Андрей Белый
Шрифт:
P. S. Вы спрашиваете о моем <…> [*] Но у меня с собой <…> [*] нет. Постараюсь лично <пере>дать Вам в Москве. Не забываю, <что С>ергей Алексеевич обещал мне свой [968] .
Постараюсь на днях зайти к Вам, но при всем желании не могу назначить дня. У меня бездна дел и своих, и маминых, и относительно библиотеки отца [969] . Кроме того: хочется еще самому сосредоточиться на чем-либо. Для этого у меня остается вечер, который тоже далеко не всегда мой (часто у меня бывают знакомые и товарищи) [970] . У меня есть дело до Сергея Алексеевича. Вероятно, буду у Вас сегодня, завтра, но днем.Что же касается вечера, то я лучше зайду к Вам не назначая срока. А то могу и обмануть.
Остаюсь глубокоуважающий Вас и готовый к услугам
*
Угол листа с текстом оторван.
*
Угол листа с текстом оторван.
968
Речь идет, по всей вероятности, о фотопортретах.
969
Отец Белого, Николай Васильевич Бугаев, скончался 29 мая 1903 г. В октябре 1903 г., согласно свидетельствам Белого, ученик отца профессор Л. К. Лахтин «обращается с просьбой к маме: отдать математическую библиотеку отца в Университет; мама соглашается», после этого Белый взялся «за составление описи библиотеки» ( Белый Андрей.Материал к биографии // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 40 об.).
970
Подразумеваются «воскресенья» у Белого, начавшиеся с октября 1903 г.: «Собрания бурные, многочисленные, по 25 человек; ряд дебатов, прений, чтение стихов» ( Белый Андрей.Ракурс к Дневнику // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100. Л. 19 об.).
Глубокое спасибо за те разъяснения, которые Ты мне дала. Мне нисколько не скучно писать и читать о спиритизме [971] . Наоборот: чрезвычайно интересно узнать Твое отношение к нему. Вот почему опять возвращаюсь (Ты простишь?) к этому пункту, потому что мне хотелось бы вкратце объяснить Тебе основания моего отношения к спиритизму (как самостоятельному направлению, могущему давать материалы для религиозно-мистического пути). Я не стану говорить о спиритизме в общем смысле, ибо здесь он уже спиритуализм, религия, мистика.Нет, я хочу коснуться того «спиритизма»,который заявляет права на «особое существование» наряду с другими мистическими течениями. Только о нем я и буду говорить.
Начну с Твоих слов: «Здесь уместно бы было говорить еще о пути совершенства духов, о перевоплощении. Но ведь все это ты назовешь ненаучным вздором…»
Я не преувеличиваю значение науки. Если Ты знаешь меня, то, конечно, согласишься. Еще менее я позитивист, ибо позитивизм, касаясь системы наук, должен пренебречь несоизмеримостью методов, присущих различным дисциплинам, чтобы истолковать, например, явления цикла «Ь»в терминах цикла «с».
Позитивизм — здание, построенное на песке: песчинки — тоже камни, только маленькие. Каждый камешек соответствует науке на последней стадии ее дифференциации. Если здание, построенное и равное 1/10 этого камня, можно считать устойчивым, то здание, построенное на миллиардах таких камешков, — будет зданием, построенным на песке. Таков позитивизм. Я нарочно подчеркиваю это, чтобы ты не упрекала меня в позитивности.
Но, допуская относительность каждой отдельной науки и совершенную призрачность системы таких наук, я, как естественник (а следовательно, хотя бы элементарно знакомый с приемами научных методов), должен признать за этой относительностью характер точности.Если наука нам дает формулу — a/b = 2с [972] , то я, хотя и не зная цифрового значения а, Ь, с, все же безусловно должен принять отношение между этими буквами за истинное.Относительность науки зависит от формализма ее методов, но, с другой стороны, усвоение характера этого формализма сообщает нашему разуму устойчивость. Наука дает нам экстракт из того, что
В смысле признания методологической точности научных результатов я поклонник науки. В смысле же признания за этими отношениями абсолютных прав на нашу психику — враг.
Вот почему, если я начну нападать на спиритизм [*] , то со всякой точки зрения мне представляются неистинными:
Если спиритизм — одна из зачаточных наук, мистицизм, обволакивающий его, должен исчезнуть.
Если же спиритизм всегда будет повит
И вот почему.
На протяжении нескольких столетий от средневековых схоластиков и до наших дней господствует деление свойств окружающего нас разнообразия на акциденциюи субстанцию.В понятии об акциденции объединяли преходящее разнообразие свойств вещей, в понятии о субстанции — выражали мысль о неизменной основе всего. Мы видим стремление ученых и философов к отысканию и определению единой, мировой субстанции, а также разделению предметов на форму и содержание. То субстанцией называли дух, то материю с ее неизменными, чисто механическими законами. С формой между прочим отождествляли тело, с понятием о содержании — душу. И наоборот: формой оказывался разум, содержанием — материя.
Ряд блестящих научных открытий дал возможность, опираясь на точные результаты, составить естественную картину мирового процесса, в основе которого лежали физико-химические законы, приведенные к числу и мере ( здесь связь физики с математикой в механике). Получалась сама собой механическая картина развития жизни. Физиология растений и животных без остатка оказалась разложимой на естественные процессы, обнаружилась связь между психическими факторами и их физиологической основой. Получилась стройная система механических, последовательно усложняемых отношений. Дух и материя с этой точки зрения различались не качественно, а, так сказать, количественно, и явилась возможность называть механикой всякую разумную целесообразность. И если возможно говорить о духес этой точки зрения, то этим понятием обозначается форма, выражающая род порядка, в который приводится материя восприятия, т. е. порядок движения материальных частиц (сущность).
С другой стороны, Декарт, Лейбниц и др. признавали за индивидуальной душой характер духовной субстанции. По Лейбницу, душа — простая, первичная сущность, монада. Вся действительность — бесконечное разнообразие сопряжений этих живых единиц (монад). Но, допуская закон непрерывности, признавая реальноевзаимодействие внешних и внутренних факторов, разнообразие психических процессов можно допустить лишь при условии взаимодействия моей монады-субстанции (сущности, души) с другими субстанциями. А эти взаимодействия устраняют самостоятельность монад, и душевный атом (монада) теряет значение носителя душевной личности. Далее: Кант блестяще выводит идею о душе из умозаключения, ложно образующего формальное определение моего «Я», в реальное понятие о пребывающей, простой сущности. Ценные физиологические исследования Вундта [974] , а также философское развитие идей Канта Шопенгауэром привело к единственно возможному способу рассмотрения нашего «Я»; а именно: как хотения, волю.
Душа и тело различны не сами по себе, а по методам рассмотрения. «Нечто»,рассматриваемое с точки зрения непосредственного метода (интуитивно) как душа,с точки зрения внешнего наблюдения — «бездушная»природа. Ты пишешь: «Желанный дух стал свободен от тела».И это типично для спиритизма, разрывающего «нечто»единое на телои душувместо того, чтобы внутренним преображением освободиться от форм познания, мучительно дробящих «единое» на «многое».Тогда можно говорить о преображении, воскресении тела, или о материализации души.
В одном случае метод логический, лежащий в основе всех научных методов. В другом случае интуитивный символизм переживаний, оформливающий религиозное откровение.
Результаты применения обоих методов абсолютно несоизмеримы.Тут ведь пропасть б'oльшая, чем расстояние планет друг от друга, ибо, с одной стороны, развертываются миллиарды столетий и верст, а с другой, все эти миллиарды — только содержание моего «Я». В одном случае — самостоятельный предмет; в другом — мое переживание. Оба метода правильны. Один дает точность переживаний; другой — точность отношений.
Смешивая методы, получаем «ни то ни се — ни Богу свечки, ни черту кочерги».
Как же я должен рассматривать физические феномены спиритизма? Если это мое переживание,т. е. если я применяю к ним психологический метод (по существу мистический), мне совершенно безразлична вся эмпирическая сторона спиритизма (в узком смысле), и я прямо вступаю в сношение с духами высшего порядка, раз я сын Божий, брат Христов. Пророческие голоса, слуховые галлюцинации Иоанны Д’Арк [975] ведь были осмысленны(они касались судьбы Франции) — на что мне хамики, за что меня сажают в спиритизме сперва в лакейскую с существами низшимисравнительно со мной? Да и наконец, что это за деление духовна высшие и низшие — на чем оно основано? На духовном созерцании, на откровении: но тогда результаты откровения непримиримы с необходимым в начале эмпиризмом,ибо в одном случае физический феномен является действием моей психической работы, а в другом моя работа истолкованияфеномена является действием самого феномена. То, что в одном случае причина, в другом действие. Закон причинности в обоих методах навыворот. Применяя к одному и тому же феномену одновременнооба метода, получаю следующее: {причина -> действие, действие <- причина} [976] сокращая, получаю полный нульв смысле объяснения. Отсюда моя теоретическая боязнь смешения методов, ибо это есть серединная серость, черт с насморком, круглое ничто.В этом же смысле смешение методов есть одно из проявлений хаоса: «
Итак, смешение методов недопустимо ни с научной, ни с мистической точки зрения в спиритизме, а Ты пишешь: «Открывается в спиритизме длинный ряд ступеней познания».Что ты здесь разумеешь под познанием? Какое познание? Разумное? Но в таком случае, как бы ни был велик ряд ступеней этого познания, он должен быть объединен методом, для того чтобы я мог непогрешимо (со всех точек зрения) согласовать первоначальные данные познанияс конечными.Далее Ты поясняешь, что физические феномены — первая необходимая ступень.Стало быть, дальнейшие ступени — психические переживания. Но из вышесказанного это невозможно без смешения методов, т. е. без хаоса, серединности.В одном случае познаниепонимается в одном смысле, в другом случае — в совершенно ином, и совместное объединение этих « познаний» без основательного знакомства и творчества в «области теории познания»(самая сериозная область философии) невозможно, ибо между этими познаниями есть некоторая коренная разница.Я могу 100 лет упражняться в области феноменов материализации, стуков и т. д., и все же ни на шаг не подвинусь в произвольном творчестве их и управлении ими (теургизм). Если же физические феномены рассматриваются, как объективные, а не моими переживаниями вызванные, то они тотчас подпадают под рубрику неизвестных доселе законов природы; и в этом случае я не могу смешивать методы и давать внутреннее объяснение тому, что без сомнения объяснимо и научно (т. е. относительно, но зато точно в своей относительности). Зачем тогда в изучение фактов вмешивается с научной точки зрения проблематическое и недоказуемое существование духов.В современной психологии и философии нет и помину о тех взглядах, которые душе приписывают значение абсолютной субстанции. И вдруг еще: «Духи средние, высшие, низшие»? Ведь это равносильно фетишизму?
А раз выступает на сцену вера в духов, наука складывает руки, ибо для нее все это — туманная, давно потерявшая смысл фантазия. Но и мистика не может согласиться с необходимостью внешних феноменов. Ни Христос, ни Будда, ни пророки не устраивали сеансов, а если и производили чудеса, то они имели явно прообразовательный смысл, т. е. были символами,а не феноменами [*] : во всяком случае, все это внутренние факторы, и значение феноменальной реальности их третьестепенное ( «Род лукавый, род прелюбодейный, чудес просите и чудеса не даются вам») [978] . Важно, что чудеса-символы-галлюцинации происходили вдруг без сеансов, без преднамеренности.Не нужно бояться слов самогипноз, галлюцинацияв применении к чудесам,ибо «теория познания»,столь суровая к некоторым сторонам спиритизма, дает основание полагать, что методы наук, приводящие к теории гипноза и галлюцинации, сами суть только галлюцинации.Мир символических, прообразующих,а также преобразующих(чудес) деланий освобождается, но эмпирическая сторона спиритизма разбивается вместе с научными методами, как одна из наук в зачаточном состоянии.
Дорогая Нина, еще раз пойми меня: безусловно я не нападаю на спиритизм,верю, что Ты, вкладывая везде спиритуалистическую подкладку, разбираешься, и для Тебя, конечно, безопасен спиритизм; в данном случае я нападаю на формальную сторону спиритизма, поскольку он сам в себе довлеющее направление,отделенное от общерелигиозного русла своей эмпирической подкладкой.В данном случае мои нападки не существенны, а формальны ( и с этой стороны безусловно правильны); основания их, в общем, те же, что и основания моих нападок на теософию,которая, будучи тоже замкнутым направлением, претендует на какие-то общелогические основания, не желая считаться с тысячелетней кристаллизацией логики в науке и философии. Оба направления, противопоставленные друг другу, хаотичны благодаря смешению методов.
Остается сказать нечто об «офицерах».Еще Декарт был офицером [979] ; а ныне очень много молодых и старых военных, получивших солидное научное образование, и я не вижу оснований с военным мундиром непременно соединять глупость или необразованность.
Но довольно, довольно, Ниночка. Прости меня, я слишком многое написал. Мне хотелось только показать Тебе, что я 1) все-таки прав, теоретически настаивая на разделении методов, и что Ты не совсем верно поняла основания моих нападок, 2) я нисколько не заражен скепсисом, в знак чего поручаю духам ветра осыпать Тебя моими поцелуями.
Милая, милая, — все это несущественно. Люблю, молюсь, радуюсь на Тебя. Целую Твой образочек.
О, какая радость мне увидеть Тебя, милая, милая.
Заглянуть в Твои глаза, и без слов улыбаться, улыбаться…
Милая.
971
Письмо Петровской, на которое отвечает Белый, в его архиве не сохранилось. «Спиритическая» тема, заданная в этом письме, была подготовлена обстоятельствами их общения весной 1904 г. О мае 1904 г. Белый вспоминает: «Бываю у „Грифов“; <…>в доме у „ Грифов“ начинаются спиритические сеансы; Н. И. <Петровская> оказывается сильным медиумом; в спиритическом кружке принимают участие Соколовы, Ланг, Брюсов, композитор Ребиков <…>; я отношусь чрезвычайно враждебно к этому кружку, как и вообще к спиритизму» ( Белый Андрей.Материл к биографии. Л. 46). Петровская, вспоминая о деятельности спиритического кружка, отмечает: «Меня стали неудержимо манить „спиритические тупики“. Прочитав немало спиритических и теософских книг, я хорошо знала, придерживаясь, конечно, круга принятых идей, к каким отрицательным последствиям ведет бесцельное проковыривание дырок в занавесе, отделяющем потусторонний мир. <…> Но неудавшееся преображение жизни оставалось в душе зияющей дырой. Если не удалось преобразить, может быть уже исказить-то удастся, думала я злорадно» («Жизнь и смерть Нины Петровской» / Публикация Э. Гарэтто // Минувшее. Исторический альманах. Paris, 1989. Вып. 8. С. 61).
972
В наст. изд.
*
В узком смысле.
974
Вильгельм Вундт (1832–1920) — немецкий психолог, физиолог, философ, один из основоположников экспериментальной психологии. Его труд «Основания физиологической психологии» (1874) Белый перечитывал в июне 1904 г. ( Белый Андрей.Материал к биографии. Л. 46) в ходе работы над статьей «О границах психологии» (см.: Белый Андрей.Символизм. Книга статей. М., 1910. С. 31–48).
975
Жанна д’Арк (ок. 1412–1431) уверяла, что к подвигу спасения короля, крестьянства и Франции ее призвали голоса архангела Михаила, св. Маргариты и св. Екатерины.
976
В наст. изд.
*
Здесь уместно подробно коснуться определения феноменаи символа, чтобы показать их коренную разницу, но боюсь, что письмо разрастется.
978
Неточная цитата. Ср.: «Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему» (Мф. XII, 39, XVI, 4).
979
Рене Декарт по окончании иезуитской школы поступил в 1617 г. на военную службу, где находился, с перерывами, до 1628 г., участвовал в нескольких походах и сражениях.
P. S.Не можешь ли сообщить мне подробнее о трудах Майерса: какие его сочинения и где их можно достать? Я знаю, есть труд, напечатанный Обществом психических исследователей, Майерса, Лоджа и (кажется) Падмора «Fantasmes of the living» (кажется, так) [980] , что значит: «Прижизненные призраки» — труд известный, но заключающийся только в собраниях фактов, а я ведь не о фактах.Мне об этом труде в свое время много говорил покойный М. С. Соловьев [981] , так что понятие о нем у меня совершенно ясное.
P. P. S.Итак, 30<-го> я буду у Тебя. Увидимся? 29-го выезжаю [982] .
980
Имеется в виду издание: Gurney Edmund, Myers Frederic William Henry, Podmore Frank.Phantasms of the living. 2 vol. London: Society for Psychical Research, 1886. Этот труд посвящен исследованию телепатии и галлюцинаторных явлений. Его подготовили авторы сочинений по экспериментальной психологии Эдмунд Гёрней (1847–1888), Фредерик Уильям Генри Майерс (1843–1901) и Френк Подмор (1856–1910). Английский физик и автор религиозно-философских сочинений Оливер Джозеф Лодж (Lodge; 1851–1940) к написанию этой книги отношения не имел.
981
Михаил Сергеевич Соловьев (1862–1903) — педагог, переводчик; брат Вл. С. Соловьева и издатель его сочинений; один из духовных наставников Белого в юношеские годы.
982
Ср. запись Белого об июне 1904 г.: «Коней июня захватывает меня в Москве, где я встречаюсь с Н. И. Петровской; и опять — начинается старый, меня тяготящий, знойный „плен“; я бываю почти каждый день у нее» ( Белый Андрей.Материал к биографии. Л. 47).
Ты пишешь о том, чтобы я был счастлив, и тогда моесчастье станет Счастьем мира [984] . Никогда не соглашусь с этим, потому что ныне все мое счастье в том, чтобы раствориться в общем, мировом счастье. Быть гражданином мира, спокойно и сознательно трудитьсяна пользу и благо человечества — перваяступень этого «моего»счастья, остальные ступени приложатся или не приложатся к «этой первой»ступени — не могу знать, да и знать не нужно. Исполнять мне свой долг труда и работы — необходимо. Все мы связаны в одно великое звено, и наша задача — уяснить, утвердить и не обрывать звенья, которые нас связывают друг с другом. Верю — мы связаны для Вечности. Верю, что нет нас, отдельных, обособленных, а все мы, поскольку обращены к Вечности, обращены к Единому Источнику, давшему всем единый закон свой, исполняя который приближаемся с Верой, Надеждой, Любовью к Нему — Источнику всякой любви. Я не понимаю любви к людям, как таковым; любовь к Богу в людях должна выражаться 1) укреплением существующей, данной Богом связи между собой и людьми, т. е. Законом,2) продолжением этой связи благодатью.Так что благодатьи законобусловлены друг другом. Нет благодатибез закона. Нет закона без благодати. Закон потому и закон, что определяети, определяя, необходимо ведет к отреченью. Но все отрекаются во Имя.Это — необходимая, безусловная стадия: ее нельзя обойти. Отрекаются, умирая (война, Порт-Артур) [985] . И в отречении-то Истинная Свобода. Идеал всякого развития — переплавить минутную «вспышку», «восторг»в инстинкт, привычку,ибо только так ближе подойти к вечной свободе в Господе. Вогнать законв инстинкт значит сделать его благодатью.Да, это так!
Много работаю, читаю. Верю — мы близки друг другу. Радуюсь близости. Да, будет!
Христос с Тобой! Он — радость радости, начало и конец, закон и благодать. Буду в Москве 19, 20, 21<-го>; в первые же дни моего пребывания в Москве непременно зайду [986] .
983
Письмо написано Белым, скорее всего, в Шахматове, подмосковном имении Бекетовых, где он гостил у А. Блока в середине июля 1904 г.
984
Это письмо Петровской в архиве Андрея Белого не сохранилось.
985
Имеется в виду одно из наиболее значительных событий Русско-японской войны — оборона русской военно-морской крепости Порт-Артур (в Китае, в заливе Бохайвань Желтого моря) с 27 января до 20 декабря 1904 г.
986
Пребывание Белого в Москве было кратковременным; 19 июля он выехал в Серебряный Колодезь. В этот день он писал А. Блоку из Москвы: «Вчера для меня совершился перелом в жизни. Молю Господа об укреплении духа, чтобы достойно пройти мне назначенный путь» (Андрей Белый и Александр Блок. Переписка 1903–1919. С. 169). Таким образом, встреча и решающее объяснение с Петровской произошли 18 июля. Ср. записи Белого об июле 1904 г.: «В Москве я резко рву с Ниной Ивановной и возвращаюсь в Серебряный Колодезь»; об августе того же года: «…я заявляю Н. И. Петровской, что я — неумолим;у нас происходит пренеприятная сцена объяснения» ( Белый Андрей.Материал к биографии. Л. 48, 48 об.).
Письма Андрея Белого в собрании Амхерстского центра русской культуры
Значительную часть русских архивных фондов, сосредоточенных в Амхерстском центре русской культуры (Amherst College. Amherst Center for Russian Culture) в США (Амхерст, штат Массачусетс), составляет коллекция, принесенная в дар Томасом П. Уитни (Thomas P. Whitney), на протяжении долгих лет собиравшим книги и рукописи русских писателей, картины и рисунки русских художников. Материалы коллекции Уитни, относящиеся главным образом к XX веку, представляют собой собрание, исключительное по ценности и историко-культурной значимости [987] . Многие рукописи, сбереженные Т. Уитни и сосредоточенные в его коллекции, безусловно, станут предметом самостоятельных публикаций; некоторые из них уже доступны читателю [988] .
987
Краткую характеристику этой коллекции см. в кн.: Гуль Роман.Я унес Россию. Апология эмиграции. Россия в Америке. М., 2001. Т. 3. С. 268–271.
988
См.: Королева Н. В.Неизвестные письма А. А. Блока к Д. С. Мережковскому и З. Н. Гиппиус в американском архиве // Памятники культуры. Новые открытия. Ежегодник 1994. М., 1996. С. 27–43; Богомолов Н. А.От Пушкина до Кибирова. Статьи о русской литературе, преимущественно о поэзии. М., 2004. С. 284–287 (публикация письма П. И. Карпова к Д. С. Мережковскому от 12 января 1912 г.).
Среди личных фондов, приобретенных
989
РГБ. Ф. 25. Карт. 19. Ед. хр. 9; Карт. 14. Ед. хр. 6; Карт. 24. Ед. хр. 16.
990
См.; Неизвестное письмо Андрея Белого / Публикация В. Аллоя // Минувшее. Исторический альманах. Paris, 1988. Вып. 5. С. 205–221.
Несмотря на свою малочисленность, письма Андрея Белого из коллекции Уитни существенно дополняют картину его взаимоотношений с Мережковскими и имеют большое историко-литературное значение. Эти письма отражают главным образом личные переживания Белого и выдержаны в исповедальном стиле. Большинство их относится к поре тяжелого душевного кризиса и мучительных психологических испытаний, вызванных неразделенной любовью к Л. Д. Блок. Будучи посвященными (через Белого и Т. Н. Гиппиус) в обстоятельства этой драмы, Мережковские и Д. В. Философов активно сочувствовали Белому (с особенной откровенностью его усилия «завоевать Любу» поддерживала З. Н. Гиппиус [991] ). Белый сблизился с Мережковскими наиболее тесно и ощутил их духовную поддержку во время совместного проживания в Париже в конце 1906 — начале 1907 г.; примечательны слова из письма к нему Философова от 19 марта / 1 апреля 1907 г., отправленного из Парижа в Москву: «Боря, милый мальчик, а все-таки как отрадно, что Вы были здесь, что мы полюбили друг друга вне идей, а как-то органически, что я Вас чувствую теперь не как нечто отвлеченное, хотя и очень милое, а как часть себя, как палец, которого не всегда замечаешь, но которого ясно чувствуешь, когда он болит. Все-таки мы вместе с вами. Это — факт» [992] . Той же атмосферой доверительной близости проникнуты и публикуемые письма Андрея Белого, дающие чрезвычайно выразительную картину внутреннего состояния писателя в один из наиболее драматических периодов его жизни.
991
См., в частности, ее письмо к Л. Д. Блок от 25 декабря 1906 г. (Из переписки Зинаиды Гиппиус / Вступ. заметка и публикация A. Л. Соболева // Русская литература. 1992. № 3. С. 197–200).
992
РГБ. Ф. 25. Карт. 24. Ед. хр. 16.
Многоуважаемый, всегда глубоко любимый Дмитрий Владимирович, я глубоко виноват перед Вами. Христа ради простите меня. Ведь я вот уже два года в положении человека, которого распинают, и не люди, а судьба. Я люблю Бога, а все меня толкает против. Я люблю Вас, я хотел молиться со всеми Вами, а мучение исторгает вместо молитв крик боли и негодования. Все поступки мои — сплошная истерика [993] . Все, что я ни делаю, слагается так, что поступки мои бестактны, грубы. Я сам глубоко тоскую, что во внешнем мучения мои бросают меня в разные стороны. Я Вас глубоко люблю. Нет дня, чтобы я Вас не вспоминал, потому что Вы, Зина и Дм<итрий> Сергеевич близки, близки, потому что Вам я уже столько всем обязан, что никогда, никогда не покрою любовью то, что Вы все уже сделали для меня. Никогда, никогда! Простите же меня, Дмитрий Владимирович, помолитесь за меня, а я сейчас Ему не могу молиться, но молитва моя за всех Вас будет воздыханием любви, а если Господь вернется ко мне, если грядущие ужасы вынесут меня с признаками жизни (чему не верю), я всей своей жизнью докажу, что значите Вы все для меня.
А пока не сердитесь, не отрекайтесь, не покидайте духом: смятению моему нет предела. Точно из бессмертных далей смотрю я на все, и далекое, и близкое, — все отодвинулось, потому что от всего отрешила меня моя боль.
Христос с Вами! Не забывайте меня. Я никогда Вас не забываю.
Бесконечно преданный и глубоко любящий Вас
993
Письмо отражает внутреннее состояние Белого в период особенно сильного обострения отношений с А. А. Блоком и Л. Д. Блок, накануне их приезда в Москву для решительного объяснения с ним (см.: Литературное наследство. Т. 92: Александр Блок. Новые материалы и исследования. М., 1982. Кн. 3. С. 617–618 (дневниковые записи М. А. Бекетовой от 7 и 8 августа 1906 г.); Белый Андрей.О Блоке: Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи. М., 1997. С. 237–239). Ср. признания Белого в письме к А. А. Кублицкой-Пиоттух (матери Блока) от 8 августа 1906 г.: «Люба сказала мне, что нам нельзя видеться, а я не могу не видать Любу. <…> Меня не будут принимать, а я буду, всю жизнь будуприходить туда, где Люба. Я пережил ужасы. Я реально пережил все, что переживают самоубийцы и убийцы. <…> Мне остается позор унижения. Милая А<лександра> Андреевна, унижайте меня, пусть меня унижает Саша, пусть меня унижает Люба — а я буду приходить туда, где Люба» (Андрей Белый и Александр Блок. Переписка 1903–1919. М., 2001. С. 565).
Близкий мне, родной, милый, многоуважаемый Дмитрий Сергеевич!
Я даже не в состоянии Вас благодарить за то, что Вы сделали для меня письмом. Но точно что-то большое, светлое, осеняющее коснулось меня от Ваших слов [995] . Я не сразу ответил. У меня были нервные дни [996] . Я не хотел, чтобы нервы или истерика проскользнули у меня в ответе Вам, потому что нервывсегда создают ту поверхностную рябь, которая мешает глубине сказаться. А я все эти годы до такой степени тонул в нервах, что все, к чему ни касался я своей нервностью, двоилось для меня и в то же время двоило меня в глазах тех, к кому я хотел обратиться.
Вы пишете, что я не сообщил Вам о реальной житейскойпричине моей боли [997] . Но моя больсоздалась не только под влиянием житейских отношений.Она — вывод из всех моих прегрешений частью вольных, частью невольных. Она создала ту сложностьи кошмарность,в которой я беспомощно барахтался последние годы.
Я Вам сообщу.
Я никогда в жизни не испытывал глубокой, сильной любви. Но Любовьглубокая и сильная бывает только один раз в жизни. И вот с такой любовьюмне пришлось иметь дело тогда, когда в умственном и теоретическом отношении я был уже подготовлен ко всему тонкому, сложному, а в житейском отношении был совершенно беспомощен. Любовьзастала меня врасплох. Сначала она создавала атмосферу несказанную, какой-то ореол, в котором тонули все люди, замешанные в том положении, которое создавалось моей любовью; потом она обозначила тернистый, трагический путь, из которого не предвиделось выхода без катастрофы. Я был виновен, что с самого начала не убежал за тридевять земель от всего того, что создавало атмосферу Любви.Но я не знал, что мое чувство, развиваясь и укрепляясь, неминуемо приведет к трагедии. Мне хотелось всегда претворить мое чувство в какое-то коллективное действо, озарить им все и самому быть озаренным. И мне не противились люди, которые должны бы были предупредить все дальнейшее. Я не знаю, любит ли меня то лицо, к которому я испытывал такое сильное чувство. Быть может да,быть может нет.Но в его поведении столько жестокого, отравляющего, что в течение двух с половиною лет я совершенно изнемог от всего. Со мной играли, как играет кошка с мышью: когда я пытался бежать, меня прихлопывали лапой, когда, наоборот, я шел навстречу, от меня отвертывались. Как нарочно, это лицо уже два раза в жизни почти спасло меня от различных недоумений и ужасов, но чтоб потом с большей жестокостью погубить. Из меня вырвали все устои, разбили все мои взгляды на жизнь; от меня потребовали, чтобы я всего себя принес в жертву, и когда с болью и мукой я все это делал, от меня отвертывались. И все это совершалось с видом невинного «ангельства», «простоты»и кротости. Так тянулось два с половиной года. За эти два года это же существо нанесло чуть ли не смертельную рану моему другу и брату Сереже [998] . Оно чуть не разбило наши отношения. Я не мог поверить, чтобы та, в ком я видел столько «несказанного света»,оказалась кровожадной и хищной пантерой, питающей свою психику противоестественной жестокостью.
Такое адское состояние не могло долго тянуться. Последние месяцы, когда меня обманули и предали особенно нагло, я совершенно сошел с ума. Передо мной реально прошли все виды зла. Я неделями проводил все время, реально обсуждая каждую деталь убийства. Я стал убийцей в душе [999] . Я чувствовал, что после всего того, во что оказались вовлеченными целый ряд лиц, только сильный и большой поступок может быть заключительным. Я требовал дуэли. Мне отказывали [1000] . Я хотел самопожертвования, с чьей бы стороны оно ни было. С моей или с другой. Мои порывы срывались. Меня, готового на все, обращали в шута. Тогда я пришел к убийству и чуть было его не совершил: с меня взяли клятву, что больше я не обращусь к убийству. Наконец, я уже стоял на перилах Невы темной сентябрьской ночью в Петербурге, и только случай заставил меня повременить с самоубийством: но последние минуты самоубийцы я пережил [1001] и понял реально, какая это мерзость и гадость.Израненный, больной, надорванный — вот какой я был последние годы, и удивительно ли, что я возроптал на Бога, на правду,на свет.Мне казалось, что все это только диавольская насмешка и ложь. И в этой лжи я не хотел быть.
Теперь я чувствую, как на меня нисходит сон, и я только прошу судьбу, чтобы сон этот был оздоровляющий. Вот тут, в Мюнхене [1002] , я тихо поникаю над прошлым, и у меня рождается надежда, что я выйду из борьбы с Богом и самим собой усмиренным и просветленным. Но я боюсь еще надеяться.
Глубокоуважаемый, близкий мне Дмитрий Сергеевич! Как хотелось бы мне приехать к Вам [1003] . Но я повременю. Полезнее, если нервы мои поправятся в тишине и молчании. Да и работа у меня тут: надо кончать одно литературное произведение, над которым работаю усиленно и которое дает мне забвение [1004] .
Дмитрий Сергеевич, да не узнает никто, кроме Зины и Дм<итрия> Вл<адимировича>, то, что я пишу Вам. У меня к Вам все возрастающая любовь — любовь огромная и преданность беззаветная. Молю Вас, простите мне то жестокое и больное, что звучало в последнем письме из Петербурга [1005] . Но я писал его в самое трудное для себя время, будучи уверен, что все погибло, что Светанет и что через несколько дней меня уж не станет.
Меня удивляет несказанно, что Вы писали мне в Москву, прося не решать ничего окончательно [1006] : в это время я как раз обдумывал дуэль или в крайнем случае убийство. Получив в Москве письмо, я почувствовал что-то несказанно ласковое и далекое, но я был упорен в своем безумии, и что мог бы я ответить Вам в то время?
К «Piper’y» на днях зайду [1007] . Теперь ко мне пристали здесь читать реферат и я было имел глупость согласиться. Оттого был занят составлением реферата. Но теперь отказался [1008] .
Статью для Сборникадал бы с огромным удовольствием, но напишу ли в моем теперешнем настроении [1009] .
Христос с Вами. Помолитесь за меня.
Я за Вас молюсь воздыханием безмолвным.
На всю жизнь преданный и любящий Вас бесконечно
994
Отправлено из Мюнхена в Париж; почтовый штемпель получения: Paris. 16.11.06.
995
Речь идет о письме Мережковского к Белому от 22 октября / 5 ноября 1906 г., начинавшемся словами; «Боря, как я могу сердиться на Вас? У меня все это время — одно только чувство к Вам — я виноват, что недостаточно любил Вас или плохо сумел выразить Вам мою любовь, потому что в самую нужную минуту Вы остались без моей помощи» (РГБ. Ф. 25. Карт. 19. Ед. хр. 9).
996
Белый намекает здесь, по всей вероятности, на свои переживания, вызванные получением писем от Л. Д. Блок от 2 и 9 октября (ст. ст.) 1906 г., в которых она порицала его за опубликование рассказа «Куст» (в сюжете которого отобразились коллизии их взаимоотношений) и заявляла о своем желании не иметь с ним «больше ничего общего» (см.: Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 258–259).
997
Подразумевается следующий фрагмент из цитированного письма Мережковского: «Вы все-таки не написали мне о реальной житейскойпричине Ваших страданий. Я ведь так ничего и не знаю о ней до сих пор. Но все равно, мне хотелось просто „реветь от боли“ вместе с Вами».
998
Сережа — Сергей Михайлович Соловьев (1885–1942), поэт, прозаик; троюродный брат А. Блока. Белый подразумевает здесь, видимо, главным образом инцидент в Шахматове в середине июня 1905 г., случившийся между ним и Соловьевым, с одной стороны, и семьей Блока — с другой. См.: Белый Андрей.О Блоке. С. 179–186; Литературное наследство. Т. 92: Александр Блок. Новые материалы и исследования. М., 1980. Кн. 1. С. 312, 399–400; Кн. 3. С. 226, 609–610.
999
Ср. признания Белого в письме к А. А. Кублицкой-Пиоттух от 8 августа 1906 г.: «Я сначала хотел убить себя, потом Любу, потом Сашу. Демонизм во мне рос, все рос. Сейчас со мной что-то невероятное: я увидел неправду всего этого. Неправду самоубийства (я люблю Себя) и неправду убийства (я люблю Сашу, я безумно люблю Любу)» (Андрей Белый и Александр Блок. Переписка. С. 565).
1000
10 августа 1906 г. Белый направил Эллиса к Блоку в Шахматово с вызовом на дуэль; Блок вызова не принял. См.: Белый Андрей.О Блоке. С. 239–240; Александр Блок в воспоминаниях современников: В 2 т. М., 1980. Т. 1. С. 176–178 (воспоминания Л. Д. Блок об инциденте); Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 618 (дневниковая запись М. А. Бекетовой от 24 августа 1906 г.).
1001
Описываемое Белым происходило в ночь с 7 на 8 сентября 1906 г., после визита к Блоку и Л. Д. Блок и решительного объяснения с ними. См.: Белый Андрей.О Блоке. С. 242; Белый Андрей.Между двух революций. М., 1990. С. 90–91, 476.
1002
Белый приехал в Мюнхен 21 сентября / 4 октября и прожил там до 30 ноября (н. ст.) 1906 г.
1003
Мережковский писал Белому 22 октября / 5 ноября 1906 г.: «Боря, мальчик мой родной, любимый, как бы хотелось, чтобы Вы приехали к нам сюда в Париж. Если сейчас нельзя, то потом, через несколько месяцев. А если Вам будет очень страшно и одиноко, то напишите мне, я к Вам приеду, несмотря ни на что».
1004
Во время пребывания в Мюнхене Белый работал над 2-й частью 4-й «симфонии» «Кубок метелей».
1005
Белый был в Петербурге с 23 августа до 9 сентября 1906 г. Письмо его к Мережковским, отправленное тогда из Петербурга, не выявлено.
1006
26 июля 1906 г. Мережковский писал Белому из Парижа: «…не приходите в отчаяние, подождите нас.<…> Я чувствую, что я, лично яотвечаю за Вас перед Ним. Если Вы не придете, то и я не приду. Мы придем только вместе к Нему» (РГБ. Ф. 25. Карт. 19. Ед. хр. 9).
1007
Рейнхард Пипер (1879–1953) — владелец издательства «Пипер и Кo», основанного в 1904 г. в Мюнхене; в 1906 г. приступил к изданию первого полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского на немецком языке (в 22 томах) при участии Мережковского и Философова (см :.Дудкин В. В., Азадовский К. М.Достоевский в Германии (1846–1921) // Литературное наследство. Т. 86. Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования. М., 1973. С. 696). В письме от 22 октября / 5 ноября 1906 г. Мережковский просил Белого: «…зайдите с прилагаемой карточкой моею к нашему немецкому издателю в Мюнхене Piper’y <…> и спросите его, получил ли он мое письмо и когда намерен приступить к изданию нашего первого Сборника— (Der Schwert — Меч) на немецком языке. Скажите, что русский текст я вышлю ему, по получении от него письма. <…> Я пишу ему о Вас. Он человек весьма культурный и мог бы Вам быть полезен». Белый выполнил поручение Мережковского (см. письмо Белого к В. Я. Брюсову от 1/14 декабря 1906 г. // Литературное наследство. Т. 85: Валерий Брюсов. М., 1976. С. 403). Идея издания у Пипера сборника «Меч» осталась неосуществленной (см.: Соболев А. Л.Мережковские в Париже (1906–1908) // Лица. Биографический альманах. М.; СПб., 1992. Вып. I. С. 349–350; Колеров М. А.«Меч»: мечта о журнале (1906) // Новое литературное обозрение. 1994. № 7. С. 307–313).
1008
В «Ракурсе к Дневнику», описывая события октября 1906 г., Белый указывает: «Мой реферат „О символизме“ в мюнхенском кафэ (для русских)» (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 100. Л. 36).
1009
Сообщая в письме к Белому от 26 июля 1906 г. о готовящемся под его руководством коллективном сборнике статей «Анархия и Теократия», Мережковский предлагал: «…пришлите Вашу статью поскорее; пишите, о чем хотите, но чем конкретнее, чем ближе к реальным политическим событиям, происходящим теперь, — тем для нас лучше. Хотелось бы, чтобы наш Сборник был криком призывным, обращенным не только к русскому обществу, но и ко всему русскому народу»; в письме к Белому от 15/28 августа 1906 г. Мережковский повторял свою просьбу, а также добавлял: «Попросите Флоренского о статье. Не даст ли чего-нибудь и Сергей Соловьев? Очень просим его об этом» (РГБ. Ф. 25. Карт. 19. Ед. хр. 9). Получив ответ Белого, Мережковский в письме от 22 октября / 5 ноября 1906 г. вновь возвращался к той же теме: «Отчего Вы думаете, что мы не хотим Вашей статьи для Сборника? Очень хотим и просим, присылайте поскорее. У нас есть для этого второгоСборника ( первыйуже готов и переводится) — статьи Розанова, Бердяева („Мистика и Религия“), моя статья, Зины о „поле“, Дм<итрия> Вл<адимировича> „о социализме и анархизме“, Булгаков тоже обещал статью. Не бойтесь даже и отрицательнойкритики христианства — наш Сборник — исследование, а не догматическое утверждение». Результатом этих организаторских усилий стал лишь первый из задуманных Мережковским сборников, изданный на французском языке и позднее, в 1908 г., в переводе на немецкий язык, — «Le Tzar et la R'evolution» (Paris, 1907), — включавший всего 4 статьи, написанные Философовым, Гиппиус (2 статьи) и Мережковским. История этого издательского проекта излагается во вступительной статье М. М. Павловой («Мученики великого религиозного процесса») к изданию сборника в русском переводе: Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д.Царь и революция. [Париж, 1907]. Первое русское издание. М., 1999. С. 7–54.
P. S. Зине пишу. Поцелуйте от меня Дмитрия Владимировича. Я всегда его помню и поминаю воздыханием.
спасибо за радостное письмо. Меня оно поддержало. Я непременно приеду в Париж, но только через месяц или полтора [1011] . Здесь я в совершенном одиночестве, разбитый и усталый. В России мне быть нельзя: там я схожу с ума. Здоровая и благодушная атмосфера Мюнхена начинает успокаивать немного.
Со мной только В. В. Владимиров. Он учится в Академии [1012] . Я же пишу «Симфонию» [1013] и, пока не кончу ее, не в состоянии выехать, потому что целый месяц потребовалось создать атмосферу работы. Если приеду сейчас, то «Симфония»оборвется.
Провожу время тихо и сосредоточенно. По вечерам с Владимировым сидим — молчим: курим трубки. Но тишина говорит.
Со мной был ужасный кризис. Я чуть не умер. Теперь, кажется, тихо выздоравливаю. Будущее мне рисуется одиноко сосредоточенным — холодная размышляющая старость. Но «Свет»в душе моей не погас. Он со мной — «свет».Во что отольется все во мне сейчас, не знаю. Вижу только, что мне есть выход. И этот выход опять идейно гонит меня к христианству.
Богоборство поставило меня на краю могилы, и я увидел тогда безвкусную мерзостьсмерти. Я остался жить, но во имя долгаи света. Что есть долги светво внешнем обнаружении для меня, еще не знаю. Люблю Вас. Вы должны это чувствовать. Связан со всеми Вами на всю жизнь — это знаю наверно, но каксвязан: вот тут есть еще невыясненность для меня. Спасибо, спасибо за память. На днях напишу еще. Любящий Вас всей душою Ваш
1010
Отправлено, вероятно, в одном конверте или одновременно с приведенным выше письмом к Мережковскому; датируется по связи с ним.
1011
Белый отвечает на письмо Гиппиус из Парижа от 8 ноября (н. ст.) 1906 г.: «Боря милый, да ведь я не знаю, за что на вас сердиться, а потому и за что прощать. <…> Написали бы нам, как живете, как устроились, когда думаете приехать в Париж, каких людей видите вокруг. А когда к нам приедете — увидите, какая у нас трезвость, и простота, и стремление к известному „смиренномудрию“; может быть, даже скучно вам покажется, но наверное будет, как раз вам, не бесполезно. Я всегда верю в вашу искренность, потому что вы всегда искренни, что бы ни говорили; это я знаю; но искренностей у вас, одинаковых, бесконечное число, и это страшно. И я, веря вашей искренности— привыкаю не верить вам, и это мне страшно тяжело. Впрочем, люблю вас всегда и всяким, и вы-то мне можете верить тут безбоязненно, потому что у меня одна-единственная искренность, которой я никогда не изменяла. <…> Молимся за вас часто, как умеем. И не можем не молиться, именно потому, что любим. Верим, что увидим вас скоро» (РГБ. Ф. 25. Карт. 14. Ед. хр. 6).
1012
Василий Васильевич Владимиров (1880–1931) — художник, близкий друг Белого; учился в Мюнхене в Академии художеств у немецкого живописца, профессора Гуго фон Габермана. Белый приехал в Мюнхен по зову Владимирова, писавшего ему 11 февраля 1906 г.: «Дорогой Борис Николаевич, приезжайте — приезжайте если даже не сюда, в Мюнхен, то вообще из России — подальше, я только теперь понял, как необходимо мне было уехать, думаю, что и Вам тоже. — Здесь все приспособлено к настоящей серьезной работе. Единственно, в чем придется терпеть недостаток, это в людях. <…> Зато здесь много картин, книг и музыки, а ведь это много значит. Жизнь дешевая (на 50 руб. в месяц можно устроиться с комфортом), удобная, уютная. Хорошая вещь все-таки — Европа» (РГБ. Ф. 25. Карт. 13. Ед. хр. 10).
1013
См. примеч. 11 к п. 2. (в файле — комментарий № 1004 — прим. верст.)