Андрей Белый
Шрифт:
П. Н. Зайцеву Иванов-Разумник ответил уже по получении приведенного письма К. Н. Васильевой — 9 марта 1927 г.:
«Мы, „питерцы“, совершенно согласны с Вами, москвичами, что по разным причинам нежелательно и несвоевременно устраивать широкое публичное чествование Б. Н.; мы думали ограничиться здесь двумя-тремя „закрытыми“ заседаниями и собраниями. Теперь, когда выяснилось, что весною Б. Н. не попадет в Питер (сам он и Кл<авдия> Ник<олаевна> писали мне на днях об этом), быть может, самым целесообразным было бы „нам“ примкнуть к „вам“, приехать вдвоем-втроем в Москву и принять участие в Вашем московском чествовании <…>
Я уже писал Кл<авдии> Ник<олаевне>, что к осени мы выпускаем здесь книжку — библиографию произведений Б. Н. с небольшой вводной статьей „юбилейного“ характера. Мысль о пишущей машине — очень хороша, но боюсь, что своими силами, без участия литературных организаций, журналов и издательств, мы это дело не поднимем» [676] .
676
Собрание В. П. Абрамова (Москва).
Вновь к «юбилейной» теме Зайцев вернулся в ответном письме Иванову-Разумнику [677] :
Получил Ваше письмо и отвечаю — с
Наше собрание состоится в начале апреля, будет вполне «кружковым», так что принять в нем участие представителям Ленинграда вряд ли представится возможность.
Я говорил с Кл<авдией> Ник<олаевной> и Алекс<еем> Серг<еевичем> [678] о книгах. Они согласны с тем, что Москва может ограничиться Пушкиным, а Гоголя пришлет Бор<ису> Николаевичу Ленинград. Это будет очень хорошо. Я готовлю небольшой сжатый доклад к нашему вечеру. Но сегодня вечером я как раз получил некоторые неблагоприятные сообщения о помещении, где мы предполагаем <со>браться, сообщения чисто технического характера. И <те>перь не знаю, как удастся осуществить наш вечер, <да>же в том небольшом объеме, как он задуман. Приветствий официальных не будет. Будем сидеть за <сто>лом и за чаем будем обмениваться воспоминаниями о далеких и близких временах.
Что касается библиографической книжки о Б. Н., то <Вы> подаете мне мысль подумать здесь о какой-нибудь книге, посвященной Б. Н., хотя это очень трудная <за>дача в наши дни.
Осенью, вернее летом — мы еще вернемся к вопросу о том, в какой форме общественно отметить 25-летие лит<ературной> деят<ельности> Бор<иса> Ник<олаевича>.
Если «Гоголя» будете посылать (а «Гоголь» лучше и нужнее Бор<ису> Ник<олаевичу>, чем «Достоевский»), то посылайте его на адрес Клавдии Ник<олаевны>.
О пишущей машинке будем думать.
Бор<ис> Ник<олаевич> очень занят «Москвой» [679] . Предполагаю <уви>деться с ним завтра или в воскресенье.
Крепко жму руку.
677
ИРЛИ. Ф. 79. Оп. 1. Ед. хр. 263. Текст письма поврежден с левого края листа.
678
А. С. Петровский (1881–1958) — ближайший друг Белого с юношеских лет, переводчик, библиотечный работник.
679
Подразумевается работа над инсценировкой романа «Москва». Договор на постановку драмы «Москва» в Театре имени Мейерхольда был заключен 22 марта 1927 г.
Чествование Андрея Белого в Москве прошло еще скромнее, чем задумывал Зайцев. В дневниковой записи за 7 апреля 1927 г. Белый зафиксировал: «День 25-летия литер<атурной> деятельности. Собрались: Моисеев. Трапезникова, Петровский, Е. Н., Галя, Даня, Татаринов» [680] . Все присутствовавшие — из круга московских друзей-антропософов, из них к литературной деятельности имел некоторое отношение лишь А. С. Петровский. На следующий день Белый и К. Н. Васильева выехали из Москвы в Грузию.
680
Белый Андрей.Ракурс к Дневнику // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100. Л. 128. Среди упомянутых — Владимир Михайлович Моисеев (189-?) — библиограф, Любовь Исааковна Трапезникова (урожд. Красильщик; 1885–1964), сестра К. Н. Васильевой Елена Николаевна Кезельман (урожд. Алексеева; 1889–1945), Галина Алексеевна Назаревская (1901–1957), Дарья Николаевна Часовитинова (1898–1966), Владимир Николаевич Татаринов (1879–1966) — режиссер МХАТ 2-го.
Единственным реальным результатом «юбилейных» хлопот друзей Белого могло стать издание библиографии его произведений. «Нашелся издатель, который хочет немедленно же издать книжку „Библиография произведений А. Белого“ — благо библиографию эту уже ряд лет составляет Д. М. Пинес и теперь уже заканчивает ее, — сообщал Иванов-Разумник Белому в письме от 20 февраля 1927 г. — Меня просят дать к этой книжке маленький вступительный очерк на тему „Об этапах творчества А. Белого“» [681] . Подразумеваемый здесь издатель — Ф. И. Седенко (П. Витязев), глава закрытого к тому времени (в 1926 г.) издательства «Колос», выпустившего в свет несколько книг Иванова-Разумника — и в том числе его книгу о Блоке и Андрее Белом «Вершины» (Пг., 1923). Д. М. Пинес трудился над составлением библиографии Андрея Белого упорно и кропотливо, занимаясь фронтальным просмотром периодики первых десятилетий XX в., и никак не мог поставить точку в этой работе [682] . Витязев тщетно призывал Пинеса: «Кончай работу об А. Белом. Приведи в порядок, что есть у тебя — и баста! Хватит! <…> Сдам в набор. Бумага лежит даром. Жду» (5 марта 1929 г.); «Торопись с библиографией, а то мы дойдем до такого момента, когда имя А. Белого станет запретным» (5 апреля 1929 г.) [683] .
681
Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. С. 478. Ср. упоминание о Д. М. Пинесе и подготовляемой им библиографии в письме Белого к Е. Ф. Никитиной от 29 марта 1927 г. (опубликовано Д. М. Фельдманом: Литературное обозрение. 1995. № 4/5. С. 130).
682
5 января 1933 г. Пинес писал Белому: «Я вспомнил, как месяцы, чуть ли не год сплошь затратил на розыски работ А. Б. — и статей и отзывов об А. Б. И Вы знаете, милый Борис Николаевич, ведь по существу это Выменя „совратили“ в библиографию: разрывая горы (даже не представляете — это сотни тысяч страниц, сотни тысяч газетных листов!), я „вошел в курс“ очень многих вещей, и таким образом „прикрепился“ к библиографии „всерьез и надолго“…» ( Спивак М. Л.Письма Д. М. Пинеса Андрею Белому // Иванов-Разумник. Личность. Творчество. Роль в культуре. С. 32–33).
683
РГАЛИ. Ф. 391. Оп. 1. Ед. хр. 115.
Библиография осталась неопубликованной и к следующему незамеченному юбилею Андрея Белого — к 50-летию со дня его рождения. 20 октября 1930 г. Пинес писал Белому: «Как жаль, что не удалось издать к этим дням библиографию Ваших работ (и библиографию о Вас), которую я прорабатывал долгое время, — вероятно, Вам и самому было бы любопытно взглянуть и вспомнить» [684] . Уже после смерти Белого, находясь в ссылке в Архангельске, Пинес все не терял надежды на опубликование своего труда. «У меня нет никакой уверенности в том, что библиография произведений Андрея Белого будет теперь напечатана, — писал он 21 декабря 1935 г. А. Г. Фомину. — Без меня, но большей частью по моим материалам, она была подготовлена (женою А. Б.) для предположенного собрания стихотворений — в изд<ательстве> „Academia“, в 1934 г. уже сверстанного. Но оно не появилось совсем. — М<ожет> б<ыть>, теперь удастся приложить библиографию к „Обзору литературного наследия Андрея Белого“, который должен появиться в выпуске „Литер<атурного> Наследства“, посвященном творчеству рус<ских> символистов. <…> Все же я взялся за дополнения, обработку и т. д. подготовленной ранее библиографии <…>» [685] . В обзор «Литературное наследство Андрея Белого» [686] включены многочисленные библиографические сведения, восходившие к разысканиям Пинеса. Авторами обзора обозначены К. Бугаева и А. Петровский. Имя Д. М.
684
Там же. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 246.
685
ИРЛИ. Ф. 568. Оп. 2. Ед. хр. 415.
686
Литературное наследство. М., 1937. Т. 27/28. С. 575–638.
687
См.: Дойков Ю. В.К переписке Д. М. Пинеса и А. Н. Римского-Корсакова (По следам публикации) // Историко-библиографические исследования. СПб., 1996. Вып. 6. С. 220.
«Производственный роман» — последний замысел Андрея Белого
В обзоре литературного наследства Андрея Белого, составленном при ближайшем участии вдовы писателя, К. Н. Бугаевой, сообщается: «Весною и летом 1933 г. Андрей Белый неоднократно говорил о новой для себя форме творчества: производственном романе. В одном из иллюстрированных журналов он прочел о предполагавшемся строительстве железной дороги через Мамисонский перевал и решил взять темой романа строительство этой дороги на определенном участке: Мамисонский перевал — Шови — Гори» [688] . О том же намерении (условие реализации которого — поездка на Кавказ) сообщает и сам Белый в письме к Г. А. Санникову от 28 июня 1933 г.: «…загорелось желание попробовать новой жизни (тут возможность и длительно жить на Кавказе, и материал для очерков, и искание новых форм для производственного романа)» [689] .
688
Бугаева К., Петровский А., <Пинес Д.>.Литературное наследство Андрея Белого // Литературное наследство. М., 1937. Т. 27/28. С. 609.
689
Наше наследие. 1990. № 5(17). С. 95 / Публикация Даниила Санникова.
Никаких следов конкретной работы над осуществлением этого — видимо, последнего из масштабных творческих проектов Белого (писатель скончался 8 января 1934 г.) — не выявлено. Тем не менее представляется правомерным сформулировать некоторые предположения относительно того, какие задачи пытался разрешить Белый в ходе реализации своего замысла и в каких образно-смысловых контурах этот замысел мог воплотиться, какой круг идей и представлений он прямо или косвенно затрагивал. Осознавая всю неизбежную гипотетичность подобного подхода, укажем, однако, — в качестве методологического ориентира — на некоторые вполне убедительные попытки описания семантико-ассоциативного поля, в пространстве которого прогнозировалось осуществление неосуществленного, — и прежде всего на реконструкцию пушкинского драматического замысла «Иисус», предпринятую Ю. М. Лотманом. [690]
690
См.: Лотман Ю. М.Опыт реконструкции пушкинского сюжета об Иисусе // Временник Пушкинской комиссии. 1979. Л., 1982. С. 15–27.
Относительно задач, которые ставил перед собой Белый, принимаясь за роман «производственной» тематики, и надежд, которые перед ним вырисовывались в случае успешного завершения задуманного, двух мнений, видимо, не возникнет. Обстоятельства его жизни в Советской России лапидарно охарактеризовала Н. Я. Мандельштам: «…он <…> остро ощущал безлюдие и одиночество, чувствовал себя отвергнутым и непрочтенным. Ведь судьба его читателей и друзей была очень горькой; он только и делал, что провожал в ссылки и встречал тех, кто возвращался, отбыв срок. Его самого не трогали, но вокруг вычищали всех» [691] . На рубеже 1920–1930-х гг. и в особенности в 1931 г., когда были арестованы его ближайшие друзья-антропософы, в том числе спутница его жизни К. Н. Васильева, когда органами ОГПУ были изъяты его собственные творческие рукописи и дневники, Белый отчетливо понял, что единственная возможность продолжать легальную литературную деятельность — а также, видимо, и возможность избежать прямых репрессий — открывается ему лишь путем компромисса с властью и в подчинении ее идеологическому диктату. И в пространных объяснительных заявлениях в Коллегию ОГПУ, и в личной беседе с всесильным тогда представителем этого учреждения Я. С. Аграновым, курировавшим писательский цех, Белый всячески пытался убедить в своей политической лояльности, в положительном отношении русских антропософов к Октябрьской революции, в созвучии собственного творчества советским установкам [692] . Вполне осознававший свое зыбкое положение оставленного на свободе по верховной милости, исполненный благодарности за то, что в результате хлопот и данных им объяснений К. Н. Васильеву выпустили на волю (после чего она официально стала его женой), Белый предпринял целый ряд недвусмысленных жестов, сигнализировавших о его готовности присоединить свой голос к общему писательскому хору.
691
Мандельштам Надежда.Воспоминания. Paris, 1982. С. 163.
692
См.: К биографии Андрея Белого: три документа / Публикация Г. П. Струве // Новый журнал. Нью-Йорк, 1976. Кн. 124. С. 152–162; Из «секретных» фондов в СССР / Публикация Дж. Мальмстада // Минувшее. Исторический альманах. Paris, 1991. Вып. 12. С. 349–361; Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка. СПб., 1998. С. 678–681.
Литературная ситуация, складывавшаяся тогда в стране, вполне благоприятствовала подобной линии поведения. После ликвидации РАПП в 1932 г. и объявления нового официального курса на создание единого Союза советских писателей идея консолидации творческих сил стала генеральной. Это означало, в частности, что литературно-партийное начальство готово было простить идейно чуждым писателям былые прегрешения в обмен на покаянные тирады с их стороны и выражение готовности вышагивать в общем строю. На втором пленуме Оргкомитета будущего Союза советских писателей, проходившем 12–19 февраля 1933 г., его председатель И. М. Гронский сформулировал позицию руководства с предельной ясностью:
«Принимать в союз нужно писателей, стоящих на платформе советской власти и желающих участвовать в соцстроительстве. Если кто-либо не хочет еще перейти на платформу советской власти, пусть он остается за пределами Союза советских писателей. Мы терпеливо ждали несколько месяцев этих людей. Но это — люди, видимо, безнадежные. Пусть они сами свою судьбу определят. Мы таких людей в ССП принимать не должны. Мы терпеливо руководим армией литературы, но не думайте, что антисоветские или контрреволюционные элементы мы будем по головке гладить, нет, мы с ними будем бороться и будем бороться как большевики. (
693
Новый мир. 1933. № 2. С. 260. Впрочем, для многих писателей-«попутчиков» положение дел прояснилось задолго до этих декретивных указаний; ср., например, заявления Л. Леонова (сентябрь 1931 г.): «В перестройке писатель заинтересован прежде всего сам, ибо ему жить и работать; союзу попутчиков следует много думать над этим: не доехал ли он уже до своей станции. Ибо в дальнейшем поезд ускоряет ход, перегоны станут все длиннее, и на ходу выпрыгивающим из социалистического экспресса все больше будет грозить опасность попасть под его колеса» (Новый мир. 1931. № 10. С. 125). Подробнее см.: Добренко Евгений.Формовка советского писателя. Социальные и эстетические истоки советской литературной культуры. СПб., 1999. С. 454–456.