что такого рода вечер будет Бор<ису> Николаевичу приятен и во всяком случае приемлем для него.
Кроме того, этот вечер даст нам возможность судить, насколько возможно осуществить чествование в широких размерах, публично. И тогда такое чествование мы организуем осенью.
Теперь же можно начать лишь подготовку к нему, независимо от того, удастся провести его целиком или нет.
Нужно, чтобы осенью в журналах «Красная Новь», «Новый Мир», «Печать и Революция», «Звезда» и др., а также по возможности в газетах появились статьи о писательском пути Б. Н. и о его творчестве. Здесь в Москве хотят писать о Б. Н.: Б. Л. Пастернак, А. К. Воронский [664] , надо еще кому-нибудь поручить, сговориться твердо с журналами. Статьями будет подготовлена почва для чествования. А если Б. Н. все же будет тверд в своем решении не принимать участия ни в каком публичном торжестве, то эти статьи все же сделают свое дело. Кроме того, в Союзе Писателей, в Акад<емии> Худ<ожественных> Наук и в других литературных учреждениях и организациях могут быть организованы большие вечера, посвященные творчеству Б. Н., а также можно было бы подумать о каком-нибудь значительном подарке, организованном на отчисления этих учреждений и организаций (в частности, Б. Н. нужна — очень — пишущая машинка!).
Я полагаю, что и у Вас, дорогой Разумник Васильевич, весной будет также очень тесное чествование. А осенью возможно будет объединить Москву и Петербург в этом деле.
Подготовку же можно начать и теперь. Можно было бы в сущности подумать даже и о сборнике. Но боюсь, что это не очень удачно: — о живом — сборник!..
Очень хочется знать, что Вы думаете обо всем этом. Буду ждать от Вас ответа. Надеюсь, Вы с ним не замедлите. О нашем весеннем вечере извещу Вас своевременно. И скоро.
Крепко жму руку.
660
Иванов-Разумник был в Москве и в Кучине под Москвой (где жил тогда Андрей Белый) с 10 по 18 января 1927 г.
661
Сергей Дмитриевич Мстиславский (наст. фам. Масловский; 1876–1943) — прозаик, публицист, общественный и политический деятель; член эсеровской партии, один из идеологов «скифства».
662
Имеется в виду описание юбилея профессора Коробкина в романе «Москва» (ч. 2, гл. 1, главки 15–17). См.: Белый Андрей.Москва. М., 1990. С. 232–242.
663
Михаил Александрович Чехов (1891–1955) — актер, режиссер; антропософ. Об отношениях Белого и Чехова см.: Козлова М. Г.«Меня удивляет этот человек…» (Письма Андрея Белого к Михаилу Чехову) // Встречи с прошлым. М., 1982. Вып. 4. С. 224–243; Бюклинг Лийса.Михаил Чехов и антропософия: из истории МХАТ Второго // Studia Russica Helsingiensia et Tartuensia IV. «Свое» и «чужое» в литературе и культуре. Тарту, 1995. С. 244–272.
664
А. К. Воронский дал общий анализ творчества Белого в статье «Мраморный гром (А. Белый)», напечатанной в кн.: Воронский А.Искусство видеть мир. М., 1928. С. 115–150. См. также: Воронский А.Искусство видеть мир. Портреты. Статьи. М., 1987. С. 73–98; Андрей Белый: pro et contra Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников. Антология. СПб., 2004. С. 765–793.
665
ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 1. Ед. хр. 263.
Из этого письма видно, что проведение литературного юбилея Белого его друзья поначалу задумывали весьма широко — даже с участием ведущих литературных журналов; речь шла о подготовке значимого общественного события. Правда, возникали опасения относительно реакции на задуманное чествование со стороны «стоящих на охранном посту русской литературы» и «левых ребят» — т. е. «рапповцев» (журнал «На литературном посту») и «лефовцев», наиболее непримиримых по отношению к «буржуазным» писателям и «религиозным мистикам».
Развиться этим широким замыслам решительно воспрепятствовал сам Андрей Белый — о чем свидетельствует письмо К. Н. Васильевой к Иванову-Разумнику, отправленное четыре дня спустя после приведенного послания Зайцева. В письме
666
Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 479.
Боюсь, что решение Б. Н. приехать к Вам летом будет для Вас наименее удобным. Я сама узнала об этом только вчера и огорчилась: ввиду всего, о чем мы с Вами говорили. Ведь лето, это как раз то, что мы исключали, когда обсуждали время поездки. Я несколько раз пыталась говорить о поездке весной, до окончательной усадки за II том Москвы [667] . Но всегда неудачно. И опасаясь, чтобы не вышло хуже, замолкала. Мне было бы грустно, дорогой Разумник Васильевич, если бы Вы подумали, что я участвовала в этом решении. Я почти оправдываюсь перед Вами и перед всеми Вашими друзьями: Дм<итрием> Мих<айловичем>, Ел<еной> Юл<ьевной>, Спасскими [668] и т. д. Потому что знаю, как всем это будет грустно. Есть еще возможность, если Вы настоятельно напишете, что летом Вамнеудобно. Я уже сказала Б. Н. что-то в таком роде, напоминая ему, что ведь: «Разумник Васильевич ждет Вас весной, что летом, может быть, у него другие планы». Хуже всего, что настоящей причины сказать нельзя. И в этом присоединяюсь к словам П<етра> Ник<аноровича> Зайцева. У Б. Н. буквально ужасперед даже мыслью о «чествовании». И если бы у него было подозрение, что его ждет у Вас, он никогда, ни за что не поехал бы. Знаю это наверное, потому что пыталась заговорить с ним на эту тему. Последовал страшный крик, бег по комнате, волненье, упомянулось имя Коробкина… (Так что пришлось все быстро прекратить и свалить на Петра Никан<оровича>, который, к счастью, действительно осенью еще говорил с самим Б. Н. о исполняющемся 25-летии его литературной работы.) «Откуда это Вы взяли, с чего? как это в голову Вам пришло? Какой юбилей?» — понесся на меня поток и ураган, когда как-то после обеда мы благодушно переговаривались в темноте через дверь и я «беззаботно» спросила: «А как же юбилей?» — «Какой юбилей? Вы спите, что ли? О чем это Вы?» — Разумник Васильевич! милый! верьте: не преувеличиваю. И очень прошу, именно из любви к Б. Н. отступите от «традиции». Ведь «внешнее» нужно там, где нет внутреннего. И неужели Вы думаете, что Б. Н., который так чуток и так живет сердцем с теми, кого он любит, не почувствует Вашего горячего желания отметить и внутренно торжественно пережить этот год — годовщину его выступления «в мир». И не думаете ли Вы, что отказ его ехать теперь есть бессознательная реакция на задуманное Вами? — Пишу все это и знаю, что все же Вы огорчитесь. Повторяю: может быть, еще удастся изменить планы Б. Н., если Вы напишете определенно, что Вамнеудобно лето. — Простите, что все письмо наполнено одним. Но я не умею коротко выражать своих мыслей. Особенно же в таком трудном для меня случае: невольно чувствую себя виноватой и оправдываюсь. От этого как-то грустно. Всего, всего лучшего от всего сердца желаю Вам, Разумник Васильевич, а также Варваре Николаевне и Инночке. Шлю горячий привет.
667
К работе над 2-м томом романа «Москва» — будущим романом «Маски» — Белый приступил лишь в сентябре 1928 г.
668
Д. М. Пинес (1891–1937) — историк литературы, библиограф; секретарь «Вольфилы» в 1923–1924 гг. (см.: Письма Андрея Белого Д. М. Пинесу / Публикация Дж. Малмстада // Новое литературное обозрение. 1995. № 12. С. 85–100; Спивак М. Л.Письма Д. М. Пинеса Андрею Белому // Иванов-Разумник. Личность. Творчество. Роль в культуре. СПб., 1996. С. 28–34). О Е. Ю. Фехнер см. с. 430–451 наст. изд. (в файле — раздел «„Зов многолюбимый…“ Андрей Белый и Е. Ю. Фехнер» — прим. верст.). Сергей Дмитриевич Спасский (1898–1956) — поэт, прозаик — и его жена Софья Гитмановна Спасская (урожд. Каплун; 1901–1962), член-соревнователь и заведующая кружками «Вольфилы» (см.: Письма Андрея Белого к С. Д. и С. Г. Спасским / Вступ. статья, примечания Н. Алексеева <Н. А. Богомолова>. Подготовка текста писем В. С. Спасской // Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 642–662; Богомолов Н. А.К истории эзотеризма советской эпохи; Письмо С. Г. Спасской к Андрею Белому / Публикация Н. А. Богомолова // Литературное обозрение. 1998. № 2. С. 21–31.
669
РГАЛИ. Ф. 1782. Оп. 1. Ед. хр. 24. В последних строках упоминаются жена Иванова-Разумника В. Н. Иванова (урожд. Оттенберг; 1881–1946) и их дочь Ирина Разумниковна Иванова (1908–1996).
Болезненная реакция Белого лишь в малой мере могла объясняться его чрезмерной скромностью или нелюбовью к торжествам (когда осенью 1921 г. в «Вольфиле» было устроено подобие чествования перед его отъездом за границу, это мероприятие не вызвало у него отторжения) [670] . Безусловно, Белый более всего опасался «юбилейными» напоминаниями о себе спровоцировать встречный поток оголтелой критики со стороны различного толка «левых ребят» и их высоких государственных покровителей, и эти опасения не были лишены оснований. В книге Л. Троцкого «Литература и революция» (1923) творчество Белого было подвергнуто уничтожающему разбору, а сам писатель объявлен «покойником», который «ни в каком духе <…> не воскреснет» [671] ; оценка, высказанная вторым лицом в государстве, недвусмысленно указывала на то место, которое отводилось Белому в современной литературной жизни. А среди юмористических фельетонных поделок можно было прочесть эпиграмму на Белого, которая прозвучала бы весело и безобидно, если бы не ее зловещий исторический фон:
670
Ср. записи Белого (октябрь 1921 г.): «Публичное зас<едание> В. Ф. А., нечто в роде проводов меня»; «Интимное заседание В. Ф. А., посвященное мне» ( Белый Андрей.Ракурс к Дневнику // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100. Л. 110 об.).
671
Троцкий Л. Д.Литература и революция. М., 1923. С. 40.
За месяц до надвигающегося юбилея Белый писал В. Э. Мейерхольду (5 марта 1927 г.): «Так, как поступили со мной, хуже расстрела: живого, полного энергии человека, заживозакопали. Но он из своего гроба создал себе новое воскресение; он вышел из социального гроба в отшельничество, уселся за книги, за мысли. И стал еще живей,чем прежде» [673] . «Отшельничество», «катакомбное» творчество Белый осознает как единственно возможный для себя способ существования в современности. С публичными юбилейными мероприятиями это было несовместимо.
672
Аянт Биченосец <Андреев М. И.>.А. Белому // Жизнь искусства. 1924. № 11. С. 19.
673
Из переписки А. Целого: письма В. Э. Мейерхольду и З. Н. Райх / Публикация, вступ. статья и комментарии Джона Малмстада // Новое литературное обозрение. 2001. № 51. С. 144.
К доводам общего характера добавлялись и частные — хотя и весьма весомые по тем временам — аргументы. Об одной из существенных причин своих опасений Белый поведал Иванову-Разумнику несколько месяцев спустя (в письме от 21 августа 1927 г.): «… „некие“о „неком“выразились в Ленинграде следующим образом: „Вот он приедет в Ленинград к своему ‘юбилею’,мы его и…“ И — так далее; во-первых: миф о моем „юбилее“возник так: перед отъездом в Батум получил из Ленинграда телеграмму, в которой были теплые слова ко мне по поводу 25-летия с дня выхода „Симфонии“,на что я ответил письмом, в котором благодарил адресата; адресат же был изъят из употребления; Шпёкины передали письмо, куда следует [674] ; и какой-то безответственный субъект из „ОГПУ“грозился тем, что, вот, я приеду на какой-то „ юбилей“,а меня де и… того: ждет „юбилей“ sui generis<…> безответственному агенту „ГПУ“еще придет в голову меня ловить у Вас; поди, — распутывай эти узлы; лучше уже мне не ехать в места, где существуют дефекты аппаратав столь важном учреждении, как „ГПУ“,где сидят субъекты, у которых руки коротки протянуться в Москву и которые по этому самому, присев на корточки за углом Вашего дома, сладострастно ждут „счастливого случая“:появления меня в „сферу их района“» [675] . Едва ли Белому тогда, в случае его приезда в Ленинград, угрожал арест или ожидали какие-либо серьезные неприятности, но, разумеется, интерес к «юбилею» со стороны карательных органов дополнительно побуждал погрузиться в «катакомбы» и свести на нет любые формы и способы задуманного чествования.
674
Шпекин — почтмейстер-перлюстратор из «Ревизора» Н. В. Гоголя. Нам неизвестно, кто был арестованный корреспондент Белого.
675
Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 532.