Андрей Белый
Шрифт:
С Борисом Николаевичем возникли и более близкие личные отношения, установилась личная связь с этим необыкновенным, но теперь уже не столь далеким человеком.
Однажды в день Троицы я с трепетом (всегда входила с трепетом, не зная, как буду принята) зашла к Борису Николаевичу. Стоял чудный весенний день, и мне пришло в голову позвать его немного погулять, проветриться. По дороге купила березку, так как был первый день Троицы и я собиралась украсить его комнату этим вестником весны.
Но произошло все по-иному. Случилась очень огорчившая меня вещь. Когда я пришла, Борис Николаевич встретил сначала меня очень приветливо и искренне обрадовался березке. Хлопотал, где и как ее поставить. Хлопотал долго. Как будто собирался идти на прогулку. Потом остановился. Сказал: «Идите вы одна! я сейчас буду занят». Показался он мне тогда каким-то странным, отрешенным. Чувствовалось, что он мыслями далеко, не со мной. И я ушла с огорчением.
А через несколько дней Белый мне сказал, что ему тогда неотразимо захотелось писать. И он, взявшись за перо, начал сочинять поэму, которая потом была названа «Первое свидание» и которую я впоследствии получила с нежной надписью. Но пока все не выяснилось, я очень страдала, не зная, чем объяснить неожиданную отставку.
Вообще я последнее время чувствовала все возрастающую близость к Белому, к которому приходила теперь запросто без простаивания с трепетом в дверях, как это делала раньше. Кружок некоторое время продолжался. Но потом по делам Борис Николаевич должен был уехать на время в Москву.
С ужасом узнала, что он там заболел. В тревоге и волнении написала ему письмо, о котором он потом вспоминал [1099] .
Болезнь, к счастию, оказалась недолгой. Белый вернулся из Москвы. Но им владело беспокойство. И все время как лейтмотив звучало: «Я должен ехать за границу, выяснить отношения с женой и доктором Штейнером». Мысль о поездке всецело завладела им. Начались хлопоты.
И вот наступило страшное время. Разрешение было получено. День отъезда назначен. Вольфила расставалась с главным своим лектором. Устроили прощальный вечер. Все было разукрашено. Накрыт нарядный по тому времени стол, где по добровольным пожертвованиям было собрано наше все же скудное угощение. Около каждого прибора лежала красная гвоздика, Белый и другие говорили прочувствованные речи, пили тосты.
1099
Это письмо Е. Ю. Фехнер (недатированное, 1921 г.) сохранилось в архиве Белого. В нем, в частности, говорится: «Если Вам может
Когда прощались окончательно, Борис Николаевич задержал мою руку и сказал: «Зайдите ко мне. У меня для вас подарок есть!» Мы пошли с ним в гостиницу. Там действительно лежали книги: «Петербург», «Первое свидание», «Королевна и рыцари» с нежными надписями.
Было невыразимо тяжело и грустно! Белому уже ехать не хотелось. Был такой момент, когда он воскликнул: «Скажите хоть слово, и я не поеду!» — «Нет, Борис Николаевич. Ведь вам так важно выяснить свое отношение со Штейнером, с женой. Надо ехать. Если не поедете, потом ни себе, ни мне не простите. Надо ехать!» — был мой ответ. Может быть, нужно было сказать другое. Но мне, молоденькой девушке, воспитанной в строгих немецких правилах, невозможно было сказать тогда иначе. И он поехал [1100] . И тяжело ему было в Германии, судя по всему, что о нем писали и говорили, судя по его письмам.
1100
Белый выехал из Петрограда в Москву 11 или 12 октября 1921 г., из Москвы в Берлин — 20 октября.
Из Германии получила несколько писем. Порывалась ехать. Ждала его с надеждой. Но судьба решила по-иному. Я поехала ненадолго к родителям и заболела там брюшным тифом. А когда вернулась, то узнала, что вызволять Белого из заграницы поехала Клавдия Николаевна Васильева из Москвы, которая по возвращении с Белым развелась с мужем и стала женой Белого [1101] .
Переданные письма относятся ко времени пребывания Белого за границей и рисуют состояние, в котором он находился в эти исключительно трудные для него дни.
1101
К. Н. Васильева (1886–1970) связала свою судьбу с Белым после его возвращения из Берлина в 1923 г., их брак был официально зарегистрирован лишь в 1931 г. См. о ней в предисловии Джона Малмстада в кн.: Бугаева К. Н.Воспоминания об Андрее Белом. СПб., 2001. С. 5–35.
Письма Андрея Белого к Е. Ю. Фехнер
Дорогая, милая и близкая мне
Спасибо Вам за Ваше письмо [1103] . Спасибо за то, что Вы — такая. И спасибо за то, что Вы — есть. Если я не писал Вам, не думайте, что я Вас забыл; наши встречи, наше «вместе»в Вольфиле и особенно наши последние встречи (особенно последняя) — все это лежит в сердце: всему этому радуюсь я. И все это — сериозно.
Я Вам как и никому почти не писал, во-первых, потому, что лишь к Рождеству «утрясся»; до Рождества были: муки ожидания визыв Ковно (3 недели), подыскивание комнат в Берлине (2 1/2 недели) [1104] , разные «Wohnungs-Amt»-ы [*] ; наконец: встречи с Асей (женой), Доктором [1106] , русскими в Берлине, устройство материальных дел, — все это составляло пестроту и рябь переживаний, не позволяющих сосредоточиться и найти себя; не хотелось писать из-под марева; а я еще — в мареве.
…………………………………………………Да, много сериозного, трагического даже пришлось пережить; и — переживаю еще. Помните, — наши разговоры о том, что мне не на легкое придется ехать. Так оно и случилось: не легка… была встреча с Асей; от встречи же с Доктором, более близкой, я уклонился сознательно (навсегда или на месяцы, — не знаю еще). Только что отправил Михаилу Бауеру письмо [1107] , где ему все-все-все свое выкладываю: нелегко мне было составить это послание-бунт против того, как евритмическое искусство [1108] отняло у меня жену (это — факт). Мы с Асей вроде как разошлись, без видимых упреков, дружески, но… но… но…
Как будто душа о желанном просила, — И сделали ей незаслуженно больно. И сердце простило, но — сердце застыло: И — плачет, и плачет, и плачет невольно. [1109]Да, наша русская дорога [1110] , когда вспоминаешь ее перед немцами, то хочется сказать: каждый русский с гордостью может выдвинуть свой лозунг — лозунг Судьбы.
Eine Strasse mus ich gehen, Die noch Keiner kommt zur"uck. [*] [1112]И тогда по-особенному начинаешь любить наше, вольфильское; и немцам оно нужно, а нам все же надо учиться у немцев; и главное, — полюбить немцев; они — единственные, кто любит нас из европейцев. И это всюду чувствуется в Германии в отношении к русским. А эмиграция (русская) — ужасна: тупа, глупа, глуха, слепа.
…………………………………………………Но что это я пустился в сторону; я хочу о Вас писать, о том, что Вы — милая, милая, милая, милая. Вот — больше ничего. А там, как знайте; сердитесь на меня, или примите так же просто эти мои слова, как я их пишу Вам: милая, милая, милая, милая!..
…………………………………………………Что это я так перекидываюсь от темы к теме? Да так — время в жизни моей перекидное какое-то: —
— основываем здесь отделение «Вольфилы»(в Совете: Лундберг, Шрейдер, проф. Браун, проф. Ященко, Вальтер, я, Минский, Венгерова, Ремизов) [1113] ; не знаю, пойдет ли: ведь из «вольфильцев»Вольфилы только я один, а у меня пафоса нет: душа моя мрачна… Основали «Дом Искусств» [1114] ; влекут меня редактировать журнал; прочел две лекции; еще буду… — Да все это не то: —
— Как жаль, что я не видел Вашей сестры и не получил Вашего письма (ведь в Риге я пробыл лишь от поезда до поезда [1115] : мне не дали остаться!..); Ваше письмо было мне нужно, Елена Юльевна, как вообще нужны Ваши письма. Давайте условимся, что Вы будете мне писать все, все, все, что ни взойдет в голову до… самого невыговариваемого, неудобописуемого. Я такой одинокий сейчас здесь; и всякое Ваше слово — и именно несуразное слово, мне дорого: мне дорого Ваше слово, какое бы оно ни было; захотите меня ругать — ругайте; захотите сердиться на меня (ведь Вы бываете серди-и-и-тая!), — сердитесь; захотите приласкать словом, — приласкайте. Будьте прямы со мной. Правда: со мной можно Вам быть всякой; какой захотите быть, такой и будьте. И я буду — тоже: буду писать и сериозности, и глупости; и о — «сказочном»(хотите?) писать буду.
Но только: смотрите на меня, как на своего друга (не то это слово), как на того, кто близкий и с кем по-всякомувозможно быть; и по-всякому говорить. Будьте со мной всякой; и все, все, все пишите — да? Хорошо?
Жду Ваших писем. Пока же еще повторяю Вам: Вы — милая.
Остаюсь искренне Вас любящий
1102
Датируется по связи с упоминаемым в тексте (см. примеч. 5) письмом к М. Бауэру. Помета Е. Ю. Фехнер: «23. XII. 1921 г.» — видимо, неточно фиксирует дату отправления на почтовом штемпеле.
1103
Ни одного из писем Е. Ю. Фехнер к Белому, отправленных в Берлин, в его архиве не сохранилось. Не исключено, впрочем, что в данном случае подразумевается письмо, цитируемое в примеч. 12 к воспоминаниям Е. Ю. Фехнер (С. 439 наст. изд. [в файле — комментарий № 1099 — прим. верст.]).
1104
В Ковно (Литва) Белый находился с 23 октября по 15 ноября 1921 г., ожидая оформления визы на въезд в Германию; в Берлин приехал 18 ноября.
*
Жилищные управления ( нем.).
1106
С Асей (Анной Алексеевной) Тургеневой (1890–1966) и с Рудольфом Штейнером (1861–1925) Белый встречался в конце ноября 1921 г.
1107
О Михаэле Бауэре см. с. 202 наст. изд. (в файле — комментарий № 504 — прим. верст.). Письмо Белого к Бауэру (24–26 декабря 1921 г.) опубликовано в кн.: Andrej Belyj. Symbolismus. Anthroposophie. Ein Weg: Texte — Bilder — Daten / Herausgegeben, eingeleitet, mit Anmerkungen und einer Bibliografie versehen von Taja Gut. Dornach / Schweiz: Rudolf Steiner Verlag, 1997. S. 95–104.
1108
Занятия эвритмией — особыми мелопластическими театрализованными упражнениями — входили в систему антропософского «посвящения».
1109
Заключительная строфа стихотворения К. Д. Бальмонта «Безглагольность», входящего в его кн. «Только любовь» (1903).
1110
«Наша русская дорога» — строка из стихотворения А. Блока «Последнее напутствие» (1914), входящего в раздел «Родина» 3-й книги «Стихотворений».
*
Я должен идти дорогой, по которой еще никто не возвращался ( нем.).
1112
Неточная цитата (вторая строка в оригинале: «Die noch Keiner ging zur"uck») из 20-го стихотворения («Der Wegweiser» — «Придорожный столб») цикла немецкого поэта Вильгельма Мюллера (1794–1827) «Зимний путь» («Die Winterreise»), положенного на музыку Ф. Шубертом. См. русский перевод: Коломийцов В.Тексты песен Франца Шуберта. Л., 1933. С. 98–99.
1113
Берлинский филиал «Вольфилы» был основан в декабре 1921 г., однако заметных практических результатов это начинание не возымело. (См.: Белоус
1114
«Дом искусств» был образован в Берлине в середине ноября 1921 г. (председатель Совета — Н. М. Минский). Белый входил в Совет «Дома искусств» и активно участвовал в деятельности этого начинания.
1115
Белый был в Риге проездом 22 октября 1921 г.
Мой привет «Вольфиле»; любите «Вольфилу»; привет: Р. В., Штейнбергу, Эрбергу, Соне Каплун, <Надежде> Михайловне, Виссель [1116] . Всем, всем, всем.
Мой адрес. Berlin. W<est>. Passauer Strasse 3. III Stock bei Albert.
____________________________Ax, как протянута сейчас моя душа к Вам: Вы — милая!
29 декабря. 21 года № 3. [1117]
— вот опять: пишу. И пишу — ни о чем. Из-под гаммы чаще тяжелых чувств блеснет золотое и ясное: «Ни о чем». И это «ни о чем»отдаю Вам. Будьте духом со мною: мне очень тяжело, тяжелей, чем в России, хотя быт жизни — иной: комфортабельный, питательный, часто кафэ-кабарейный. И вот: несмотря на кафэ и на то, что сравнительно с Россией я утопаю в комфорте, — на душу мне навалились тяжелые камни. Встре<ча> с Асей, восприятие фигуры Доктора (иное, чем прежде), самый ритм здешнего антропософского воздуха (я его не критикую: я только не в состоянии установить никакого контакта с антропософами, вышедшими на внешнюю арену жизни), — все это вместе: тяжелый, лежащий на душе камень; идешь к русским, и — русские здесь не те; и среди них вьются кляузы, сплетни; постоянно: в какой-нибудь очередной гадости; не успели организовать «Вольфилу», а уже разные Мине [1118] ведут подкопы; все это закупоривает в себя, а в себе находишь тяжелое; так ищешь друга, а друга нет: Ася, — друг, который сбежал от меня, оставил меня одного.
И часто идешь в пивную; и находишь утешение…. в пиве.
Работа тоже как-то не клеится; <с> сентября до декабря непрерывная тормошня до такой степени развоплотила мою рабочую сосредоточенность, что работаю 1/10 рабочей силы…
Подумайте: одно трехнедельное сидение в Ковно, где у меня не было комнаты, — сидение вынужденное в кафэ оставило след.
И потому-то особенно я протянут весь к Вам: знаете, — за последние недели в Петрограде я так привык к Вам; знаете, Елена Юльевна, я очень по-хорошему, по-человеческому душой привязался к Вам: не забывайте меня. — Да? Нет? Не забудете?
1116
Р. В. — Разумник Васильевич Иванов (Иванов-Разумник); Конст. Эрберг (псевдоним Константина Александровича Сюннерберга, 1871–1942) — поэт, теоретик искусства, критик; деятельный участник «Вольфилы»; Надежда Михайловна Меринг (1892-?) и Екатерина Юстусовна Виссель — члены-соревнователи «Вольфилы», слушательницы лекций и участницы занятий под руководством Белого. Ср. письмо Н. М. Меринг к Белому перед его отъездом в Германию (9 октября 1921 г.): «…самое мое глубокое расположение к Вам так живо в душе, что всегда я буду думать о Вас самыми светлыми пожеланиями радости, счастья, удач» (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 225).
1117
Видимо, ошибка в нумерации: следующее за этим письмо Белый также называет третьим.
1118
От фр. mine — мина, подкоп; вероятно, намек на Н. М. Минского, товарища председателя Совета берлинской «Вольфилы» (председатель Совета — Белый), а также на карлика Миме из тетралогии Р. Вагнера «Кольцо нибелунга». Прочитанный в «Вольфиле» 24 января 1922 г. доклад Минского «От Данте к Блоку» вызвал полемические возражения со стороны Белого (см.: Белоус Вл.Вольфила. Кн. 2. С. 306, 346).
P. S. Это — третье письмо: пишите, какое вы получили. Буду письма номеровать.
Мой адрес: Berlin. W<est>. Passauerstr<asse> 3, III Stock, bei d’Albert.
Так рвутся навстречу Вам слова; и какие-то невнятные душевные жесты приподымаются; вижу — будущее: хорошие, хорошие разговоры наши мне видятся; приоткрываются какие-то горизонты, но — смутно; милая Вы, хорошая; нет, позвольте на расстоянии Вам сказать несколько хороших, хороших слов… А вот не умею: научите.
Видите, как беспомощно я с Вами говорю; и не в словах дело: в улыбке, в жесте. Хочется Вам сказать: «Спасибо за все!»
Мне очень тяжело сейчас от смутного разочарования: что-то — отходит; и что-то — вспыхивает вдали. И пусть эта вспышка стоит — новой, возможной зарей; а то, на чем поставлена точка, — стерпится, заживет.
Я не говорю ни о людях, ни об идеях, а о какой-то тональности подхода к действительности; но в новой тональности — я вижу: Разумника Васильевича, и Соню [1120] . И — особенно Вас. Вы мне дали радость в последних минутах наших встреч, как смутное обетование, как песнь. И этою песньюВы мне помогли (Ваше письмо — мне, больному, в Москву, — да, оно было реальным…).
Видите — вновь невнятен, но именно хочется быть невнятным; и «ни о чем». В «ни о чем»— Всё.
Не забывайте меня: пишите.
И пишите всё, всё, всё: как хотите, и что хотите: невнятное, так невнятное; внятное, так внятное.
Ну? Господь с Вами. Вы — милая.
1119
Датировано Е. Ю. Фехнер: 14. I. 22 г. (видимо, день получения).
1120
Иванов-Разумник и С. Г. Каплун.
Passauerstrasse 3, III Stock, bei d’Albert. Berlin. W<est>.
Это — третье письмо Вам.
С Новым Годом, —
Милая, милая, милая, милая, милая,
— вотсколько раз «милая»—
— не с'eрдитесь?..
Я все протягиваюсь к Вам: писать хочу. Протягиваюсь, — и не нахожу слов. С тех пор как живу в Берлине — слова облетели; ведь они — листья прошлого; а прошлое мое, 1912–1921 год (десятилетие) [1122] , замкнулось в Берлине; и — отлетело все; похоже, что я, как змея, меняю кожу; а, может, без кожи чувствую себя, как… без всего: просто не змея, а человек с ободранной кожей; люди с ободранной кожей, как известно, умирают (не то, что змеи); и собираюсь: не то умереть, не то… остаться жить; но… — словом: что может переживать человек без кожи, кроме боли… Нет: есть; есть любовь к людям, к правде, к маленькому, но настоящему, «так говорит правда» [1123] — какая-то правда во мне говорит; и она — убийственно горькая: ощущаю себя только Фаустом перед «Schale» [1124] . С отодранной кожей остались слова, мысли, лекции, мнения, взгляды: ничего не знаю; даже не знаю, каково мое отношение к жене, к Штейнеру, ко всему, от лица чего я говорил: еще ничего не знаю, ибо еще не знаю, буду ли жить.
Иногда, приходя вечером домой, заваливаюсь с руками на стол; и — не знаю, что делать с собой; иногда укладываюсь в постель с 9 вечера; и лежу с открытыми глазами до 12 часов следующего дня. Может быть, если б видели меня, такого, — отвернулись бы от меня. —
— Вот тут-то хочется рвануться, вскрикнуть и протянуть кому-то — руки: тому, кто эти протянутые руки подхватит; рванусь, вскрикну, протяну руки в Россию (— кто их подхватит?); и — представьте: встаете Вы. И я, с моими стиснутыми от боли зубами, — никому не пишу: пишу Вам — почему?.. Не знаю. Вероятно, доверие есть. И не умею ничего, ничего сказать, кроме одного слова, что Вы — милая…
……Вот!
Отчего Вы не пишете: мне именно от Васнужны письма, а писем ни от кого (и от Вас в том числе) нет.
Пишите же.
1121
Датировано Е. Ю. Фехнер: 15. I. 22 г. (видимо, день получения).
1122
Подразумевается время, прошедшее после встречи Белого с Р. Штейнером (в мае 1912 г.), определившей на долгие годы его судьбу.
1123
«Так говорит правда» — название философского этюда Белого, опубликованного в «Записках мечтателей» (№ 5. Пб., 1922. С. 108–126).
1124
Die Schale ( нем.) — чаша, бокал. Имеется в виду сцена из 1-й части «Фауста» Гете («Ночь»), в которой Фауст намеревается выпить чашу с ядом.
P. S. Passauerstr<asse> 3. Bei d’Albert. Berlin. W<est>.
P. P. S. Передайте Соне [1125] , что я послал ей 3 письма; и Кларе Гитмановне [1126] , что таки (конечно, как же иначе!) потерялимою корзинку с книгами: я от бешенства стискиваю зубы; эдакое хамство!.. Поставили в критическое положение: без книг Блока не могу работать, не могу издать «Котика Летаева»… [1127] Потеряны рукописи стихов: пусть она нажмет все пружины, чтобы отыскались мои книги.
1125
С. Г. Каплун. Е. Ю. Фехнер была дружна с нею, навещала также А. Д. Бугаеву, мать Белого, жившую тогда в квартире Б. Г. Каплуна. «Они все очень любезны и предупредительны. Особенно Софья Гитмановна, — сообщала А. Д. Бугаева Белому 19 января 1922 г. — Почти все вечера я у них, много говорим о тебе. Елена Юльевна тоже бывает у меня». О встречах с Е. Ю. Фехнер А. Д. Бугаева упоминает также в письме к Белому от 1 февраля 1922 г. (РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 1. Ед. хр. 160).
1126
К. Г. Штрум (1892–1953) — сестра С. Г. Каплун. Перед отъездом в Германию Белый оставил ей и ее сестре Марии Гитмановне Белицкой доверенность на право издания своих сочинений.
1127
Книги Блока были необходимы Белому для работы над «Воспоминаниями о Блоке» (Эпопея. № 1–4. М.; Берлин, 1922–1923); отдельному изданию романа «Котик Летаев» (Пб.: Эпоха, 1922) предшествовала его публикация в двух сборниках «Скифы» (<Пб.>, 1917), которые, видимо, также пропали в числе других книг, принадлежавших Белому.